Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

6.9. Шестой конгресс

16 июля 1928 года, накануне открытия шестого по счету конгресса Коминтерна, делегация ВКП(б) приняла за основу тезисы о международном положении и тактике коммунистов, подготовленные Бухариным. Однако уже на следующий день было решено еще раз обсудить этот документ и внести в него необходимые поправки. Началась игра в кошки-мышки. Сопоставление изначального и пересмотренного проектов показывает, что утверждения Сталина о «довольно серьезных разногласиях по коренным вопросам политики Коминтерна»[1526] не соответствовали действительности. В этом и не было особой необходимости — любую мелочь можно было раздуть до гигантских размеров, снабдив ее ярлыком уклона или оппозиции.

Накануне Шестого конгресса Сталин согласился с предложениями Бухарина о его главных докладчиках, особо подчеркнув, что им необязательно представлять свои тексты на утверждение Политбюро

Записка Н. И. Бухарина с предложениями И. В. Сталина

23 июня 1928

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 138. Л. 18]

Уже после завершения конгресса генсек внимательно прочитал постановление столичных общественных организаций в поддержку коминтерновских решений: «В резолюцию Мосактива о VI конгрессе вкралась „ошибка“: там имеется фраза о „реконструктивном“ периоде капитализма в данный момент, фраза, вычеркнутая делегацией ВКП(б) из первоначальных тезисов Бухарина (с согласия Бухарина), а теперь воскресшая в резолюции Мосактива. Для чего это понадобилось? Разве так исполняют решения конгресса и делегации ВКП?»[1527]

Сталин продолжал размышления вслух: тот, кто считает, что капитализм переживает полную стабилизацию, фактически возвращаясь в довоенные годы, сближается с реформистами, а значит, его можно обвинить в социал-демократическом уклоне — худшем из всех возможных коммунистических прегрешений. Не было осуждено Мосактивом и «примиренчество с правыми уклонистами как отрицательное явление», что также выглядело как скрытые козни врагов. Молотов умел читать директивы, написанные вождем между строк. Руководитель столичной партийной организации Угланов, считавшийся одним из самых надежных сторонников Бухарина, будет снят со своего поста через несколько недель.

Начав охоту на «правых», Сталин не упускал мелочей, заметив в резолюции Московского актива бухаринскую тональность

Письмо И. В. Сталина В. М. Молотову

10 сентября 1928

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1421. Л. 4–9]

Вновь, как и ранее в конфликте с Зиновьевым, генсек не упускал ни малейшего шанса для точечной дискредитации своего оппонента. Его рупором выступал председатель КПГ Тельман, с которым Сталин обстоятельно побеседовал 31 июля, одобрив его кадровую политику[1528]. Ввиду внутренних трений среди немецких участников конгресса было признано «считать необходимым, чтобы тов. Сталин повидался с тов. Эвертом»[1529], т. е. выслушал точку зрения противников группы Тельмана. Можно не сомневаться, что за этим решением «русской делегации» стоял Бухарин. Однако уже на следующем ее заседании данное решение было пересмотрено, в поправках к тезисам о международном положении шла речь о том, что Эверт не должен вмешиваться в дела руководства КПГ. Напротив, ради сохранения позиций Тельмана в германской партии Сталин высказался даже за то, чтобы не переводить на работу в Москву его сторонников в Политбюро ЦК КПГ[1530].

Среди иностранных делегатов множились слухи о новом расколе в стане большевиков: лидеры ВКП(б) почти не принимали участия в пленарных заседаниях конгресса. Бухарин выглядел чрезвычайно нервным, усталым и подавленным. На заседании делегации 25 июля, когда вновь была поднята история с тезисами о международном положении, он оправдывался уже почти как ответчик в суде. В роли прокурора выступал все тот же Ломинадзе, чувствовавший за собой поддержку сталинской фракции. Он потребовал внести в тезисы требование, никак не вытекавшее из реального положения дел на Западе, но позволявшее обвинить их автора в правом уклоне: начать «подготовку в связи с приближением нового революционного подъема в большинстве стран Европы к борьбе за диктатуру пролетариата». Дополнение, внесенное Сталиным, касалась Востока, но говорило о том же самом: «Полное освобождение Китая не может быть достигнуто без победы диктатуры пролетариата и крестьянства»[1531]. Новый вариант тезисов был роздан делегатам конгресса, чтобы они могли сличить его с первоначальной редакцией и увидеть, что же «пропустил» Бухарин.

Стремясь раньше времени не выносить сор из избы, Сталин пошел на важную уступку — в сеньорен-конвент конгресса за подписями всех членов Политбюро было направлено заявление, в котором выражался решительный протест против инсинуаций о разногласиях в их среде. Подписавшиеся подчеркнули, что «считают своим долгом особенно предупредить против всякой спекуляции на этих слухах в вопросах Коминтерна, считая такую спекуляцию политически вредной и недостойной коммунистов»[1532].

Однако это не остановило интриги «коридорного конгресса». Ломинадзе, посвященный в сценарий вождя, не унимался. Он обвинил газету «Правда» (Бухарин являлся ее главным редактором) в том, что она полностью извратила его речь на пленарном заседании: «Все наиболее важные моменты из моего выступления на конгрессе переданы в таком изуродовано-сокращенном виде, что я бы с удовольствием отрекся от ее авторства»[1533]. В речи самого Бухарина он узрел нападки на себя лично («завтра весь конгресс будет знать, что носителем правой опасности являюсь я»), тщательно перечислив их в жалобе, направленной делегации ВКП(б) на конгрессе[1534].

