The Мечты. Минор для мажора

Ну что, Малич?

Давай.

Вариантов же все равно нет.

Решила ведь.

- На развод я еще не подавала. Это сложно, мне надо поговорить с Димой, а он в командировке. И, наверное, надолго. Но ты меня верно понял.

- И это все? – настаивал отец. – Вот просто так на ровном месте?

- Нет. Не на ровном, - Юлька помолчала и решила объяснить: - Если ты переживаешь, что он что-то мне сделал, то это не так. Просто я... я больше не могу, папа. Не люблю.

Андрей Никитич помолчал, явно укладывая в голове услышанное.

- Юль, - проговорил он мягко. – Ты знаешь мое отношение к твоему Диме. Но ты уверена? Ты хорошо подумала? Я всегда тебя поддержу. Но я совсем не хочу, чтобы однажды ты решила, что твой сегодняшний поступок – ошибка. Будет только хуже.

Уверена ли она?

Там, в лесном домике, она не думала совсем. Но ни о чем другом не могла думать с тех пор, как вернулась оттуда. Она даже физически не смогла бы больше подпустить к себе Ярославцева. Столько лет знакомого Ярославцева, которого давно считала родным человеком. А выходит, всего родства – наличие общего сына. Потому что он уехал – а ей наплевать. Только от себя тошно. Все слишком закономерно, на случай больше не спишешь.

- Да некуда хуже, па... с самого начала ошибка. Все, за исключением Андрея, - наконец сказала она. – Но жить с его отцом я не смогу. Я... не знаю, как мне выбраться из этого, кроме как собрав вещи на выход.

- Хорошо, - ответил отец. – Я сейчас приеду, заберу вас. А Светкина квартира пустует, так что устроим тебя. Проведем вечером семейный субботник.

- Это точно удобно? Я могу собраться, а ты приедешь когда сможешь. Частично я и сама перевезу, не так уж много у нас вещей накопилось после возвращения. И это... я квартиру буду оплачивать сама. У меня с деньгами все нормально.

- Юлька! Если ты думаешь, что я не в курсе твоего горного приключения, то ты ошибаешься. Поэтому я приеду. Со всем остальным разберемся в процессе.

Ну, спасибо, Моджеевский. Удружил.

Жеке – спасибо тоже.

Мысленно погрозив обоим кулаком и успев изумиться тому, как они эдак в ее голове стали по одну линию фронта, хотя еще пару дней назад были в противоборствующих лагерях, она принялась сглаживать. Как младшая на протяжении многих лет – сглаживать Юлька умела.

- Да я же не говорю тебе не приезжать. Просто это... завтракай там спокойно или что еще... Даже в мастерскую можешь сгонять, если надо. Пока я на первое время соберусь. А с ногой все нормально. Ушиб, не больше. Не переживай, тебе же наверняка Жека сказала, что жить буду.

- Если бы было не нормально, я был бы у тебя еще вчера, - сообщил очевидное Малич-старший. – В общем, скоро приеду.

Папина забота об их с сестрой здоровье всегда носила с виду сдержанный, но в действительности очень обстоятельный характер. Лекарств в доме не держали и на обследования ежегодные никто никого не гонял, но зоркий папин глаз моментально оценивал ссадины на предмет немедленной необходимости посещения травматолога, а всеслышащее папино ухо – в секунду различало любую степень заложенности носа. Да и дисциплина со временем выработалась сама – если были симптомы, их никто не игнорировал. В конце концов, это Андрей Никитич Женьку возил в женскую консультацию всю ее беременность, а после тяжелых Юлькиных родов – помогал столько, сколько никто не помогал. Эта забота была во многом следствием того, что когда-то давно случилось с мамой, но и проявлением самой настоящей, сильной, чистой любви. И при этом выглядела просто потрясающе трогательно. Сейчас, когда ей почти двадцать восемь, Юля очень хорошо это видела, а ведь ребенком сердилась. Да что там – еще с десяток лет назад сердилась. До того момента, пока не появился Царевич, а папа... папа был рядом. Еще и со Стешей. Не Дима, вечно пропадавший на работе. А папа.

