The Мечты. Минор для мажора

... никаких разбитых чашек

***

Нет, ну то, что Моджеевский охреневший, вконец зарвавшийся мажор, Юля Малич давно знала. Еще с того дня, как он, семнадцатилетним говнюком, заявил ей, что Жека спит с Романом Романовичем из-за денег, а так бы отец давным-давно к его матери вернулся. Жизнь показала и доказала, что такого не будет. И никто никаких разбитых чашек склеивать не собирался.

Сам Богдан пропал за тысячи километров, на туманном Альбионе, откуда ей прилетали только его фотки в соцсетях с другими девчонками. Она, малолетняя дура, их не смотрела бы, но всегда находился кто-то, кто совал их ей под нос. И по всему выходило, что не так уж он и страдает, а продолжает всячески мажорствовать и нисколько этого не стесняться.

Такой образ она нарисовала себе в голове очень давно и его же придерживалась годами, пока не встретила реального и настоящего Богдана из плоти и крови. А та самая идеальная картинка, доказывавшая, что жалеть ей не о чем, пошла огромными трещинами, потому что помнила она и другое. И помнила отчетливо. То, что заставляло ее чувствовать, как колотится сердце при одной мысли о нем и при любом упоминании его имени. И то, что заставляло ее желать ему только счастья, в чем бы это счастье ни заключалось.

Вот только, очевидно, его взгляды на счастье несколько разнились с ее. Иначе как объяснить тот факт, что, кажется, не было у Богдана Моджеевского большей радости, чем доводить Юльку Малич?

Он и про Барбадос с Алиночкой тогда сказал исключительно затем, чтобы ее позлить. Не иначе! И у него это, черт подери, получилось. Хотела его одурачить? Пожалуйста. В дурах здесь только ты, Юлия Андреевна. Все равно он обставил, даже когда твоя победа была уже в кармане.

Вопреки всем своим установкам, именно тогда Юля впервые посмотрела на Алину иначе, чем на остальных женщин, которые крутились вокруг Моджеевского. Посмотрела как на что-то серьезное, что-то значимое для него. Как на признак стабильности. Ведь кого попало с собой на острова встречать Новый год не зовут. И тот факт, что в новогоднюю ночь Богдан будет трахать Алину Акаеву, должен быть ей совершенно безразличен, но привести себя и свою ревность к этой отметке ей так и не удалось.

Ей было больно.

Два дня после этого она ходила по дому похожая на сомнамбулу и за что бы ни бралась, все летело из рук. Даже те самые экскурсии для туристов, к которым она столько времени готовилась, испытывая удовольствие и предвкушение, и которые они наконец начали делать, нисколько ее не увлекали, и дело вполне могло провалиться. Обкатать перед летом хотела? Да Юшин больше в жизни в магазинчик группы отдыхаек не приведет! Это она мысленно повторяла, пытаясь взбодриться перед публикой, записывавшей ее речь на мобильные телефоны и, как ни странно, даже довольно живо реагирующей и задававшей вопросы.

А ей все казалось, что провалилась.

Впрочем, Юля была несколько предвзята, поскольку всегда знала, что может лучше. И самой себе казалась бледной и скучной молью, хотя отдыхайки, вроде бы, вдохновились. Даже потянулись покупать какие-то безделицы. Машка и Лерка только и успевали, что пояснять им, под какой витриной более доступные вещи. А Юлька еле-еле переводила дыхание, чуть не плача – кайфа не поймала никакого. Не о том думала.

От мужа шухарилась по углам и очень радовалась, что он устает. И чем сильнее он уставал, тем сильнее она радовалась. Пусть бы вообще на нее внимания не обращал и дальше. Потому что это категорически неправильно спать с человеком, когда такое на душе. Она это знала наверняка и понимала, что только сильнее эдак все запутает. Ей казалось, что все это в ее жизни уже было, и все это было не так, как следовало.

Чертово дежа вю.

Нет, сначала успокоиться, прийти в себя, забыть. Обрести мир там, где теперь так сильно бурлит. А потом можно жить дальше. Как хочется, так и жить.

Чем ближе подходили праздники, тем реже Ярославцев являлся ночевать, и, обретя некоторую свободу, Юлька постепенно выдыхала. С ощутимым облегчением и даже надеждой. Сейчас. Еще день. Еще два. И все уляжется. Она уймет в себе ревность, на которую не имеет никакого права. Она вспомнит, что в жизни главное. Она, как обычно, примет правильное решение. И будет готовиться к празднику, как и положено той женщине, в которую она пыталась «вырасти».

Но не получилось.

Двадцать девятого декабря в Солнечногорске выпал снег. Настоящий, тот, который не тает, едва коснувшись земли. Они с Андрюшкой долго-долго гуляли по набережной, где мелкий восхищался морем – он так полюбил его, что, кажется, это было куда больше его любви к родителям. А она сама, внимательно наблюдая, как ее сын гоняет голубей, весело смеялась.