Иосиф Виссарионович Сталин

1927

[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 96]

Чтобы погасить конфликт, выходивший из-под его контроля, генсек был вынужден пожертвовать своим выдвиженцем, отправив его на низовую работу в Нижегородскую область[1535]. Так закончилась коминтерновская карьера своевольного грузина, принявшего на себя роль легкой кавалерии и ставшего ненужным, когда на этом фронте в дело вступили политические тяжеловесы. «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Он по инерции еще писал Сталину личные письма, демонстрируя свою революционную бдительность, так и не поняв, что она в новых условиях не востребована.

В конце концов вождю это надоело, вместе с Молотовым он написал резкий отзыв на очередное разоблачение Ломинадзе — речь шла о партийной организации Института красной профессуры, который считался родовым гнездом бухаринской школы, а следовательно — «правого уклона». Авторы отзыва сочли неуместными ссылки на былые заслуги Ломинадзе, равно как и его претензии на идеологическую непогрешимость, а тон его письма расценили как «заносчиво-высокомерный». Сталин не выносил, когда кто бы то ни было, пусть даже косвенно, ставил себя рядом с ним. Далее бывший любимец вождя, не оправдавший его доверия, покатился по наклонной плоскости вниз. В 1935 году, накануне своего ареста Ломинадзе, работавший на тот момент в Магнитогорске, застрелился.

Даже находясь в отпуске, Сталин внимательно следил за ходом конгресса Коминтерна, давая установки своим соратникам, остававшимся в Москве

Письмо И. В. Сталина В. М. Молотову

5 августа 1928

[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1420. Д. 200–201 об.]

Посетив первые заседания Шестого конгресса, Сталин отправился в отпуск на Кавказ, оставив своим заместителем Молотова[1536]. Чувствуя себя хозяином положения, генсек сам выбирал, чем и как ему заниматься. Но даже находясь вдали от Москвы, он держал руку на пульсе политических и кадровых решений в Коминтерне. Уже в первом письме из Сочи его соратник получил детальные инструкции по дальнейшему ведению конгресса, причем зарубежные делегаты выглядели в них замаскировавшимися врагами: «Обрати внимание на происходящее на VI конгрессе. Нельзя допускать, чтобы ускользнула от контроля бюро делегации ВКП хотя бы одна резолюция, хотя бы одно решение. Особая бдительность нужна в вопросах германской и польской партий: Эверты, Капсукасы и другие колеблющиеся, плюс поддерживающие их беспринципные „деятели“ могут испортить все дело, если не будешь глядеть в оба»[1537].

В этом же письме Сталин проявлял заботу о собственных кадрах: справлялся о настроении преданного ему Тельмана, с которым накануне отъезда провел обстоятельный разговор («Как дела с Тельманом? Доволен ли он?»), просил Молотова не отдавать на заклание «шибзикам» из аппарата ИККИ финна Куусинена, не отличавшегося большой способностью к теоретической работе. Но уже через несколько дней генсек написал Куусинену развернутую рецензию на подготовленный им проект тезисов по национально-колониальному вопросу, разгромив его в пух и прах. Документ был слишком длинен, перегружен деталями и не соответствовал тому повороту влево, который еще только вызревал (кое-кто из приближенных генсека уже почувствовал новое направление ветра, но большинство смиренно ждало руководящих указаний). Памятуя о поражении в дискуссии о перспективах китайской революции, Сталин вернулся к ортодоксальным требованиям, которые отстаивала оппозиция: «Неверно, что освобождение страны от империалистического порабощения осуществимо, вообще говоря, при буржуазно-демократической революции, скажем, в Китае или Индии… Вернее было бы сказать, что такое освобождение возможно лишь при диктатуре пролетариата»[1538].

Начальственное нетерпение, граничившее со скрытой угрозой, чувствовалось и в телеграмме, написанной Сталиным несколькими днями спустя: «Больше месяца заседает конгресс, обсуждены уже четыре вопроса, и до сих пор нет еще ни одной резолюции. Это может создать ложное впечатление о том, что конгресс запутался и не способен вынести ни одной конкретной резолюции. Опубликуйте хотя бы резолюцию по отчету [ИККИ]»[1539]. Обращает на себя внимание то, что адресатом зашифрованной телеграммы были не только Бухарин и Пятницкий, но и оставленный приглядывать за ними Молотов, до того никак не проявивший себя в коминтерновской сфере.

Последний сообщал Сталину о заключительном этапе работы над программой Коминтерна (приняты сотни поправок к этому документу, «Бухарин уступил местами излишне, по мягкости своей»), о возможных назначениях иностранных членов ИККИ и внутреннем разладе в германской компартии (оставленный в «почетной ссылке» в Москве бывший лидер КПГ Брандлер просится в Германию, Клара Цеткин «будирует», настаивая на совместном заседании германской и русской делегаций — мероприятии, практиковавшемся на прошлых форумах Коминтерна). Молотов, как член Политбюро формально равный по рангу Сталину, принимал на себя роль услужливого царедворца, давая понять, что без решающего голоса сверху не будет принято ни одного политического или кадрового решения.

Это в полной мере касалось и «русской делегации» в целом. Работа конгресса затягивалась, решение представителей ВКП(б) о том, что она должна быть завершена к 20-м числам августа, не было выполнено[1540]. 25 августа 1928 года Бюро делегации вновь поставило под вопрос авторитет Бухарина. На сей раз его оппонентом выступил не Ломинадзе, а украинский делегат Н. А. Скрыпник. В результате дискуссии было решено продемонстрировать демократизм коллективного руководства Коминтерна: «Считать желательным восстановление в тексте программы перечня революционных событий и перечисления всех преступлений социал-демократии, которые были выпущены по постановлению большинства суб-комиссии — но предоставить членам ВКП(б) в программной комиссии право высказываться и голосовать по своему усмотрению»[1541].