Он и правда приехал буквально через двадцать минут. Обнял, обдал знакомым, родным запахом. Подхватил внука, радостно визжавшего при виде деда, а потом был накормлен приготовленным Бодькой омлетом, который Юлька решительно разогрела – не пропадать же продуктам. Кофе они пили вместе и говорили о нейтральном. О воспитательнице в детском саду, о Юлькином магазинчике. О Первой. Папа был наслышан, что лошадь продают, а сейчас она озвучила ему версию, согласно которой от идеи продажи отказались. Про Ярославцева больше не спрашивал. Но Юля отдавала себе отчет, что все равно надо будет объяснить. Подробнее, обстоятельнее. Чтобы понял. Хотя ей казалось, что отец понимает про нее куда больше, чем она стремится показать.

Позавтракав, они ушли складывать вещи. По себе Юля планировала оставить порядок, потому дел предстояло немало. И она прекрасно сознавала, что за один день ей не выехать, но твердо намеревалась уже эту ночь провести в Гунинском особняке.

Так и вышло.

Только ночевали они в папиной трешке. И, снова ощущая себя окутанной абсолютной всепоглощающей любовью, как мягким теплым свитером, она потихоньку расслаблялась, наконец обнаруживая, насколько сильно была напряжена в эти дни. И Андрею здесь хорошо. В папином доме ему уделяли столько внимания, сколько он вряд ли мог ждать от них с Ярославцевым – вечно занятых собой, но никак не друг другом.

И потому вечером, уже почти в десять часов, за шахматной доской, на которой располагались черные и белые шашки, пока Стеша укладывала спать мальчишек, Юлька подняла глаза и негромко сказала:

- И что бы я без тебя делала, а?

- Наверное, звонила бы Женьке, - отозвался Андрей Никитич, «съедая» одним махом сразу три ее шашки.

В шашки он играл лучше всех. И еще в лото. И во многие другие игры, даже новые, в которые его учили играть внучка и сын в несбыточной надежде хоть в них выходить победителями. И лучше всех знал, как надо поступать в том или ином случае. А еще Юлька ни капли не сомневалась, хотя никогда и не подавала виду – сильнее всех он любил старшую дочь. Женя была для него особенной. Она для всех них была особенной, но для отца – несоизмеримо больше, чем для нее. И дело было не во внимании – у нее его было в избытке. И не в заботе. И не в нежности. Ей хватало всего от обоих старших членов семейства Маличей, и больше могло бы быть только в том случае, если бы была жива мама. Но когда речь заходила о Женьке, голос отца менялся так, что она, знающая его до самых крохотных нюансов, давно научилась улавливать эти изменения. И слышала в нем что-то такое, чего с другим не спутаешь.

Вот и сейчас он так произнес это свое «звонила бы Женьке», что внутри Юли что-то дрогнуло. И отважиться задать вопрос, правда ли то, что сказал Богдан, она ни за что не смогла бы. Как у него спрашивать, когда его голос снова изменился? Едва заметно – а она слышит. Может быть, никто другой не слышит, а она – да.

Потому, чтобы не провоцировать ненужных пауз, Юлька улыбнулась и пожала плечами:

- Вообще я сейчас не о том. Просто... ты не представляешь себе, что это такое – знать, что можно прийти к тебе и вот так здесь сидеть.

- Откровенно говоря, я очень буду рад, если ты все же найдешь место, откуда тебе не захочется уходить даже сюда, - улыбнулся отец и, подняв глаза, весело сообщил: - Дамка!

- Ну и ладно, мочи дальше, - показала она ему язык. – А вообще это немного похоже на то, как ты Женьку замуж выпроваживал. Помнишь?

- Я выпроваживал? – деланно возмутился папа. – Это ты ее синим чулком называла.

- Ну а чего она сидела? Такой, как она, сам бог велел замуж. Но ты тоже хорош: пусть в нашей семье появится еще один мужчина. Теперь у нас есть, вон... Сашка, Андрюшка. А у тебя еще и зять.

- Маловато будет, - рассмеялся Андрей Никитич.

