Призраки дома на Горького

Первое детское горе

– Как? Как это случилось? – почти беззвучно спросила Катя. Дементий почти насильно усадил ее и встал рядом.

Лидка умоляюще посмотрела на подруг, сил рассказывать про бедную Ирку уже не хватило.

– Она покончила жизнь самоубийством… Бросилась с балкона… С шестого этажа. Но, видимо, не мучилась, умерла мгновенно, – тихо сказала Веточка. – Сегодня позвонила ваша классная руководительница и сообщила это Лидочке. Похороны в пятницу. Никаких подробностей больше нет.

Веточка опустила вуалетку на глаза, чтобы не так видны были слезы, но разве можно было спрятать их под сеткой? Глаза ее блестели, словно в них закапали масло, и она аккуратно вытирала их тонким пальчиком в ажурной перчатке.

Катя сидела опустошенная и оглушенная первым по-настоящему большим горем, случившимся за ее пока еще короткую, почти детскую жизнь. Смерть прабабушки Поли была не совсем в счет, та уходила долго, годы, все отдаляясь и отдаляясь от разумной жизни, теряя связь с родными людьми, наработанными привычками и любимыми местами. В конце концов однажды перестала узнавать своих, стала жить детскими фантазиями, не возвращаясь в действительность, совершенно обрушив все накопленные отношения, полностью уйдя от реальности, а вскоре и из жизни. Ухода прабабы не то что ждали, а давно были к нему готовы, она мучилась, изматывая свою потрепанную физическую оболочку, которая только и напоминала о ее существовании.

А с Иркой был совсем другой случай. В ее внезапную смерть поверить было совершенно невозможно. Вот только ведь недавно была, разговаривали, за столом вместе сидели, грибной суп ели… Ну ладно, пусть жаловалась немного, с кем не бывает, ну изменил он ей, да и ладно, велика важность… Но чтоб так все взять и оборвать… Что на самом деле могло произойти и, главное, кого она там, бедная, у него увидела, что мгновенно решила выйти с балкона?! Катя закрыла лицо руками и заплакала, горько-горько всхлипывая по-детски. Она еще не умела терять, не очень научилась, и впервые в жизни ощутила, как становится безумно больно, когда назад уже ничего не вернешь. Ни позвонить, ни увидеть, ни написать. Нет, уже нет, только похоронить и стараться не забывать. И все. И больше ничего.

Сердчишко Катино отчаянно забилось, не желая опустошаться и терять тепло, которое давала ей подружка, даже когда не была рядом. Катя очень четко сейчас это поняла. Ее придавило безысходностью, состоянием, доселе неизведанным, а тут прочувствованным в полной мере… До этого страшного момента решение каким-то образом находилось всегда – с помощью нужных ли врачей, вовремя порекомендованных, высокого ли начальства, сделавшего правильный звонок еще выше, или важных друзей, давших необходимый совет. Теперь ясно было, что ответа на… смерть… нет и быть не может.

Дементий с Лидой, муж с бабушкой, встали над девочкой, инстинктивно положив ей на спину свои ладони, чтобы перетянуть боль на себя, чтобы оградить, насколько это было возможно, от такого огромного горя, дать ей почувствовать, что не одна. Веточка сообразила, побежала в ванную, где была аптечка, чтобы накапать валерианы – «Валерьянку же беременным можно?». Остальные – Надька, Тяпа и Принц – скорбно стояли чуть поодаль, не зная, чем можно быть полезными. Надька, правда, перестала курить, а Тяпочка плакала в три ручья, немного подвывая и снова совсем по-детски.

Принц, постояв немного, сел в кресло у телефона, сил, в основном душевных, у него больше не было. Первые минуты он маялся, что никак не может помочь, а потом и вовсе ушел в гостиную, чтобы тихонечко погоревать вдали ото всех, хотя знал, что обязан быть рядом со своими девочками, что сейчас, в отсутствие Алены с Робертом, он их единственная опора. Но нет, не смог вытерпеть, не смог даже посмотреть на опухшую рыдающую девочку и Лидочку, еле-еле стоявшую на ногах… Все отводил глаза, рассматривая дверь черного хода, закрытую шкафчиком и железными крючками, держащими крышки от кастрюль. А Лидочка… Как ей на все хватает сил, подумал он… И хватает ли? Ее он жалел больше всего, зная, как душа ее отзывается на любую мелочь или несправедливость. А тут не мелочь – целое большое горе, жуткое, настоящее… Он встал с дивана, походил по комнате, чтобы встряхнуться, и подошел к окну.

