The Мечты. Минор для мажора

- Возможно, - отмахнулся он, устраиваясь на табуретке в углу, откуда был прекрасный вид на Юльку, - но в данный момент это неважно. Я бы тоже кофе выпил. И позавтракал. Потом могу отвезти тебя по всем делам. Кстати, процедуры какие-нибудь назначили?

- Покой мне назначили, но с тобой его не предвидится, - проворчала Юлька. – А тебя твоя Алиночка не кормит, что ли?

- Не кормит, - усмехнулся он. – Если еще что-то интересует – спрашивай. Я отвечу на всё.

Юлька поежилась. Отступила на шаг к плите, потянулась к котлу и добавила тепла. Чувствовала, что тонет в его голосе, но прекрасно отдавала себе отчет, что бессонная ночь не способствует никакой ясности рассудка. А она не спала. Почти ни минуты не спала. Она вообще места себе не находила с тех пор, как они с Богданом расстались в лесном домике и каждый отправился в свою сторону.

Да, официальная отмазка у бессонницы имелась в наличии - новый, купленный вчера по пути в больницу телефон настраивала, софт для визуального материала устанавливала, добывала номера из своего акка.

Но себе-то чего врать? Ей было плохо.

Да и сейчас не лучше.

Вот он явился. Сидит на кухне. На ее кухне. В квартире Димы, между прочим. Устроился на его месте за столом и ждет кофе. А она ничего другого не может, кроме как достать джезву, наполнить ее водой и установить на плиту. И от самой себя ей тошно, а уж от него-то... И вместе с тем мучительно хорошо, что хоть так – но они говорят. И, может быть, она сумеет до него достучаться.

- Омлет, овсянка или сэндвичи? – отстраненно спросила Юля.

- Это все, что тебе интересно? – с нарочитым вздохом спросил Богдан. – Обидно, знаешь ли. Мне вот интересно, когда ты свалишь от Димона.

- Свалю! Когда будет надо – тогда и свалю! – взорвалась она. – Но если ты полагаешь, что имеешь право спрашивать у меня когда, то глубоко заблуждаешься, потому что не имеешь!

С этими словами она ломанулась к холодильнику, вынула оттуда упаковку яиц и молоко.

- Во-первых, не ори. Ребенка напугаешь, - спокойно проговорил Богдан и поднялся. Скинул пиджак и, закатав рукава белоснежной рубашки, подошел к ней. – Во-вторых, не мечись. Вряд ли это похоже на рекомендованный покой. А в-третьих, я имею право и, хорошенько это уясни, буду им пользоваться, - он забрал у нее продукты и водрузил на стол. – Вари овсянку, а я сделаю омлет. И за кофе следи.

Она только и смогла, что кивнуть. Подошла к плите, поставила кастрюльку, налила в нее молока, насыпала хлопья. И некоторое время молча наблюдала за его движениями – довольно уверенными как для куховарящего мажора, но она почему-то только сейчас вспомнила – он начинал у отца курьером. Почти как она когда-то в универе. А в Лондоне, ей почему-то казалось, вряд ли жил с прислугой. Хотя что она знает про его жизнь в Лондоне? Практически ничего. Как не знает и он про нее.

- Я уйду от Димы, - негромко сказала Юля, глупо понадеявшись, что ее голос будет достаточно спокоен, но при этом наяву и сама слышала, что он дрожит. – Бросать его по телефону не собираюсь, но я от него уйду.

- Могу я позвонить, - предложил он, роясь в холодильнике. Выудил оттуда пару помидоров, грибы и зелень и продолжил возиться с омлетом.

- Нет. Так нельзя. И я не ухожу к тебе, чтобы ты занимался этим вопросом.

- Что значит – не ко мне? – ошалело переспросил Моджеевский и вопросительно уставился на Юльку. Так, словно его процессор только что поймал неопознанный вирус, с которым непонятно что нужно делать. – А к кому? Ты издеваешься?!

- Да ни к кому! – снова взвилась она. – Я просто ухожу от Димы, потому что не могу ему врать! Потому что это низко и подло – то, что я сделала.

- А он непогрешимый, - не сдержавшись, проворчал Богдан. – Ну хорошо, и что потом?

