Смерть и круассаны

Глава двадцать пятая

– Я тебя выбрал не потому, что ты такой умный, – невысокий, крепко сбитый мужчина скупо ронял слова, сопровождая их дымом своей сигары, и Ричард откинулся назад, внимая ему, – а потому что ты мне казался чуть менее тупым, чем вся остальная братия. Похоже, я ошибся. – Ричард отвел взгляд; он знал, что мужчина прав. – Ты не умнее, Уолтер… только немного выше ростом[70]. – Невысоким, крепко сбитым мужчиной был Эдвард Г. Робинсон[71], и сейчас за запертой дверью и опущенными жалюзи он, пусть и не напрямую, устраивал Ричарду разнос, в котором тот так нуждался.

Ричард никогда не чувствовал желания сходить к психоаналитику. Сама идея улечься на кушетку, выплеснуть все наболевшее и получить в ответ какое-то заключение не сочеталась с его слегка высокомерным и недоверчивым взглядом на жизнь. Клер в определенный период предлагала сходить к консультанту по вопросам брака, но, по мнению Ричарда, ни к чему было трясти грязное белье перед посторонними; его следовало стирать, причем при высокой температуре, затем сушить и аккуратно складывать. Он понял, что думает о какой-то ерунде, пытаясь описать целую жизнь коротким, тщательно подобранным эпитетом, найти ответы на все ее загадки в остроумном диалоге. Другими словами, погрузиться в мечты и представить, что живет в фильме. Снова.

Нуждаясь в помощи, объяснении, обосновании и всесторонней поддержке, он всегда обращался к кино. И сейчас, чувствуя себя преданным и брошенным, обратился за утешением к черно-белому фильму, в данном случае к «Двойной страховке». Мрачное, пропитанное жестким послевоенным цинизмом кино, где красотки, скрывающие лицо в тени, просят прикурить, а главный герой – с виду крутой парень, но, на свою беду, совершенно не понимает, что вокруг творится… и винить в этом всегда следует красотку. Он как-то читал, что образ роковой женщины, красотки – одновременно и сексистский, и исполненный силы, но так и не понял, что пытался сказать автор, а судя по тому, что это был мужчина, изначально рассуждавший о феминизме, у Ричарда сложилось подозрение, что автор и сам не до конца понял, что пытался сказать. Возможно, на эту мысль его натолкнула красотка, попросившая прикурить.

Однако в теории Ричарда, согласно которой он был олухом, обведенным вокруг пальца, Адамом, доведенным до грехопадения Евой, кое-что не сходилось – дело в том, что от него ничего не требовали взамен. Обычно героиня с сомнительным моральным обликом использует секс или по крайней мере намеки на перспективу секса как средство достижения цели. Слишком долго держит его руку со спичкой, смотрит обольстительным взглядом и убеждает очередного простофилю подставиться вместо нее, совершив что-то опасное или незаконное либо сразу и то и другое. А может использовать его как защиту от других угроз: он становится ее сторожевым или бойцовым псом. В общем, грязной безродной дворнягой, которая… Его снова куда-то занесло.

После того, что он наблюдал сегодня в Туре, становилось очевидно, во-первых, что Валери д’Орсе не нужна его защита, даже наоборот. А все незаконное или опасное – проникновение в номер возможных наемников мафии он счел одновременно и незаконным, и опасным – подавалось как источник острых ощущений, очередное приключение, безо всякого намека на секс, если, конечно, он ничего не упустил, что было более чем вероятно. У него была возможность просто остаться в стороне, но он ею не воспользовался. А сейчас просто не понимал своей роли, вот и все. Как, впрочем, и роли Валери, которую на данный момент можно было рассматривать сквозь призму двухмерного стереотипа о роковых женщинах. А это превращало его самого в Богарта, Берта Ланкастера или – в случае с «Двойной страховкой» – во Фреда Макмюррея[72], что, безусловно, ему очень нравилось.

