The Мечты. Минор для мажора

- Я тебе обещаю, я даже бабу Надю не позову! Соглашайся!

- Придурок! – мрачно хохотнул Богдан, внутренне содрогаясь от предлагаемой Димкой перспективы. Что угодно – только не это! – Мы на Барбадос улетаем. Какая, к черту, баба Надя?

- А между прочим, многое упускаешь! – не унывая, расхохотался Димон, даже не замечая, как мгновенно напряглась Юлька, как потяжелела ее рука, обхватывавшая его. Она смотрела на Богдана в немом отчаянии, но все еще улыбалась. Как приклеилось, как вросло. И она вросла в пол, ничего не видя вокруг. Только это дурацкое «мы» и «улетаем».

- С кем это ты улетаешь на Барбадос, дорогой? – отчего-то звенящим голосом отозвалась Алина.

- Вот видишь, идиот, что ты натворил, - сказал Богдан Ярославцеву. – Весь сюрприз испортил.

Второй раз повторять не пришлось. Алина счастливо взвизгнула и оказалась повисшей у него на шее.

- Мне купальник выбирать, да? – рассмеялась она.

- Можешь не один, - разрешил Моджеевский, поддержав ее за талию.

- Это самый лучший подарок!

- Э нет! Лучший – у меня, господа хорошие, - развел руками Димон. – Но я не скажу какой.

- И не надо, - с трудом разлепила пересохшие губы Юлька. – Раньше времени радоваться – примета плохая.

- С каких пор ты стала верить в приметы? – удивленно спросил Богдан.

- А я верю только в те, которые у меня сбываются. Разработала целую систему. Сегодня вот… было много птиц в небе, когда я утром выходила. А птицы – это к радости. И согласно моей шкале, чем больше, тем лучше. Видишь? Сбывается. Даже вам отвалило.

- Благодарствуйте, барыня, - легко бросил Моджеевский. Следом дзенькнул лифт, оповестив о прибытии, и двери бесшумно открылись.

- Обращайся! – точно так же легко фыркнула она. И выскочила из кабинки, отпустив Ярославцева. Тот последовал за ней и снова ухватил за руку. Вот так. Куда ни сбегай, а никуда не денешься. Если и птица, то в клетке, причем совершенно добровольно, лишь исходя из собственной же шкалы правильности.

- Ладно, ребят, погнали мы, - Дима снова повернулся к Богдану. – А то сад, подарки, еще книжку перед сном читать усадят, вот увидите.

- Обязательно усадим. Но ты будешь вознагражден! – с чувством ответила ему жена.

Смотреть и дальше на «ярославцевское» безе у Моджеевского больше не было ни малейшего желания. Хватит! И так все пропиталось сиропом, а сахарную пудру, которой поданный десерт был присыпан, он ощущал даже на зубах. Та еще мерзость. Ему так и казалось, что еще немного, и Димон Юльку «карамелькой» начнет обзывать, и это до такой степени шло вразрез с тем, что он сам ощущал, что ему просто физически необходимо было немедленно свалить.

Силы воли хватило только на то, чтобы сохранить лицо. Подхватить Алину, бросить на ходу: «Ладно, хорошего вам вечера!» - и ломануться от лифта на выход, на улицу, к машине.

- На твоей или на моей? – счастливо проворковала Акаева. И это ему тоже пришлось проглотить. Цена ее счастья уже была назначена. А Юлька, балбеска, до сих пор шипы выпускает, мол, все купить нельзя.

- На моей, - брякнул он в ответ, контролируя каждую мышцу на лице. Не давая прорваться ничему из того, что в нем клокотало, практически прожигая внутренности. И это была не только ревность. Злость. Немыслимая, совершенно ненормальная злость на Юльку. Так и хотелось схватить ее за плечи, встряхнуть посильнее и выкрикнуть ей в лицо: «Ты что натворила? Что ты продолжаешь творить?!»

А нельзя. Ему, мать его, ничего нельзя. Алину, вот, можно. Сколько хочется и даже когда нахрен не надо. А больше ничего.

В те минуты, что они ехали в лифте, жена Ярославцева так мало походила на Юльку, которую он все еще не мог забыть, что Моджеевский уже и не понимал толком, не много ли взял на себя, утверждая, что знает про нее самое главное. Еще хуже, чем на вечеринке в честь премьеры Димона на канале, ей-богу!