Темнота навалилась быстро, даже стремительно, фонари уже горели вовсю, освещая падающий в их лучах снег. Снега вообще было что-то не по-февральски много. Принц прижал лоб к холодному стеклу и застыл в абсолютно нелепой позе. Понимал, что надо вернуться на кухню, но никак не мог себя заставить это сделать. Вдруг услышал какую-то суету, возню и поспешил из гостиной, оставив на окне прямоугольную отметину от своего большого лба.

– Положите ее, положите, – хлопотала Веточка, – конечно, заболит, такое горе!

Катя сидела, немного согнувшись и взявшись за свой чуть округлившийся живот, лицо ее исказила гримаса на этот раз уже физической боли. Дементий аккуратно помог ей подняться и повел в комнату, чтобы уложить в кровать.

– Никто никуда не идет! – приказала Лидка, заслонив своим девочкам выход из кухни. – Совершенно ни к чему устраивать из этого представление! Садитесь за стол! Разберемся! – И, накричав на всех, сама стала звонить доктору Боку, чтобы посоветоваться, как с Катюлей быть дальше.

– Да, вдруг заболело в самом низу живота… Да нет, заныло, говорит… Да, легла, лежит… Ноги поднять на подушку? Зачем? – Но пальцем показала на Веточку, чтобы та метнулась выполнять врачебное указание. – Валерьянку накапала, а как же! Свечку с папаверином? Нет… Таблетку ношпы? Сразу две? Хорошо, свечки сейчас сбегаем купим, а пока ношпу. – И на этот раз указание досталось Принцу. Тяпа и Надька снова остались не у дел, хотя особого расчета на них и не было. Но, пока Принц поскакал в ванную, чтобы найти таблетки, Надька нацедила водички и, как эстафету, на границе коридора с кухней передала ему чашку. Тяпочка беспомощно огляделась, встала и приоткрыла окно, чтобы проветрить помещение на случай, если Катюля быстро вернется. Потом села на место и снова отчаянно заплакала, овеваемая свежим сквозным ветерком.

Боль постепенно угасала. Катя отлежалась под пристальным вниманием Дементия, вставать ей категорически запретили. Голова была пустая и мутная, думать ни о чем не хотелось, да и шевелиться тоже желания не было. Слезы поначалу лились сами собой, но поток их становился все слабее и слабее, и девочка, всхлипнув еще пару раз на плече у мужа, вскоре заснула.

Принц был сразу послан в дежурную аптеку за важными свечками и оставлен ночевать – мало ли что.

Следующий день прошел довольно тихо, Катя по указанию Бока пролежала, задрав ноги на подушку и почти не вставая. Доктор был все время на телефоне, но просил пока наблюдать и не суетиться. Пусть девочка поспит и отдохнет, нужен покой. Но когда Лидка рассказала ему про завтрашние похороны, Бок, ни минуты не размышляя, запретил даже об этом думать. «Нет и нет, это просто опасно!» – чуть ли не закричал он. И что было делать? Лидка с Дементием откладывали как могли эту его просьбу, вернее запрет, и вообще пока никого к Кате не допускали. Было несколько звонков и от одноклассников, но ее не подзывали – нет и все, подойти не сможет. Снова позвонила классная, была суха и деловита, словно по привычке собирала школьников на субботник или на сбор макулатуры, напомнила, что завтра в девять у школы. Кто опоздает, тот пропустит мероприятие. Так и сказала – мероприятие. Лидка ужаснулась, хотела было ее вразумить, но поняла, что это бесполезно, положила трубку и выпила валокордина.

Лидка в глубине души, конечно, понимала, что удержать Катю от проводов лучшей подруги вряд ли получится. Никакой здравый смысл здесь не работал. Она попыталась прощупать ее настроение, уговорить полежать еще пару деньков, чтобы потом тихо-спокойно съездить и на кладбище, и к родителям помянуть Ирку. Катя на это только зыркнула диким взглядом и удивленно спросила:

– Неужели ты смогла бы так поступить? Неужели ты смогла бы потом себя уважать?

И никакие уговоры Лидки и Дементия больше не помогли. Она решила – и все. Она поедет.