Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

3.2. После Бреста

12 апреля 1918 года Зиновьев выступил на заседании Петроградского совета с большим докладом, посвященным роли национального вопроса в революционном процессе[588]. Он нарисовал широкую перспективу, начав с ранней новой истории и пройдясь по самым различным странам мира от Австрии до Индии, от Ирландии до Палестины. Везде получалось одно и то же — национальные противоречия выступали проекцией классовых.

Позже Зиновьев будет истово цитировать Ленина, но в 1918 году у него были и другие авторитеты, которые вели его вперед в своих утопиях. «Прав был Каутский, — утверждал он, — когда говорил, что социализм подведет все человечество к тому, что останется 3–4 основных языка, на которых говорит подавляющее большинство цивилизованного человечества. И в этот момент национальный вопрос будет решен окончательно, мы тогда не будем его замечать»[589]. В докладе своеобразно трактовалась ленинская интерпретация России как «слабого звена в цепи мирового империализма»: западная буржуазия «сильна не только голым насилием, но она сильна всей системой обмана, насилия, лицемерия. Буржуазный строй — это сложная машина. Нам так легко было разрушить самодержавие именно потому, что оно не стояло на высоте буржуазной техники». В передовых странах для несравненно более опытного правящего класса «было делом техники суметь использовать старину, использовать историю, использовать эти национальные войны, которые оставили глубочайшие следы в жизни народов, суметь их использовать так, как это нужно господам империалистам»[590].

Переходя к России, Зиновьев предпочел опираться на ленинский принцип самоопределения наций. «Мы никого не желаем загонять в рай дубиной, мы не желаем требовать, чтобы те народы, которые были завоеваны царем, чтобы они принадлежали к нашему государству. Мы стоим за то, чтобы государство было возможно более сильное, централизованное, мы не за распад России, но достигнуть этого можно не дубиной, а тем, чтобы создать такие условия в нашей стране, при которых эти народы будут сами тяготеть к нам, захотят жить в рамках России»[591]. Наша цель — «собрать единое, цельное, большое Российское государство», — подчеркивал докладчик.

Я. М. Свердлов и Г. Е. Зиновьев

1918

[РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 54. Д. 4. Л. 38]

Все те народы, которые под влиянием буржуазных националистов захотят от него отделиться (Зиновьев приводил в пример Финляндию и Украину), будут обречены на то, чтобы стать сателлитами кайзеровской Германии. Однако новые российские власти не собираются бороться с ней ее же методами. «Мы бы не могли оказать большей услуги германским капиталистам, если бы стали разжигать ненависть к Германии, как таковой. Они натравили бы своих рабочих, мы своих, а им только этого и нужно, чтобы мы отказались от наших принципов интернационализма»[592].

Частным случаем его практического применения была борьба с погромными настроениями против евреев, с которыми зачастую отождествлялись большевики. Подобные настроения выгодны только буржуазии, которая стремится «посеять человеконенавистничество в самых массовых размерах»[593]. «Еврейство всегда являлось линией наименьшего сопротивления… Мы превосходно понимали, почему черносотенцы особенно ненавидели евреев. Мы марксисты, понимали, откуда это происходит. Раз наиболее гонимый народ, обездоленный, то вполне естественно, что из его рядов выходит наибольшее число революционеров». Переходя от теории к практике, Зиновьев указывал, что сейчас центральная задача нашей партии — «остановить погромное движение» в стране, не останавливаясь перед самыми крутыми мерами: «…мы будем расстреливать погромщиков, как расстреливали спекулянтов, мародеров и взяточников»[594].

Как бы схематично и даже утопично не звучала сегодня такая программа пролетарского интернационализма, на четвертом году всемирной бойни за ней готовы были последовать миллионы рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели. Без такой программы революционного выхода из войны не было бы свержения монархий в Центральной и Восточной Европе, без нее левые радикалы разных стран не смогли бы найти общего знаменателя, объединившись в Коммунистическом Интернационале.

Зиновьеву нельзя отказать в личной храбрости ни в дни захвата власти большевиками, ни в начальный период имплементации Брестского мира, когда германские войска при поддержке финских националистов пытались продвинуться как можно ближе к Петрограду. 25 апреля 1918 года Председатель Северной трудовой коммуны вместе с военкомом М. М. Лашевичем отправился в форт Ино, игравший ключевую роль в защите Кронштадта. Ему удалось предотвратить капитуляцию форта после того, как его предал комендант, перебежавший к белофиннам (за спиной последних стояли немецкие войска генерала фон дер Гольца). Прекрасно знавший немецкий язык, Зиновьев быстро разобрался, что немецкие парламентеры на самом деле не знают родного языка, но финнам было выгодно выдавать себя за немцев, которые примерялись к роли новых хозяев распавшейся Российской империи.