Не она. Не она!!!

Как в том досье, что нарыл Савелий, – не его Юлька. И по-прежнему не ясно: что-то мешает или чего-то не хватает.

Вот там, на конной ферме – она. От первой до последней минуты. А в лифте – нет. В лифте чужая. И он уже запутался, какая она – настоящая, а какая – нет, хотя еще недавно нагло заявлял ей самой – прежняя.

Тогда Богдану хватало уверенности так заявлять. Вплоть до этого чертова дня записи интервью хватало. Она ответила на поцелуй. Увлеченно, будто бы и сама соскучилась. Ему не показалось – в те минуты промелькнуло все: прошлое, настоящее, ожидание будущего. Померкло ненужное, слетела шелуха. Пусть совсем ненадолго, но он видел, ощущал в руках, узнавал на уровне собственных рецепторов. И готов был весь мир, в котором она не его, послать к дьяволу, потому что наперекор этому миру удостоверился: его. У них слишком затянувшаяся история, чтобы отступать теперь.

План вырисовывался сам собой и был прост до предела.

Выводить ее на эмоции.

Заставлять ее реагировать.

Будить в ней ту девчонку, которая самозабвенно спорила с ним, а потом так же самозабвенно обнимала и открывалась его поцелуям. Она не исчезла, она есть, он видел.

Пусть злится, пусть психует, пусть хоть дерется.

Что угодно, кроме этого идиотского равновесия, в котором она старается держать себя с ним, будто бы он посторонний. И, если он в ней не ошибается, рано или поздно ей некуда будет деваться от него. А он не ошибается.

Начал Богдан с малого. Да и чего долго думать, когда есть беспроигрышный вариант? На следующей же неделе он заявился в ее магазин в тот день, когда, согласно предоставленному Савелием расписанию, Юлька должна находиться там. Но, как бы ни было парадоксально, как раз на месте-то ее и не обнаружилось. Правда даже в этой ситуации ему повезло – девушка работала другая, незнакомая, не та, которой он плел про запонки. И потому без зазрения совести Моджеевский навешал ей ту же чушь снова, пообещав прийти «завтра». И пришел. Снова в Юлькину смену. И снова не обнаружил ее на месте.

Некоторые подозрения закрались в его голову уже тогда, но окончательно оформились они в субботу. Оформились в уверенность: Юлька вздумала водить его за нос. Будто бы предвидела его дальнейшие действия и оказалась права. Отменила верховую езду!

Он приехал на ферму, даже заранее созвонился с владельцем, незамысловато заказав лошадь на нужное время, думая посмотреть на Юлино лицо, когда она столкнется с ним в конюшне. Но никакой Юли не нашел. Ни на ферме, ни вне ее. Первая находилась в стойле и никак не отреагировала на его появление. А Моджеевскому пришлось кататься одному, что, впрочем, было уже не так весело, как задумывалось.

Сначала он в очередной раз скрежетнул зубами. А потом расслабился.

И рассмеялся сероватому небу раннего декабря над головой. Стало так смешно, что нельзя не смеяться. Юлька и правда решила тягаться с ним. Полностью изменила траекторию собственных движений только для того, чтобы злой и страшный Моджеевский до нее не добрался. Ну чисто заяц! Заяц, пытающийся прикидываться лисой.

Надолго ли ее хватит – вопрос вряд ли актуальный. В конце концов, у него есть несколько козырей, чтобы ее найти. Можно узнать, в какой детский сад пристроили Андрея, и подстеречь ее там. Можно спросить Женьку, когда они собираются встретиться, и явиться в то же время в назначенное место. А можно еще проще: прийти к ней домой, когда там не будет Ярославцева. Отсутствие Ярославцева можно не только проконтролировать, но даже организовать.

Но все эти возможности Моджеевский отметал одну за другой, не потому что считал их неудачными. А потому что ему, пожалуй, даже доставляло удовольствие наблюдать за ее попытками отвадить его. Черт его знает, что в нем тогда проснулось. То ли спортивная злость, то ли инстинкт охотника. То ли желание красиво обставить ее сделалось настолько непреодолимым, что он попросту не мог удержаться.

Юлька... Его красивая, смешная, дурная, бесящая до невозможности Юлька...

