Конец

– Мистер Лаграсса, я полагаю, ваш сын мертв, – сказал он.

– Франческо Маццоне, – процедила сквозь зубы миссис Марини.

– Ты не имеешь ни малейшего представления, о чем говоришь, – сказал ему Рокко. – О, нет, имеешь, но это лишь то, что на поверхности, а за ним ничего. Что значит смерть для христианина?

– Что ты себе позволяешь?! – воскликнула она, но Чиччо даже не взглянул в ее сторону.

– Я хотел сказать, что это похоже на шараду, – произнес Чиччо. – Ну, такая выдумка, фальшивка.

Ей казалось, что пекарь отвесит мальчику оплеуху. Он потянулся через стол, поднял ладонь тыльной стороной вперед, но всего лишь похлопал по нагрудному карману рубашки Чиччо корявыми пальцами. Непривычный жест, бестолковый, нелогичный, мальчик мог ответить ему тем же. Вместо этого посмотрел на ладонь с интересом, даже некоторым восхищением, будто был той самой знаменитой собакой, которая лизнула руку хирурга, проводившего вивисекцию.

– И тут у меня есть блестящая идея, мой мальчик, – сказал пекарь. – Все движется, вращается, я прав? Но вращается вокруг чего-то небольшого в самом центре. Даже во сне, когда спишь, ты движешься вперед, в одном направлении, как в поезде, проезжающем по тоннелю. Ты не видишь выхода, но знаешь, что он есть. Не веришь в то, на что все указывает? Я должен был работать со сталью, на заводе, когда приехал сюда, но не получил место. И я трудился пекарем двадцать девять лет подряд каждый день. Я думал, что в жизни больше ничего не произойдет, но ошибся. Ошибся и в этом. Бог велик. У него есть еще кое-что для меня, и я догадываюсь, что именно. Полагаю, это дневной свет, который ждет, когда я доберусь до конца тоннеля. Все остальное исчезнет. И знаешь? Я буду отцом троих сыновей. Я всегда это знал, пусть и не верил.

Вместо того чтобы рожать детей и воспитывать, миссис Марини превратилась в высохший пустоцвет и выскребала чужих детей. Грубо говоря, убивала их. Она занималась этим так долго, что уже не к месту задавать вопрос о том, была ли это ее отливающая золотом идея, цель, к которой стремилась, как сформулировал Рокко, или все же она слепила внутренний мир своими руками, как и Рокко себя своими. Он весил примерно вполовину меньше мальчика, но руки его были втрое толще.

– Что значит мертвый для христианина? – повторил он, вновь ткнув в мальчика.

Выпиравший кадык Чиччо подпрыгнул.

– Мертвый значит мертвый, – произнесла миссис Марини, как всегда вставая на сторону мальчика.

– Для вас он мертв, – сказал Рокко. – И для тебя мертв. А для меня жив.

Повисла тишина. Чиччо смотрел поочередно на каждого из них, показывая бровями, что настала его очередь высказаться.

– Что ж, давай, – произнесла миссис Марини.

Чиччо повернулся к пекарю:

– Он жив, пока вы считаете, что он жив.

– Да.

– Даже если это не так.

– Да.

– Я бы хотел быть старше, – сказал Чиччо, глядя на свои колени. – И уметь лучше мыслить. Правда, это же блестящая идея…

– Нет, вовсе нет, она отвратительная, – сказала миссис Марини. – И смотри перед собой, когда говоришь.

– Замечательная идея, – продолжал он, вскидывая подбородок. – Но я не знаю, как в нее поверить. Мне кажется, был я умнее, тогда бы смог…

– Будь я умнее, – поправила она.

– Да, будь я умнее. Или будь я другим.

Самой миссис Марини не нужны были блестящие идеи. Все было кончено. Бог может быть и великим, и нет. У нее в любом случае нет доказательств. Но у нее было достаточно доказательств, что принц дурного мира, по которому она приучила себя идти задом наперед, был поистине могущественным.