– Мы оба прогнили, – произнесла Барбара Стэнвик[73].

– Только ты – чуть больше, – ответил Макмюррей.

«Ага, – подумал Ричард, скривив губы как Богарт, – я просто очередной доверчивый баран, которым помыкает ловкая пастушка на каблуках, сдавшая свою честность в багаж вместе с соболями, купленными ей предыдущим облапошенным ею простаком».

Он одернул себя. Сюжетец вышел отличный, но это был не фильм. Старик все еще (вероятно) не нашелся, его собственная курица была убита, в кухонном ящике лежал пистолет, а Мартин действительно цеплял зажимы для бумаг на соски. И какое отношение ко всему этому имела честность? Он ведь еще несколько месяцев назад решил, что честность как идея, как понятие и, само собой, как основа супружества слишком уж переоценена. Это же медвежий капкан, тонкий ледок на ступеньках крыльца. И почему вдруг ему захотелось честности от Валери? Были времена, когда он мечтал об обратном со стороны Клер, те, когда она стала чересчур уж честной и откровенной.

Но это пришло из другой истории, даже из другой жизни, а вот где начиналась и заканчивалась нечестность Валери? Она таскала его за собой, разыскивая старика, от которого, по его подозрениям, сама же могла и избавиться. Могла бы тогда уничтожить улики. И, может быть, это она прикончила бедную Аву Гарднер? Вероятно, и пистолет принадлежал ей, а она просто сделала вид, что нашла его у Риззоли? Кровавый отпечаток она тоже могла оставить.

– О чем думаешь, Ричард?

У него чуть душа не ушла в пятки. Валери стояла в дверях гостиной, ее тень растянулась на стене, и свет от экрана ложился на ее лицо под странным углом, вполне в стиле нуар.

– Как ты вошла? Я запер все двери…

Она потрясла у него перед носом своим набором отмычек и прислонилась к дверному косяку.

– Наблюдаю за тобой вот уже несколько минут. Что за проблемы у тебя с губой?

Ричард поднялся и пошел на кухню.

– Я размышлял о честности.

– Серьезно? – Она зашла в гостиную, чтобы посмотреть, что идет по телевизору. – Думаю, честность бывает весьма опасной, иногда даже опаснее нечестности.

Он поставил чайник. Классический простофиля из черно-белого фильма уже достал бы бурбон. Ричард помнил об этом, но, будучи англичанином до мозга костей, чувствовал необходимость поставить чайник на огонь, даже если не собирался пить чай.

– Твоя жена уехала?

– Да.

– Я беспокоилась.

– Правда?

– Да. Запертые двери и опущенные жалюзи могли означать две вещи. Первая – ты в опасности, вторая – вы с женой занимаетесь любовью и не хотите, чтобы вас беспокоили.

Припомнить, когда с ним случалось что первое, что второе, Ричарду не удалось.

– И ты решила поставить на первый вариант?

– Он был каким-то более вероятным.

– Спасибо.

– Ты из-за этого задумался о честности, из-за приезда твоей жены?

Она элегантно вплыла в комнату.

– Наверное.

– Она была слишком честной или чересчур нечестной?

– Честной, полагаю.

Как бы ему хотелось, чтобы чайник поспешил.

– Она рассказала тебе о своих любовниках?

– Я сам был виноват.

– Ты хотел об этом узнать?

– О том, что у нее появились любовники? Я был сам виноват в этом.

– Не понимаю.

– Я – тоже, если честно. – Он замолк. – И снова это слово.

– Если не хочешь, не рассказывай.

Она придвинулась к нему, ясно давая понять, что это все же придется сделать. До того момента он вообще не собирался никого в это посвящать, но в привлекательной женщине, придвигающейся к тебе в полумраке, есть что-то особенное, тем более если знаешь, что один быстрый удар ботинком – и она сломает тебе шею, отчего мужчине хочется исповедаться. Кроме того, Фред Макмюррей задел его за живое, и сейчас он сам чувствовал себя отвергнутым, опустошенным героем.

