Мариэтта

Мама рассказывала – вот приходит Саша: «Что мне делать, она сказала, что выбросится из окна».

– Саша, скажи ей: выбрасывайся. Ответственность за этот поступок я беру на себя, говорила мама.

Никто, конечно, не выбросился… А он их невольно приручал, покорял своей гениальностью и обаянием, а куда их потом девать. Так говорила мама о его поклонницах- студентках.

Но были и другие прекрасные студентки и аспирантки из его семинаров, дружба с которыми продлилась потом всю папину жизнь и еще передалась мне.

А мама мне: вот, я хорошо училась, а ты нет… и поэтому за мной бегали… надо быть гордой, и тогда, типа… А не было, мне казалось, никакого никогда повода быть с кем-то гордой, как в песне. Не те были мальчики, чтобы на них тренировать какие-то такие качества важные. Она твердо была уверена: будь умной, интересной – и от поклонников отбою не будет. Мда.

…Телефона у нас не было, чтоб не отвлекаться – у всех детей телефоны, все перезваниваются, а я без телефона. Телевизора тоже не было, телефон считался тоже неким явлением, нарушающим покой, необходимый для работы – плюс некое такое советское зло. Мама в 2000 году пишет в дневнике: «хорошо бы телефон хотя бы два часа не звонил». Это уже у нас был телефон – с 80-го примерно года.

Это были уже последние годы ее работы в Комиссии по помилованию – тогда же отменили смертную казнь, уже за это одно Ельцину можно поставить памятник, по маминым словам.

Чтение.

Лучшие детские книги мама приносила мне из библиотеки. Помню «Голубую бусинку» Марии Крюгер, например. В 11 лет мама дала мне «Записки юного врача». (А «Мастера» только в 9 классе, когда книгой напечатали.) Библиотека «Огонек». Я очень ей благодарна и считаю, что это было главное событие в моей жизни. И я сразу все узнала и про медицину, и про роды, и вообще про жизнь, и перестала бояться врачей. И с тех пор я люблю Булгакова. Я эти «Записки юного врача» перечитывала, наверно, раз сорок. Особенно «Серебряное горло» мне нравилось. И еще из любимых у меня были пушкинские «Повести Белкина» по-моему, в этом же возрасте.

Правда же, похоже? Тьма эта, вьюга, все время едут непонятно куда, и короткие фразы эти… Может быть, у мамы есть статья на эту тему. Мне всегда нравились короткие емкие повести. И поэтому же я хотела всегда читать зарубежную литературу, где все было менее растянуто, и событий было больше. Ну, это большая тема, не для детского мемуара.

Мама говорила: «Жизнь – это великий дар. И к ней надо так относиться. Ее надо любить, какая бы она ни была». Да, и жизнь должна быть осмысленной. Цели – и дорога к ним.

Папа мне читал наизусть «Евгения Онегина» в 5 классе и заставлял главы учить, сам его знал наизусть (и мама тоже знала наизусть, так было у них принято). А мама читала мне Евтушенко и Вознесенского, отдельные стихи выбирала, которые считала хорошими. «Идут белые снеги» какие-нибудь. Она умела выискивать в каждом поэте хорошие лирические стихи.

Все детство они мне читали вот эту «Балладу о прокуренном вагоне» – это же было после какой-то катастрофы, где кто-то погиб, в списках ходило. <Стихотворение А. Кочеткова 1932 г. Не погиб, наоборот – спасся, случайно сдав билет. – Ред.>

Еще же с «Архипелагом Гулаг» было все непросто: сначала не пускали моих знакомых, потому что «мешают», а потом – потому что книжки дома запрещенные. <Наверное, и раньше так же? Просто пока ты была маленькая, тебе этого не сообщали. Да и телефона не было по похожим причинам.> Возможно.

На самом деле мама по своей природе была всегда учительницей. Ей нравилось учить детей. И она вернулась после 60 лет к любимой профессии. Два года проработала после МГУ, потом ушла в науку, а потом все же вернулась. Устраивала для детей по всей России эти викторины… Дети же еще не дебилы, это взрослые – дебилы, их уже не переучить, а детей еще можно спасти, так она считала.

…Моим моральным воспитанием занималась мама. Почему-то нельзя было носить в школу конфетку в кармане. Конфетку, нет, шоколадку… или игрушку… игрушку! которую мне подарила моя любимая Маша Слоним, которая английским со мной занималась. Маленькая такая игрушка: кажется, овечка… Может быть, я в нее играла на уроке. И одна девочка в классе настучала на меня учительнице и была какая-то грустная история, чуть ли не в окно учительница ее выбросила. И мама сказала: «ты с этой девочкой больше не дружи, она предательница». – «А она сказала, что это для моей же пользы». – «Это еще ужаснее, они все так говорят». (И никаких вот этих: «она же маленькая…» – ничего не маленькая, она уже сформировалась. Потом: нет понятия «маленький» и «большой», если подлец, то сразу. Это у нее от мамы, мама была воспитательницей в колонии и считала, что к 11 годам ребенок уже сформировался полностью.) В дальнейшем было так же – она спрашивала, что эта подружка говорит, что делает, и советовала: дружить с ней или не дружить. <А как ее звали, эту девочку?> Не помню. Наташа Абубакирова? Где она теперь, бог весть.

Мне не давали смотреть телевизор, собственно, его и не было, советские фильмы не давали смотреть, потому что там «штампы». Штампы не допускались. Это замусоривает мозг. Папа учил меня писать стихи, правильными размерами… Ну научил, да. Я потом всем подругам писала оды на дни рождения. И еще у нас был культ писем – много и моих сохранилось писем детских из пионерлагерей, и писем родителей. Не знаю, когда я смогу их перечитать. Слишком печально.

…Мама всю жизнь хотела, чтобы я занялась делом, писала, реализовала свои способности. Вот теперь я разбираю ее архив, и она бы сказала: «наконец-то ты занялась делом».