Поцелуй Лилит

Глава VI

Солнце было уже высоко, когда Мигель оказался на площади Согласия. Забыв часы в сумке, он едва ли мог предположить, как долго шел пешком от вокзала Монпарнасс до этого места. Опершись боком о фонарный столб, он достал из чехла камеру, пытаясь выбрать удачный ракурс Луксорского обелиска, наследия египетских зодчих. Сделав несколько снимков и переключившись на фонтаны, украшавшие площадь, Массиньи почувствовал легкий хлопок по спине. Повернувшись, он увидел своего недавнего знакомого.

— Всё-таки ты решил прийти в Тюильри, — с дружеской улыбкой произнес Хорхе.

— Здравствуй, милый друг, — протянув руку, произнес его собеседник. — Сегодня чудесный день — я даже забыл о твоем приглашении.

— Тогда, пойдем — я сейчас сам направляюсь на площадь, — Ортега кивнул на папку, которую держал подмышкой. — Кстати, эти фонтаны, — указав на фонтаны Согласия, произнес он. — Конечно, великолепно смотрятся и утром, но наилучшие их снимки получаются вечером.

Несмотря на внешнюю гармонию, ничто не могло сравниться с атмосферой сада Тюильри. Раскинувшийся между улицей Риволи и спокойными водами Сены, сад словно сливался одно целое с площадью Согласия и ансамблем Лувра. В это место стекались многочисленные художники, архитекторы, странствующие музыканты, писатели, фотографы и люди, просто приходившие на непринужденную прогулку вдоль широких аллей парка и окаймлявшей его набережной. Сад привлекал и многочисленных студентов, приходивших с левого берега Сены.

Когда Хорхе и его спутник дошли до большого пруда, Ортега попросил подождать его, не более десяти минут, на скамейке, возле воды.

— Мигель, я, словом, случайно обмолвился одной знакомой девушке о тебе — вот она и захотела увидеть загадочного незнакомца.

Когда Массиньи поднялся со скамейки и повернулся, он ощутил то же чувство, что и несколько дней назад, в Шанноне — смущение. Если бы у него была розово-белая кожа, как у жителей Скандинавии, то, верно, его лицо покраснело бы от прихлынувшей крови. Перед ним стояла та девушка, которую он встретил у входа в паб, возле аэропорта.

Лишь простояв несколько мгновений молча, он осознал, что теперь у него появилась возможность её рассмотреть.

Высокая, с прекрасно очерченной фигурой, с черными волосами, спускавшимися до середины спины. На определенном расстоянии её глаза могли показаться лазоревыми, но, присмотревшись, Мигель понял, что этот цвет не так просто описать. При другом освещении они могли показаться темно-голубыми, а при ином — зелено-голубыми или, даже, зелеными.

Она была одета в рубашку кремового цвета и темно-коричневую юбку. Рукава были закатаны выше локтей, подчеркивая красоту её рук, достойных статуй Афины и Артемис. У нее была высокая грудь, а сложение незнакомки роднило её со статуями греческих богинь. В металлических деталях её пояса Мигель легко угадал кельтские мотивы.

Безупречной гармонией отличалось и лицо незнакомки. Представляющее собой удлиненный широкий овал, с нежными очертаниями, оно являло собой образец красоты, единой, от поросшего жесткими кустарниками побережья Андалусии до заснеженных вершин Шотландии. Прекрасный изящный профиль роднил её с изображениями критских богинь и смертными женщинами, запечатленными на холсте итальянскими мастерами. Красиво очерченный рот, миндалевидный разрез глаз, густые ресницы и черные, резко изогнутые брови напоминали об итальянках, уроженках Прованса и других дочерях средиземноморских народов. Но особого внимания заслуживал цвет кожи незнакомки — матовый, напоминающий цвет очищенного миндаля. Массиньи видел подобный цвет кожи у многих итальянок и француженок, равно, как и у многих англичанок, и прекрасно понимал, каким безупречным загаром может покрываться кожа незнакомки.