- Не знаю я, что потом! Понимаешь? Не-зна-ю!

- Я знаю. Мы не бессмертные, чтобы тянуть еще десять лет.

- Бодя... – она устало растерла лицо, уголки глаз и тяжело выдохнула: - Бодя, в том-то и дело, понимаешь? Десять лет. Да, я люблю тебя. Люблю тебя таким, каким помню. И я совершила слишком много ошибок, чтобы бросаться сейчас подобными словами. Но сегодня мы с тобой другие. Эти десять лет невозможно выбросить из жизни, и сегодняшний – ты мне совершенно не нравишься.

- Объяснишь?

- Да, конечно. Мне не нравится то, каким ты стал. Мне не нравится, когда меня будто бы лису на охоте травят. Мне не нравится, когда покупают, заставляют и вынуждают. И бравируют тем, что при наличии денег все можно. Мне не нравится то, что ты мне соврал про телефон, но это мелочь. Куда хуже другое... Ты анализировал, кого понаприглашал в Тисовицу на собственный день рождения? Из четырех баб – с тремя ты спал. Ну, сестра – понятно. Но ты спал с тремя. Всех перепробовал. Странно, что Ульку не позвал, хотя мог бы. Вряд ли она стала бы возражать.

Он не сразу ответил. Сначала почти доделал омлет. Высыпал на сковороду овощи, залил яйцом и накрыл крышкой. Потом сгреб посуду и приборы в мойку. Развернулся к Юле и спокойно проговорил:

- Я не монах, уж извини. Но если бы ты тогда давно все до конца мне рассказала, то сегодня все было бы иначе. Рейчел приехала без приглашения, сделав сюрприз. И приехала она со своим женихом. С Алиной мы вчера расстались. И я не собирался тебя покупать. Я хочу на тебе жениться. Всегда этого хотел, Юль. Даже когда знал, что это невозможно. Но сейчас все зависит только от тебя. Скажешь уйти – я уйду.

- Я так не привыкла, Богдан. Я не могу прыгать из койки в койку. Для тебя это, может быть, ничего такого, но для меня – предательство, уже не первое. Меня не так воспитывали. И то, что случилось, это не я. Между мной и тобой есть огромный отрезок, в котором я сначала жила одна, а потом появился Дима. Он же что-то значил... Он не пустое место, а часть моего прошлого и настоящего. Мне нужно хотя бы немного времени, чтобы... разобраться, как вообще теперь жить. Можешь ты мне его дать? Я не прошу тебя сейчас уходить, но я прошу тебя... дать мне время.

- Сколько?

- Я не знаю. Мне нужно поговорить с Димой, мне нужно подумать... Найти, куда съехать... У меня сын, в конце концов, и ошибаться я уже совсем не имею права. Ладно, если бы речь шла только обо мне...

- Ну да. Судя по твоим установкам, таким, как я, детей доверять нельзя, - зло усмехнулся Богдан.

- Я не знаю этого! И ты этого тоже не знаешь.

- Но ты даже не позволяешь этого узнать ни себе, ни мне.

- Потому что мне страшно. Мне стыдно за это, мне стыдно, что я тоже не такая, какой ты меня помнишь, но мне страшно.

- Послушай, - сказал Моджеевский, и было заметно, что он сдерживает себя, - я не идиот, чтобы не понимать, что ни мне, ни тебе не по семнадцать. Я предлагаю тебе вместе выбираться оттуда, куда мы себя загнали. Но ты упрямо сидишь в раковине. И в этом, между прочим, ты ничуть не изменилась!

Юля только улыбнулась – грустно, совершенно безнадежно, но так знакомо, как в тот день, когда он услышал полную историю случившегося давным-давно и в чем была виновата его мать. Только сейчас боль причинял ей он сам. И она. Она тоже себя не щадила – это он хорошо понимал. Но вопреки его ожиданиям услышать упрямый и абсолютно бестолковый отказ, он услышал другое. Почти противоположное.

- Хорошо. Хорошо, мы будем выбираться, но дай мне время, Богдан. Хотя бы немного. Дай мне вздохнуть и привыкнуть. Пожалуйста. Я слишком долго была без тебя, я больше не умею в омут.

