Афанасий Фет

История, сообщённая Петковичем, была трагическая. Мария, по-прежнему незамужняя, давала уроки младшей сестре. Утомлённая упрямством ученицы, она любила ложиться на диван с папироской, когда не одобрявший этой привычки отец не мог её заметить. «Так в последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредоточивая внимание на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись при совершенном безлюдьи, за исключением беспомощной девочки сестры (отец находился в отдалённом кабинете), несчастная, вместо того чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причём горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нём следы рокового горенья. Думая найти облегчение на чистом воздухе, девушка выбежала на балкон. Но при первом её появлении на воздух пламя поднялось выше её головы, и она, закрывши руками лицо... бросилась по ступеням в сад. Там, пробежав насколько хватило сил, она упала совершенно обгоревшая, и несколько времени спустя на крики сестры прибежали люди и отнесли её в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней, и бедняжка, протомясь четверо суток, спрашивала — можно ли на кресте страдать более, чем она?»218 Страшный конец Марии, о котором поэт узнал, когда его чувство к ней, возможно, ещё не умерло, навсегда превратил эту историю в душераздирающую драму. В письме Борисову в октябре 1852 года Фет признался: «Я ждал женщины, которая поймёт меня, и дождался её. Она, сгорая, кричала: “Au nom du Ciel sauvez les letters”, — и умерла со словами: он не виноват — а я. После этого говорить не стоит. Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не могла соединить нас»219.

История, в которой жизнь пыталась превратиться в поэзию, не оставила в это время почти никаких следов в творчестве Фета. Рана, нанесённая несбывшимися надеждами на счастье и трагической развязкой, будет ждать своего часа, когда, отодвинутая в далёкое прошлое, переставшая причинять нестерпимую боль и тем самым отделившаяся от реальности, в позднем творчестве поэта она будет преобразована в одно из проявлений трагической красоты мира.

Сейчас же Фет извлёк урок из неё для реальной жизни: нельзя было впредь повторять допущенную ошибку — смешивать действительность и высокую поэзию, искать идеал в отношениях с людьми, в том числе в любви. Впредь Фет не желал переносить такую боль и решился больше никогда не гнаться за недосягаемым: «Ожидать же подобной женщины с условиями ежедневной жизни было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия. Итак, идеальный мир мой разрушен давно». Он не желал больше подчиняться бессознательному, которое так ценил в поэзии, но окончательно изгонял из жизни. «Если я женюсь в Екатеринославской губернии, — писал он Борисову, — то, знаешь что, брось службу — покупай имение рядом, да и сиди у меня или я у тебя — ей-ей — это будет гораздо умней, чем добиваться чёрт знает чего... Всё сознанное душой человека — хорошо, но бессознательно действовать простительно только в тяжкие — крутые минуты жизни — и то в минуты — понимаешь ли? Вот мой план — для себя и для тебя»220.

В этом же письме (от 21 октября) Фет прямо говорит о практических шагах, уже предпринимаемых им для реализации этого плана: «В среду или четверг еду к Ильяшенке свататься — т. е. посмотрю, если не будет очень противно — то, как говорит Ильяшенко, заберу барышню — его свояченицу — имеющую т[ысяч] на 21 сер[ебром] состояния. Если дело уладится, то на той же почте подробно опишу тебе всю комедию»221. Борисов, продолжавший страдать от неразделённой любви, с другом, наверное, не согласился, зато семья одобряла его меркантильные планы. Ещё в октябре 1850 года сестра Е1адежда написала ему по-французски по поводу его полушутливого желания жениться на девушке с хорошим приданым: «По поводу того, что ты мне говоришь о юной особе, не знаю, радоваться этому или нет. Я молю Бога, чтобы он послал тебе добрую спутницу жизни, которая смогла бы тебя оценить и чьи карманы были бы более полны, чем карманы м[адемуазель] Лазич»222.