— Когда я встретил его на Пер-Лашез, тогда он умел говорить, — шутливо произнес Хорхе, оборвав тишину.

— О, Лилит, — вслух, на английском, произнес Мигель, обратившись к незнакомке так, как он уже прозвал в своих мыслях. — Ты меня сразила дважды: в первый раз, тогда в Шанноне, а во второй — сейчас. Истинная леди — очаровательная и непринужденаая, властная и нежная…

— Это — Фабьенн Галан. В Сорбонне она изучает окситанскую поэзию, а также галисийскую средневековую литературу, — Ортега решился представить незнакомку. — Она без памяти увлечена и архитектурой, и искусством реставрации… не говоря уже о живописи, — с улыбкой произнес испанец.

— После той встречи в Ирландии, я мог мечтать лишь о двух вещах: о том, чтобы увидеть тебя снова, чтобы никогда не забыть этот образ и о том, чтобы никогда тебя больше не увидеть, не искушаясь тем, чего у меня и так никогда не будет, — пожав плечами, произнес Мигель.

— А мне хотелось увидеть тебя снова, чтобы отдать долг… если ты не забыл, — с улыбкой произнесла Фабьенн.

— Мигель, я вижу, что вы практически знакомы, — снова прервав тишину, произнес Ортега, — Если ты позволишь, я оставлю наедине, — взглянув на девушку, он произнес. — Фабьенн, подожди пару минут — я хочу сказать несколько слов твоему новому знакомому.

Отойдя не менее чем на десять метров в сторону, он начал с ним беседу.

— Она снимает одну из моих квартир — на углу проспекта Менильмонтан и бульвара Шаронн — как раз, рядом с Пер-Лашез. Я вижу, что вы уже где-то встречались и постараюсь предположить, что ваше общение выйдет очень далеко за пределы дружеской беседы. Если ты, если ты захочешь снять жилье — можешь обратиться ко мне, — выждав некоторую паузу, Ортега продолжил. — Нельзя не почувствовать подвох, если один незнакомый человек помогает другому. Всё имеет свою цену… Знаешь, почему я помогаю тебе, как, впрочем, и помог Фабьенн год назад, когда она только появилась в Париже? — посмотрев в глаза собеседнику, Хорхе продолжил. — Когда я только появился в Париже, мне было двадцать один год, но у меня не было ничего: мою мать задолго до этого забрал грипп — она умерла от пневмонии, а мой отец умер от рака, моего брата убили коммунисты, наш дом в Валенсии сожгли бандиты-каталонцы, а мне самому пришлось бежать через Пиренейские горы во Францию. Когда я сошел на перрон на вокзале Монпарнасс, у меня не было денег ни на аренду квартиры, ни на краски, ни на, увы, обратный билет в Тулузу.

— Милый друг, у меня есть и достаточные средства и дорогие моему сердцу занятия — просто, есть люди, которые пытаются сломить и поставить меня на колени. Они, к сожалению, одержимы этой идеей, и у них нет ни чести, ни совести — лишь сомнительные принципы, которые они сами себе навязали для того, чтобы оправдать свои жестокие игры.

— Увы, это, как раз, то, что я и предполагал — просто, у тебя слишком много проблем. Вот поэтому я тебе и хочу помочь — потому, что вижу в тебе самого себя, каковым я был, когда только здесь появился… пожалуй, за исключением того, что я был на года три или, может быть, четыре младше. Не думай, что я стал бы помогать первому встречному бродяге, — с улыбкой произнес Хорхе, а затем продолжил, стараясь не задерживать девушку, стоявшую в десятке метров от них. — Голодный, потратив последние несколько франков на свежий батон хлеба и несколько яиц, ровно тридцать лет назад я ходил по аллеям Тюильри, отчаявшись найти работу в Париже, еще не забывшем Великую депрессию, на что я потратил немало дней. Тогда, поздно вечером, я подошел к одной пожилой супружеской паре и, едва зная французский, попросил у них несколько франков на хлеб… под честное слово, что верну, когда смогу найти работу, — рассмеявшись, произнес Ортега. — Я и не мог представить, что они смогут меня смутить — просто, пригласив на ужин. Они позволили мне прожить несколько дней в их квартире, а потом в редакции одного журнала, увидев мои рисунки, сделанные обычными чернилами, мне предложили место художника-иллюстратора. После этого я не раз навещал этих людей, ища способы отблагодарить — у них же я встретил и девушку, сестру мужа их дочери, которую полюбил, и которая родила мне замечательного сына. Лишь однажды они обмолвились о том, что ужаснулись, увидев меня на вечерней аллее — с их слов, настолько я был похож на их сына, погибшего на фронте Великой войны.