Она надменно посмеялась над обоими.

– Мертвый мертв, мертв, мертв и еще раз мертв, – сказала она. И положила в рот кусочек сыра.

И принялась выдыхать протяжно и долго, сомкнув губы, чтобы воздух из глубины легких прошел сквозь массу во рту, затем вверх, в носовые пазухи, давая возможность насладиться чудесным, тонким ароматом. Похоже на запах мужской подмышки сразу после принятия ванны.

Места всех троих были на одной стороне большого обеденного стола. Окно позади выходило в переулок, который миссис Марини делила с Рокко. Дети бросали на дорогу не яркие, но приятные петарды. Затем один из них поджег игрушечную бомбу, от взрыва которой зазвенели стекла и в ушах у миссис Марини.

Все трое за столом вздрогнули.

Потом миссис Марини открыла глаза, и все было как прежде, за исключением того, что на другом конце, заняв часть значительного пустого пространства стола, восседала фигура с рыжими волосами, весь вид говорил о полном самообладании, будто сам стол тоже подчинялся ему.

Ни мальчик, ни Рокко, продолжавшие разговор, похоже, даже не догадывались о появлении фигуры. Она посмотрела на каждого из них с легкой улыбкой и перевела взгляд на дальнюю часть стола. Густые волосы его вились, пот двумя ручьями лил по лицу.

– Эта маска лучше других, – сказала она. – Но я не такая наивная и легковерная.

На нем была майка без рукавов. Ноги сложены так, что одно из колен возвышалось над столешницей, позволяя увидеть еще и армейские штаны – черные с красной отделкой, – такие были на Нико в день соревнований.

– Оставь меня в покое, – сказала она, нахмурив нос.

Призрак явно запыхался. Было видно, что голова мокрая, будто ее только окунули в фонтан. Он смотрел не сквозь, а прямо на нее, взгляд безжалостный, многозначительный, властный. А потом достал из кармана игральные карты, подаренные ему в качестве награды.

– Убирайся! – выкрикнула она.

Но он лишь опустил голову и принялся тасовать карты.

– Ох, уходи же, пожалуйста, – сказала она. – Я так хорошо проводила время. Если я, ах, умоляю, не заставляй меня говорить.

Кожа его была чистой, свежей и румяной, брови подстрижены, уголки светлых усов завиты. Тяжело дыша, он стал сдавать карты.

– Будь милостив ко мне, прошу. И уходи. О, прошу, прошу, пожалуйста. Пожалуйста.

Дрожащими руками он взял карты и повернул к себе. Когда он опять посмотрел на нее, из глаз текли слезы. Она не могла оторваться от этих зеркал души, позволяющих проникнуть в мысли, ощущая внутри ужасное желание подойти, высосать их и проглотить. Подойти к нему, съесть его, чтобы оставить здесь. Продать все, что у нее есть, чтобы оставить его рядом. Положить свой капитал к его ногам, идти за ним в этой жизни и следующей. Но она сказала:

– Нет, я не должна.

– Я думал, что ты все это время ждала, когда мы вновь сможем поговорить, – сказал он.

Решимость оставила ее, но лишь на мгновение.

– Да, это правда, но сейчас не время.

– Ой ли?

– Подходящее время было сорок лет назад.

– О?

– Какой смысл извиняться, Николо? Негоже так. Уже ничего не изменить. Ты упустил шанс – надеюсь, мы встретимся как-нибудь потом.

В гостиной щебетало радио. Пекарь разрезал еще один персик и передал половину мальчику.

Призрак вытер платком слезы с лица и высморкался. Встав, чтобы удалиться, он поспешил, и опрокинул стул, и низко нагнулся его поднять, но мальчик и булочник этого не увидели. Фигура появилась в дверном проеме, передвигалась она медленно, но ловко, как молодой человек, блестела гладкая кожа белых плеч.

Миссис Марини повернулась к Рокко и произнесла:

– Боюсь, сейчас нам придется выйти на улицу.