Ему хотелось, чтобы она сама пришла к нему. Чтобы отпала необходимость носиться по городу ради очередного скандала. В конце концов, он имел право за эти десять лет, чтобы она – сама. И плевать, как это выглядит.

Моджеевский прыгал через барьеры – барьеры в собственной голове. И каждый раз удерживался в седле, потому что выпасть нельзя – недолго и шею сломать.

Вернувшись в конюшню, чтобы возвратить лошадь, он еще некоторое время постоял на месте, глядя на инструктора, принимавшего животное. И в мозгах что-то усиленно щелкало. Это Юрка, который не разрешает сахар. А там, в том стойле в глубине, – Первая, немного поодаль от остальных. Которую продают.

Вот тогда, наверное, он и определился. Повернулся к парню и спросил: «А лошадь у вас купить можно?» И услышал в ответ: «Не любую, какая интересует?»

Моджеевский ткнул пальцем, после чего выслушал целую тираду, описывающую, насколько Первая потрясающая кобыла тракененской породы, что выиграла уже несколько соревнований и что стоит целого табуна. А после названной начальной цены на грядущем аукционе, понял, почему Юлька так по ней страдала – вряд ли на своем магазинчике она столько зарабатывала. Семейный бюджет не резиновый. Собственно, вообще мало какой бюджет выдержит количество нулей после единички. Моджеевский – выдержит. Он вообще много что выдержит, включая характер своей сердечной занозы. В принципе, он сам – тоже не подарок.

Потому, потрепав Первую за гриву и не встретив в ней сопротивления, Богдан заглянул благородному животному в огромные и немного грустные глаза и зачем-то подмигнул, наконец приняв решение – единственно возможное в данной ситуации. Чтобы и волки сыты, и... зайцы целы.

И уже в следующий рабочий день, вызвав к себе помощника, распорядился участвовать от его имени в аукционе и за любую цену, до какой бы ни доторговались, выкупить Первую. Выкупить, чтобы оставить ее на прежней ферме и договориться с владельцем, чтобы к ней не допускали никого, кроме Юльки. Это ее лошадь. Только ее.

Капкан был установлен.

После этого оставалось лишь засечь время. Попросить у секретарши кофе. Вытянуть ноги на столе. И ожидать, когда истинным торнадо в его мир снова ворвется Юлия-все-еще-Малич. Он готов был отдать хоть руку на отсечение, хоть голову, что она этого так не оставит. Прибежит. Явится. Обругает его всеми возможными словами. Обвинит во всех грехах. Расскажет ему все, что думает про его мажористость. И, может быть, в очередной раз пошлет со всеми его бабками. Кайф.

А если этого не случится, то значит, все, что он знал про себя, про нее и про жизнь – не более, чем иллюзии семнадцатилетнего пацана, который так ничего и не понял.

Теперь выходило, что, наверное, и правда ничего не понял. Потому что у нее, мать его, все супер. И с мужем, и вообще по жизни. Сюрпризы у них там, подарки, сказки на ночь. Баба Надя, Новый год, бл*. Будто бы у него не Новый год.

И у него. Год. Новый.

Совершенно неожиданно нарисовавшийся, когда он реально хотел, только чтоб поменьше дергали. Может быть, у отца бы встречал – это было бы предпочтительнее.

Но нет. Пришлось выбирать отель на Барбадосе, давать поручения об организации трансфера и спешно подгонять под этот свалившийся на его шею отпуск свои дела. А значит, до праздников буквально ночевать на работе – благо диван имелся, на котором не грех вырубиться на часок, и даже душевая кабинка для придания себе налета цивилизации. Нужно было сдать в эксплуатацию один объект и завершить подготовку к приоритетному в настоящее время проекту, чтобы было с чем идти на тендер в январе, а для этого максимально мобилизовать все ресурсы, какими он сейчас располагал. Проект был вдвойне важен, поскольку почти с самого начала задумывался отцом, обещал неслабую прибыль и имел огромный имиджевый потенциал. Роман Моджеевский, хоть и отошедший от управления корпорацией, а до конца уйти так и не смог. Правда теперь занимался исключительно тем, что было ему интересно. А интересна ему была архитекторская работа в чистом виде. И тот стадион, который он надеялся отгрохать в столице к известному спортивному соревнованию, впечатлял сейчас даже на экране монитора и буквально просился на реализацию. Но все это потом. В следующем году. Если утвердят.