— Добрые дела бесценны, — произнес Мигель.

— Верно! К сожалению, пока эти люди были живы, я не нашел способ отблагодарить их. Но рад помогать таким же, как и я — лишь так, верно, я смогу вернуть тот долг, — вздохнув, Ортега посмотрел на часы. — Дьявол! Прости за этот утомительный рассказ — просто хотелось, чтобы у тебя не было лишних вопросов, — похлопав своего собеседника по плечу и помахав Фабьенн, Хорхе быстрым шагом направился по аллее в сторону площади Согласия. Еще когда они шли сюда, с Массиньи, он обмолвился о том, что у него не так много времени, и он идет к пруду лишь для того, чтобы передать своему знакомому архитектору какие-то бумаги.

Когда Мигель подошел к Фабьенн, она протянула ему свою, словно выточенную из мрамора руку.

— Сир, пойдем — я покажу Париж. Ведь я должна вернуть долг, — она произнесла это на, знакомом её собеседнику, окситанском.

Почувствовав прикосновение грубоватой, как у скульптора, ладони, она, двигаясь мягкой походкой, повела своего спутника за собой. * * *

Показывая Мигелю все краски Парижа, его новая знакомая не забывала рассказывать и свою историю. Фабьенн Галан происходила из древнего бретонского рода, который вел свое происхождение от пиктов, переселившихся в Бретань после германского нашествия. В ней, как и во многих других французах и бретонцах, ирландцах и англосаксах, текла отважных мореходов пиктов. Эта кровь роднила Фрэнсиса Дрейка и Магеллана, Уолтера Рейли и Франсиско Коронадо, эта кровь роднила португальских корабелов и отважных бретонцев, рассекавших неспокойные просторы Атлантики.

Еще когда римляне пришли на берег Атлантики, они застали здесь многочисленные племена мореходов, пришедших с далеких берегов Иберийского полуострова на судах, сшитых из шкур. Заняв Уэльс и Камбрию, Корнуэлл и Бретань, эти племена, под именем бриттов, единым фронтом выступали против римлян и белгов.

Пикты были последними из завоевателей с юга, пришедшими на острова. Отличившиеся в борьбе с римлянами, оттесненные на западные земли, пикты создали ряд королевств в Камбрии и Каледонии, но и они не смогли дать отпор более сильным германским захватчикам. Основатель рода Галан был правителем одного из небольших королевств в Камбрии. Обескровленный в войнах с нортумбрийцами, Галан, как и некоторые другие мелкие камбрийские царьки, бежал в Бретань, дав начало новому знатному бретонскому роду, присягнув на верность бриттским королям. С тех пор Галаны успели послужить бретонским правителям, отличившись в войнах с франками и в крестовых походах, в плаваниях Кабота и в войнах с гугенотами. Когда эти земли стали частью французского королевства, этот древний, хотя и не очень знатный род успел отличиться во многих начинаниях короны, а затем республики.

К тому времени, когда в семье рантье Жозефа Галана, в Ренне, родилась его дочь Фабьенн, о прошлом семьи Галан остались лишь обрывки воспоминаний. За долгие столетия многие сыновья рода пали на полях сражений, умирая за Бретань, а затем, и за французское королевство, многие девы семейства нашли себе мужей из более богатых французских земель, а старый замок пришел в упадок. Именно вид запущенного замка в Бретани, впервые увиденного в детстве и родил любовь Фабьенн к делу реставрации.