- А сколько надо?

- Дело, конечно, в качестве, а не в количестве. Но одного-двух еще можно.

- Это ты на меня намекаешь?

- Да в общем-то открытым текстом говорю.

На мгновение она задумалась, глядя на доску. Черные и белые клетки сменяли одна другую, а она ходила по черным. Если встать на белую – что будет? Игра в «чапая»? Или просто очередная ошибка? И еще большая неразбериха?

- А если я скажу тебе, что... есть один мужчина, который мне дорог, ты не будешь считать, что я порю горячку? – зачем-то спросила она.

Малич поднял глаза на дочь и внимательно на нее посмотрел. С Юлькой всегда было сложно. Она всегда была максималисткой, а еще самостоятельной и упрямой до невозможности.

- Иногда хуже опоздать, - сказал он и похлопал дочь по руке. – Но самое неприятное, что никогда не знаешь, как правильно.

- Я хочу на этот раз сделать... как должно быть. Потому и съезжаю... и планирую развод. Мне нужно пожить одной, с Андреем. Говорят же, что большое видится на расстоянии, да?

- Не знаю, - легко пожал плечами отец. – Спорить с классиками бестолково. Но мне кажется, чем ближе – тем надежнее.

- Это когда уверен. Вот ты сразу был уверен в Стефании?

- Я был уверен в себе.

Юлька снова замолчала. Потерла переносицу. Устала непередаваемо. Очень хотела спать. Несколько суток на ногах, и те – раненые. А потом взглянула на отца.

- А можно еще спрошу?

- Спрашивай, конечно, - улыбнулся Андрей Никитич.

- Ты такой умный сразу родился или с мамой пришлось стать?

- Эк ты загнула, - рассмеялся отец. – Ты у меня тоже умная.

- Если бы ты знал, что я натворила, точно бы мне ремня дал, - в тон ему заявила Юлька.

- И почему ты это натворила?

- Потому что умничать, конечно, люблю. Но в действительности нифига не умная.

- Даже компьютеры глючат, что уж говорить о человеке. Не все зависит от ума – его наличия или отсутствия. Но что бы ты ни натворила, я всегда тебя буду любить. И еще я очень хочу, чтобы ты была счастлива, - Андрей Никитич убрал в сторону доску и наклонился к Юле. – Ты никогда не была по-настоящему счастливой с Ярославцевым. Даже в самом начале, даже если сама этого не понимала. Поэтому он мне и не нравился.

- Это было так заметно? – неожиданно больным голосом спросила она.

- Мне – да, - негромко проговорил отец. – А теперь давай спать.

- То есть, что я сонная – тоже очень заметно?

- Ты не против, если мы сойдемся на том, что спать хочу я, - хитро подмигнул Андрей Никитич.

- Не против. Хороший компромисс.

С отцом вообще было очень просто. Даже в сложном. Даже когда он начинал давить, Юлька знала, что никогда и ни к чему он ее не принудит. И выбор всегда будет оставаться за ней.

Она заснула в своей старой комнате, едва только голова коснулась подушки. В полном одиночестве и тишине. Андрюша спал в комнате Сашки, и она была в их компании лишней. Что снилось – не имела представления, но зато впервые за долгое время спала крепко и спокойно, чувствуя себя в безопасности, как когда ей было семнадцать лет. В папином доме всегда так.

А проснулась в один миг – затемно. В окно привычно светил желтый фонарь, как он светил всю ее жизнь. И чуть слышно поскрипывал на ветру старый миндаль, упираясь ветками в стену. И ей вдруг вспомнилось – папа был уверен не в Стефании, а в себе. Может быть, с ней именно это и приключилось. Дело не в Богдане. Она не верит в себя. Она столько раз сталкивалась с трудностями, что сейчас, когда ей, наверное, ничего уже не мешает, перестала верить в себя.

Ей было семнадцать. Мать Богдана задала ей один-единственный вопрос, против которого меркло все остальное, что она тогда наговорила: уверена ли Юлька, что сто́ит того, чтобы между нею и матерью Богдан выбрал ее.