– Наш брак уже давно превратился в рутину, – начал он. – Хочешь чаю?

– Нет, спасибо.

– Это стало одной из причин нашего переезда сюда, после того как меня уволили. Однако Клер тут заскучала, причем довольно быстро. Не то чтобы она не старалась. Но я видел, что она скучает по друзьям, по своему кругу общения, по работе в Лондоне, да и по Британии вообще. Я хотел… не знаю. Понимал, что ей скучно со мной, и хотел вызывать у нее больше эмоций. – Он выдавил невеселый смешок. – Как-то мы напились в гостях у Дженни с Мартином, ничего не было, но по дороге домой я с чего-то решил изобразить этакого «мужчину без предрассудков». Заговорил о том, что, возможно, нам стоит освежить наши отношения, потому что, очевидно, мы оба просто… просто заскучали.

– Хочешь сказать: завести интрижки?

Казалось, Валери потряс этот чисто английский, невероятно формальный подход.

– Ну, не то чтобы… В мыслях я казался себе таким зрелым и искушенным; по-моему, это называется открытым браком. Все по-взрослому.

– А ей это не понравилось и потому она ушла?

– Не угадала. Ей все это чертовски понравилось!

Он отжал чайный пакетик.

– Так, значит, у вас обоих появились интрижки?

В ее словах слышалось: «И что в этом такого?».

– Нет-нет, не у обоих. Мне с этим повезло не так, как ей.

Валери посмотрела ему прямо в глаза, а он поднес кружку с чаем ко рту. Затем она ненадолго отвела взгляд, словно искала подходящие слова сочувствия, и вдруг разразилась внезапным и неконтролируемым смехом, от которого буквально согнулась пополам и вынуждена была срочно присесть. Ричард застыл на месте, так и не донеся кружку до рта.

– О, Ричард! – выдохнула она сквозь всхлипы. – Это так смешно! Мужчины! – И тут она снова согнулась в приступе хохота. – Вы такие забавные!

Ричард не задумывался над тем, какой будет реакция на его признание: возможно, сочувствие, отчасти раздражение из-за его самонадеянности или молчание, полное печали? Он точно не знал. Но определенно не ожидал, что его история покажется ей такой смешной и заткнет за пояс все фильмы братьев Маркс[74] разом, а потому опустил кружку, не на шутку обиженный.

– На самом деле я не вижу тут ничего смешного, – сказал он просто, все-таки возвращаясь к чаю.

Валери тут же перестала смеяться, серьезно посмотрела на него и тут же, не удержавшись, снова разразилась смехом.

– Я побывала в разных уголках мира, – с трудом заговорила Валери, – и везде, где вы проходите, остаются памятники, доктрины и шрамы от мужского господства. – Она опять хихикнула. – Просто не могу понять, как вы, ваш пол, смогли это провернуть!

– Ну, я…

– А чего ты ожидал? О, Ричард!

Он подождал, пока она слегка успокоится, на что ей потребовалось, по его мнению, неприлично много времени.

– А зачем ты вообще пришла? – спросил он раздраженно.

– О, точно. – Она утерла глаза, ожидаемо ни капельки не размазав тушь. – Бедный мсье Граншо. Нашли его тело. Пришла рассказать тебе.

Прозвучало это как заключение, так, словно всему настал конец, чем бы это все ни было, и пусть полчаса назад он считал, что эта женщина использовала и предала его, а последние минут десять она весьма определенным образом давала ему понять, каким идиотом его считает, все равно у него возникло необъяснимое чувство потери, конца, fin[75].

– Как? – спросил он печально.

– Говорят, несчастный случай на охоте: снес себе выстрелом лицо. Мне пока не известны все детали, а посмертное фото сделают завтра. С такими вещами обычно не торопятся.

– О, так, значит, теперь все?