- Это Ярославцев – омут? – мрачно спросил Богдан.

- Нет. И никогда не был. Омут у меня был один раз, в семнадцать.

- Ясно, - кивнул он. Выключил газ под омлетом, подхватил пиджак и направился в коридор. За ним туда же бросилась и Юлька, чуть прихрамывая, что сейчас было заметно. Схватила за руку и тихо сказала:

- Позволь мне все решить. Я сейчас не отказываюсь от тебя. Но позволь мне все решить. Мне нужно самой.

- Нет, - решительно махнул головой Моджеевский, одеваясь. – Сейчас я уйду. Но много времени я тебе не дам. И одну тебя во всем этом не оставлю, не надейся. И еще учти, что буду каждый вечер узнавать у Жени, что ты вытворяешь.

Он кивнул на ее колено и решительно вышел из квартиры, а Юля осталась одна посреди маленькой прихожей, будто его здесь и не было. Прислонилась лбом к двери, долго и судорожно выдыхала воздух и пыталась прийти в себя.

Этот разговор дался ей тяжело. Еще тяжелее было осознать, что и в самом деле дальше. Потому что на словах выходило легко – «дай мне разобраться». А в действительности – поди еще разберись. Только в одном Юля была уверена – она в этой квартире оставаться больше не может. Эта квартира была Димкиной, досталась ему после гибели его родителей в раннем детстве, в ней он вырос под чуткой опекой своей бабушки. Здесь все кричало о нем и его семье, а тот факт, что в ней, в этой квартире, сегодня хозяйничал Богдан, ее коробил. Дай она ему волю, он бы и в спальню ее уволок, не смутился бы тем, где он и что Ярославцев ему, вроде бы, друг. И дело было не в том, что он поступил бы непорядочно, а в том, что это она довела до такого положения вещей. Неправильно. Вокруг все неправильно. Все не так, как должно быть. И это – ее вина. Она запуталась сама и запутала Моджеевского. Ей и выгребать.

И настойчивое желание Богдана влезть в то, что ей нужно сделать самостоятельно, – тоже неправильное. Юля сознавала, почему он так себя ведет. Но сознавала и то, что высказанное сегодня – для нее тоже важно. Он должен знать, что сдерживает ее. Должен знать, что ей не нравится. Почему она до сих пор ни на что не может решиться. Это честно. Вот только его это не остановит. И значит, удержать и его тоже. Это важно. Удержать его от ошибок, которых они на двоих совершили уже слишком много.

Потом. Потом, когда она поговорит с Димой. Когда порвет с ним все отношения, кроме тех, что обусловлены наличием между ними Андрюши. Когда в душе уляжется. Когда она придумает, как жить, сведя все сомнения к нулю. Богдан ведь тоже имеет право на женщину, которая не будет сомневаться. Если он действительно ее хочет.

Сделав несколько несмелых вдохов и обнаружив, что все-таки может дышать, Юля отлепилась от двери и поплелась в детскую. Заглянула к сыну. Тот спал. Тут такая драма разыгралась, а он спит, ему хоть бы что. И это радует.

Потом она позвонила воспитательнице детского сада и поставила в известность, что сегодня их не будет. А после, не давая себе ни секунды на передышку, будто бы шагнула в пропасть – набрала отца. Потому что этот звонок означал, что передумать она уже не сможет.

- Привет, дочь, - жизнерадостно отозвалась трубка голосом Малича-старшего. – Какими судьбами в такую рань?

Ей бы хоть каплю его жизнерадостности. Но, наверное, чтобы позволить себе такое, нужно прожить жизнь правильно. А у нее именно это уже и не получилось. Потому, придав голосу бодрости, насколько позволяли силы, она проговорила:

- Ты все равно не спишь. Уже был на море или бросил?

- Не бросил. Зачем бросать хорошее дело?

- Ну хорошее – точно незачем, - сдулась Юлька. – Мне нужна твоя помощь.

- Что-то стряслось? – вмиг став серьезным, спросил отец.

- Не то чтобы... но мне нужно где-то пожить. Помнишь, Женина подружка в нашем доме квартиру сдавала. Она сейчас занята?

- Ничего себе! – «восхитился» Андрей Никитич. – Ну-ка выкладывай.