Провозглашая разрыв со «старым миром», большевики обращались к лубочным образам былинных богатырей, теперь вооруженных винтовкой

Плакат эпохи Гражданской войны

[Из открытых источников]

С Зиновьевым прибыли в Ино несколько сотен матросов с кораблей, стоявших в Кронштадте. Ссылки финнов на то, что форт не относится ныне к территории Советской России, были отвергнуты. До получения приказа из Москвы, заявил Зиновьев, гарнизон будет оборонять крепость, а когда силы будут на исходе, взорвет ее укрепления и эвакуируется на кораблях Балтийского флота. В конце концов стороны договорились о том, что «вопрос должен решиться сношениями центральных правительств»[595]. Советскому полпреду Иоффе удалось согласовать в Берлине компромиссное решение, оставлявшее форт за Россией, однако отсутствие прямой телеграфной связи не позволило реализовать его на практике: 15 мая 1918 года укрепления Ино были взорваны, а его гарнизон эвакуировался в Петроград[596].

За данным спором последовала целая серия советско-германских конфликтов, связанных с расплывчатостью ключевых положений Брестского мира. Наиболее известным из них является увод части кораблей Черноморского флота из Севастополя в Новороссийск, за которым последовал германский ультиматум. В разгар конфликта, выступая на общегородской партийной конференции, Зиновьев защищал политику «передышки», которая отдала превосходящим силам германской армии значительную часть западных окраин Российской империи. «Очень может быть, что передышка не так кончится, как мы ожидаем. В Германии победила военная реакционная партия. Наверху идет борьба между шпагой и кошельком — между рубаками и банкирами»[597]. При этом, замечал докладчик, военные во главе с генералом Людендорфом считают, что «советская власть дала им больше, чем можно получить путем захвата», а потому возобновление боевых действий в непосредственной близости от Петрограда представляется маловероятным.

В своей концепции «мирной передышки» Ленин и его соратники рассчитывали на то, что Советская Россия будет со стороны наблюдать за военным конфликтом двух империалистических коалиций. Однако надолго расположиться в удобной позиции «третьего радующегося» не удалось, уже в начале октября 1918 года Германия запросила мира на условиях победителей. Поставленный Зиновьевым полгода назад вопрос о том, можно ли «собрать единое, цельное, большое Российское государство», приобрел практическое значение. На примере украинского гетмана Скоропадского Зиновьев показывал метания правящих кругов государств-лимитрофов: «…мы не знаем, чему больше удивляться: бесстыдству или шарлатанству». Один за другим они объявляли себя сторонниками Антанты и в одностороннем порядке разрывали договоры, подписанные в условиях немецкой оккупации.

Григорий Евсеевич Зиновьев

Художник И. И. Бродский

1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 20]

Чтобы выстоять во враждебном окружении, Советской России надо обернуть себе на пользу борьбу двух течений в лагере западной буржуазии. «Одни говорят, что надо идти напролом, пулеметы — единственный язык, который понимает эта чернь — рабочие и крестьяне. Другое течение среди буржуазии сводится к тому, что надо как-нибудь попытаться обойти историю, попытаться в любовных объятиях задушить революцию»[598]. Лавирование между ними будет продолжаться недолго, лишь до того момента, когда начавшаяся в Германии буржуазно-демократическая революция перерастет в революцию, которую возглавит пролетариат.

На этом пути стоят социал-демократы, предавшие идеалы марксизма в 1914 году и готовящиеся повторить это во второй раз. «Германским рабочим надо совершить вторую революцию, свою октябрьскую революцию для того, чтобы покончить с этой бандой „социалистов“, которые являются буржуями второго призыва». Лидер нового правительства страны социал-демократ Фридрих Эберт отказался от хлеба, который предложила немецкому народу Советская Россия. Что ж, подводил итог Зиновьев, тогда мы отправим его «по адресу того человека, который заслужил доверие, — по адресу Карла Либкнехта, который сумеет распределить этот хлеб действительно правильно»[599]. Либкнехт, сын одного из основателей СДПГ и Второго Интернационала, будет убит менее чем через два месяца, но надолго станет первым «мучеником» мировой революции, запечатленным в именах заводов, улиц и даже целых населенных пунктов Советской России.

Выступая на митингах, Зиновьев неоднократно проводил аналогии между Вторым Интернационалом и родителями, предавшими и бросившими своих детей. Еще до окончания мировой войны он отдавал себе отчет, что восстановление международной организации не за горами, тем более что социал-демократические партии легально существуют в большинстве европейских стран. Вклад российских социалистов, образовавших вместе со своими единомышленниками в Швейцарии новый Интернационал, был иным: «У нас не существовало ни конгрессов, ни секретарей, мы не вносили взносов, хотя наша революция внесла взнос несколько иной в международную революцию. Мы ассигновали несколько миллионов на поддержку интернационалистической агитации в Европе»[600]. Вряд ли все его слушатели были в восторге от подобных признаний — в городе свирепствовал голод.

Для подъема настроений измученных петроградских рабочих (далеко не все из них были в восторге от идеи поделиться хлебом с немецкими братьями — в городе был страшный голод) Зиновьев устроил целую серию митингов, на которые были приглашены иностранные гости, разделявшие идеалы большевизма. Вот только один список докладчиков, многие из них станут коммунистами первого призыва: 19 декабря 1918 года на Дворцовой площади выступали Рейнштейн от США и Садуль от Франции (их переводила итальянская социалистка российского происхождения Анжелика Балабанова), Файнберг от Англии, Сирола от Финляндии, Берг от германского Совета в Петрограде, Маркович от Сербии, Антонов от Болгарии, представители Индии, Персии, Туркестана, Кореи и Китая, не названные поименно английские и американские военнопленные.