Смерть и круассаны

Глава двадцать четвертая

Легкий вечерний ветерок был пропитан ароматом жасмина, и Мари, сидящая на верхней ступеньке крыльца дома судьи Граншо, как обычно, еле слышно напевала и практически впитывала в себя чудесный запах весны. Сидела она под запертой дверью. Судья не предупредил, что его не будет, и недостаточно доверял ей, чтобы оставить ключ, хотя ей было отлично известно, что запасной лежит под ведром у садового колодца. Она даст ему еще пять минут, а потом пойдет посидит немного на берегу реки. Мелвил был на работе у Мсье Яйца, готовясь к рекламной акции специального вечернего предложения. Большую часть ланча он тренировался кудахтать и болтал о вдохновении, а к Бруно нужно было возвращаться только в семь часов. «Как раз к вечернему наплыву», – всегда говорил он, но такое случалось крайне редко.

Приехал Боннивал и припарковал свою машину прямо перед узкими воротами. Шустро выскочил и помог старому судье выгрузиться с пассажирского сиденья. Судья почему-то выглядел хуже, чем вчера; его кожа пожелтела, а под глазами залегли темные круги. Он встретился взглядом с Мари, и та заметила в его глазах безмерную печаль; он определенно был выбит из колеи. Боннивал вел его, бережно поддерживая под руку; он тоже выглядел расстроенным. Похоже, их обоих сразила одна беда.

– Все в порядке, Мари, – тихо сказал Боннивал. – Не думаю, что мсье le juge сегодня нуждается в тебе.

– Все правда в порядке? – Она поднялась, чтобы поддержать судью с другой стороны на ступеньках.

– Мы, он пережил небольшое потрясение. Можешь идти, спасибо тебе.

– Нет, стойте, юная леди, – заявил судья с привычной желчностью. – Я плачу ей не за лень. – И добавил мягче: – Ты не заваришь нам травяной чай? Пожалуйста.

Он протянул Боннивалу ключ от двери, и все они зашли в дом.

Мари отправилась на кухню готовить чай, а мужчины пошли в кабинет в задней части дома.

– Вы уверены, что хотите видеть ее тут? Нам нужно многое обсудить наедине.

– Правда? – Судья тяжело опустился в свое инвалидное кресло. – Да, полагаю, что нужно, но мне нечего скрывать, к тому же очень скоро об этом узнает каждый житель Вошеля. – И добавил печально: – Какая теперь разница?

– Я все еще не могу поверить.

Боннивал непочтительно уселся за стол, от потрясения забыв о субординации, но тут же поднялся, стоило Мари внести в комнату поднос с чаем.

– Могу я еще чем-нибудь помочь?

Поставив поднос на стол, она повернулась к судье.

– Нет, детка, – рассеянно отозвался старик, – просто делай свою обычную работу. – Она повернулась к выходу. – Мой брат мертв.

Это не прозвучало констатацией факта; его голос чуть не прервался, а слово «мертв» вырвалось словно против воли. Его пронзительный взгляд пригвоздил ее к месту, подмечая малейшую тень реакции.

Мари, прижав руку ко рту, опустилась на стул; теперь вся комната погрузилась в потрясенное молчание. А ведь все думали, что старик играет с ними, насмехаясь издалека.

– Как?

Боннивал посмотрел в окно, отворачиваясь от собеседников.

– Его застрелили. По крайней мере, скончался он от пулевых ранений. На данном этапе нельзя исключить даже несчастный случай. Со временем, очевидно, мы узнаем больше.

– Бедняга, – прошептала Мари едва слышно, – бедный-бедный старик.

– Ему лицо снесло выстрелом, – ненужно добавил Боннивал, хотя в комнате не было тех, кого легко шокировать.

– Тогда как… – она не закончила вопрос, показавшийся таким же ненужным.

– Мсье le juge отважно согласился на опознание брата. Первым признаком стала одежда; из-за нее я решил, что это может быть Венсан. И судья подтвердил это.

Судья на секунду вынырнул из своих мыслей и тихо сказал:

– У него на запястье после Алжира была татуировка с армейским номером. У него и у всех его товарищей-сослуживцев. Он прятал ее под ремешком часов. – В качестве объяснения он показал на собственные часы. – Сомнений нет.

– Бедный старик, – снова прошептала Мари.

– Он умер всего день назад или около того. – Боннивалу словно необходимо было заполнять тишину. – Так что он мог играть в свои игры, как мы и думали. Я не знаю.

– Не с теми людьми, – тихо добавил судья. – Думаю, будет лучше, если вы ненадолго оставите меня одного, пожалуйста. Вы оба можете идти.

Он снова зарылся в подушки своего кресла, пряча искаженное скорбью и непониманием лицо, и его собеседники покинули комнату.

Мари пристегнула ремень, приняв предложение Боннивала подбросить ее назад в город. Почему-то казалось неправильным просто отправиться сейчас к реке. В ее голове кружились ужасные картинки, и она предпочла бы сразу отправиться на работу; как говорила ее мать, работа – лучший способ прочистить мозги.

– Все это просто ужасно, – сказала она, когда полицейский завел машину.

– Да, – последовал отрывистый ответ.

– А вы знаете…

– Как и сказал судья, он играл не с теми людьми. Ты не знаешь, речь не о мафии?

– Понятия не имею, – солгала она.

В свое время она подслушала немало разговоров и прекрасно умела складывать два и два, так что совершенно точно знала, что произошло. Слава богу, это означало, что ей больше не придется отправлять конверты от имени старика, и, с одной стороны, ее огорчало, но с другой – по крайней мере, он точно был мертв, а значит, ей не нужно было возвращать накопленные деньги. Нисколько. Ему они теперь не нужны, как и судье, который к тому же вряд ли принял бы «грязные» деньги.

– Если уж за твою голову назначили вознаграждение, да еще такое…

Он печально покачал головой.

– А за него давали вознаграждение? – спросила она простодушным тоном воплощенной невинности.

– Всего-то полмиллиона евро!

Она подумала про заначку, собранную ею для себя и Мелвила; там было больше денег, чем она когда-либо видела зараз, но ведь и пятьсот тысяч евро Мари Гавине видеть не доводилось, а это было в десять раз больше.

– Целая куча денег! – сказала она серьезно. – Просто куча.

– В том-то и проблема. Некоторые люди ни перед чем не остановятся ради них.

Последовало молчание, и Мари начала напевать.

– Трудно винить их за это. – Она со вздохом посмотрела в окно. – Столько всего можно сделать, имея полмиллиона евро.

Мало что ускользало от старшего капрала-шефа Филиппа Боннивала, и он постарался сохранить в памяти слова Мари, про себя улыбнувшись этому.