Потом ее набрал Юрка. И первая тревога, трепыхнувшаяся в ней, выгнула дугой все ее мысли: что-то случилось. Просто так он бы не звонил.

- Продали? – было первым, что выпалила она в трубку, едва приняла вызов. На «привет» ее уже не хватало.

- Да, аукцион прошел, теперь документы оформляют.

- Дорого?

- Почти в два раза дороже, чем была начальная цена.

Юлька прикрыла на мгновение глаза, чтобы перевести дыхание. А после одернула себя.

Мир снова сделался цветным, а не черным. Андрюшка по-прежнему носился в нескольких шагах от нее, найдя себе братьев по разуму – еще парочку малышей примерно своего возраста.

- Ты мне скажешь... скажешь, когда заберут? Чтобы я успела приехать попрощаться. Можно же? Пожалуйста, Юр!

- Да ну успокойся! – рассмеялся ее инструктор. – Выдохни! Отбой паники, короче. Никто Первую никуда не повезет, тут она остается.

- Новый хозяин согласился содержать ее у вас?

- Ну типа того.

Юлькино сердце совершило странный кульбит внутри грудной клетки, и она едва не подпрыгнула от возбуждения.

- Значит, я хотя бы видеть ее смогу? – очень звонко спросила она.

- И видеть, и даже ездить, - заверил ее Юрка.

- Как это?

- Ну так... короче, тут чего-то мутное. Я думал, может, ты в курсе... потому как если ты не знаешь, то и я прям не знаю...

- Да скажи ты толком! Не мямли!

- Ну новый хозяин, говорю, мутный. Распоряжение оставил, чтоб лошадь никому не давали, кроме тебя. Так и указано. Юлия Андреевна Малич. Может, муж твой? Типа подарок сделать хочет?

Но ее муж... сделал ей совершенно другой подарок.

Все-таки позвал на Новый год свою бабку, растившую его с тех пор, как он стал сиротой, и уверенную, что ни одна женщина на свете не стоит ее внука. А к Юльке настроенную с особой воинственностью – все же она его на себе женила.

В общем, такой себе подарок.

А про Первую Дима даже не знал, и Юлька сама не понимала, как ей в голову могло прийти, что он в принципе додумался бы купить ей лошадь. Слишком дорого. Слишком круто. Слишком не для нее. Она даже не заикалась дома об аукционе, понимая, что сочувствия не встретит, страдала молча, бегала в магазинчик, работала с иностранцами, проводила экскурсии. Но после слов Юрки почему-то вспомнился обещанный сюрприз на Новый год, и Юлька, как полная идиотка, уверовала, что Ярославцев и правда – мог, хотя здравый смысл говорил об обратном.

И до самого Нового года ходила своя не своя, не понимая, как к этому относиться, и испытывая жгучий стыд за то, что творит – пусть только в мыслях. Это было отвратительно. А она – самой себе противна.

А потом к ним прикатилась Надежда Антоновна собственной персоной, и шампанское под бой курантов Юлька пила с ней. Потому что у Ярославцева, мать его, и в новогоднюю ночь нашлась где-то работа. Он приехал в десять вечера. Обнял бабку, поцеловал жену, обдав ее парфюмом пополам с легким запахом алкоголя – потому как тридцать первого невозможно от всех увернуться. И устало сказал:

- Прости, малышка. Какого-то черта форс-мажор происходит именно тогда, когда нет никаких сил с ним бороться.

Она ему поверила. Пожалела. Слишком взъерошенным он выглядел. Поправила галстук, поцеловала в щеку. Дала себе слово обязательно все исправить. И вызвала ему такси, пока он вручал подарок сыну – автомобиль на пульте дистанционного управления. А бабке – ее любимые духи.

Юльке же, играя бровями, почти выходя из дому, вручил папку с документами.

И улетел в ночь, только его и видели.

А Юлька осталась один на один с осознанием, что в папке ни черта не лошадь. В папке договор купли-продажи квартиры в «Соснах».

«Богдан!» - вспыхнуло в ее мозгу, и она судорожно выдохнула.

Внутри, под ребрами, болезненно дернулось, и Юля хватанула ртом воздух. У нее оставались считанные секунды до того, чтобы можно было позволить бешенству взорвать нахрен весь здравый смысл, который она взращивала в себе годами. И в эти секунды была почти счастлива, разрешая себе осознать – он не допустил, чтобы Первую у нее забрали.

Это потом уже было все остальное. И злость. И обида. И ярость. И чувство униженности. И внезапное озарение, что пока она здесь совершенно разбита, он веселится с Алинкой на Барбадосе. Но тогда, в самом начале, она была счастлива, о чем предпочла бы забыть.