Поцелуй Лилит

Третий этаж представлял собой слабоосвещенное помещение, с низкими, по сравнению с первым и, тем более, вторым этажами, потолками. Всю обстановку составлял лишь прямоугольный стол, вытянутый вдоль окон, и четыре плотно закрытых шкафа. Дженовезе сел во главе стола, усадив своих спутников напротив себя.

— Мигель… — задумавшись, Лукас прервал свою речь, — Слушай, позволь, я буду называть тебя — Микель, раз уж у тебя итальянская фамилия. Да и мне так будет удобнее, — в ответ, летчик лишь кивнул. После чего он с улыбкой продолжил, — Лоренцо, верно, сказал тебе, что я хочу задать лишь несколько вопросов. Так вот, скажи сынок, ты любишь деньги?

— Люблю ли? По крайней мере, моя жизнь будет без них невозможна.

— Ну да, и моя тоже, да и жизнь любого из нас. А ты хочешь заработать много денег? Знаешь…

— Жди, пока на тебя с неба упадет чемодан, набитый долларами, — перебил Лукаса один из мужчин, сидевших в комнате. Этот человек сам же начал хохотать над своей, едва ли удачной шуткой.

Роль шута ныне играл Корнелио Дженовезе — троюродный брат Лукаса. Тёмное прошлое этого человека казалось для многих более чем очевидным. В конце сороковых годов этот человек сумел отличиться среди прочих контрабандистов Восточного побережья своей наглостью, граничащей с безрассудностью. Он умудрился даже приобрести небольшую подводную лодку, построенную еще до Великой войны, на которой осуществлялись перевозки необработанной коки с островов, близ побережья Колумбии, на Лонг-Айленд, откуда, через кварталы населенные итальянцами и поляками, кока распространялись по всему Нью-Йорку и другим городам Северо-востока, где, под тщательным контролем Корнелио, из нее получали кокаин. Позднее, когда былой источник доходов Корнелио рухнул, он неожиданно оказался избранным порядочными гражданами штата Массачусетс на должность окружного прокурора. Люди, имевшие смутное представление о прошлом этого человека, не могли уличить в нём никого иного, кроме как честного и кристально прозрачного государственного обвинителя. Тем не менее, верный пёс Фемиды не был так прост — он медленно, но очень аккуратно и методично избавлялся от былых и настоящих врагов семейства Дженовезе, от людей, перешедших ему дорогу во времена его покрытого мраком прошлого, от людей, чьи осознанные или неосознанные действия могли помешать ему или кому-либо из его родственников. Клан Дженовезе имел ныне свой рычаг власти, способный отправить любого неугодного на многие годы за решетку, пускай этот рычаг и не мог подняться выше уровня окружного обвинителя.

Невысокий полный мужчина с круглым одутловатым лицом, маленьким приплюснутым носом и маленькими чёрными глазами — этот человек едва ли мог воплощать в своем облике сколь-нибудь заметную угрозу. Корнелио сильно потел и каждые несколько минут был вынужден вытирать смуглую кожу своего лица от капелек пота, а постоянно потеющие ладони оставляли следы на мебели и на чужих вещах. У кого-то этот маленький человечек вызывал иронию, у кого-то — раздражение, а иные испытывали к нему слабо прикрытое отвращение, но, тем не менее, с этим человеком нельзя было не считаться, и тем, кто отказывался воспринимать его всерьез, в будущем приходилось об этом жалеть.

— Отличная шутка, — с ухмылкой заметил Мигель, — Слава Спасителю, сегодня у меня много свободного времени и я могу просто посидеть в непринужденной обстановке и посмеяться с приятными людьми, — вздохнув, он продолжил. — Известно ли вам, господа, несмотря на то, что Лоренцо знакомит меня с большинством заказчиков, при наличии нескольких более или менее равноценных предложений, более выгодное для себя я выбираю сам, как и обозначаю для себя «выгодность» предложений? — продолжил Мигель, окинув взглядом полутемную комнату, освещенную лишь лучами солнца, постепенно уходящего за тучи.

— Микель, подожди пару минут, — взглянув на часы, сказал Лукас Дженовезе. После этого он подвинул один из телефонов, стоящих рядом с ним, в противоположный конец стола, — Сейчас тебе должен позвонить один человек, — продолжил он, кивнув на телефон.

Несколько минут в комнате стояла тишина, поддерживаемая взглядами и жестами Лукаса. Через некоторое время тишина была нарушена звонком, вызвавшим лишь улыбку на лице Дженовезе. С явной неуверенностью и сомнениями Мигель снял трубку, подталкиваемый жестами своего собеседника.

— Кто сейчас на связи? Это вы, Массиньи? — из трубки послышался знакомый Мигелю голос его нового заказчика, представителя филадельфийского клуба.

— Тейлор? Вы хотите мне что-то сказать? Но я отлично помню, что через четыре дня должен выехать в Пенсильванию.

— Забудьте об этом. Мы уже осведомлены, что вы будете заняты в ближайшее время.

— Считаете это нормальным поведением? — резко бросил Мигель, но обратной связи уже не было — он услышал лишь монотонный гудок.

— Вот видишь, Микель, мы не оставляем тебе выбора, — с улыбкой произнес Дженовезе.

— Откуда вы знаете о моих последних заказчиках? Не слишком ли много вы вообще обо мне знаете? — окинув взглядом своих собеседников, произнес Массиньи.

После этих слов он взглянул в глаза Натану Кравицу, ставшему ныне правой рукой Лукаса Дженовезе. Натан был бруклинским евреем, чьи родители переселились в Бостон, как раз, ровно за год до начала войны в Европе. Пока Лоренцо нашептывал на ухо Мигелю то, что он знал о каждом из присутствующих в комнате, Кравиц внимательно следил за всем происходящим. Он следил за словами и жестами каждого, он выискивал слабые места в речах и действиях, о чем докладывал Дженовезе.

Натан сидел рядом с Лукасом, справа от него, на всех переговорах, составляя целостную картину того, что происходило вокруг. Его задачи мало отличались от того, чем зарабатывал себе на жизнь ДиМуччи, но он был вынужден действовать гораздо осторожнее и предусмотрительнее, опасаясь любой ошибки. Натан постоянно самосовершенствовался — вечером, в «Утопии», когда ресторан наполнялся людьми, наблюдательные посетители могли лицезреть худощавого мужчину, с тёмно-русыми волосами, тонким, резко изогнутым носом и чёрными глазами, лицо которого было отмечено небольшим, но заметным шрамом. Садясь за крайний правый стол, Натан внимательно изучал посетителей, их поведение и содержание разговоров.

Но более чем о своей, Кравиц переживал о жизни Дженовезе — в случае смерти Лукаса, судьба его верного помощника была бы предрешена. Многих людей настораживали слишком обширные познания этого человека, но еще больше настораживало то, что ими сможет воспользоваться кто-то иной.

— Мы знаем о тебе гораздо больше, чем ты мог бы себе представить: мы знаем и то, почему тебя не приглашают федеральные университеты и музеи, и знаем, почему летаешь на аэродроме Купера именно по субботам, и почему ты, как правило, пропускаешь полеты в третью субботу каждого месяца, — вздохнув, собеседник Мигеля продолжил. — Нам известна та сумма, которую ты каждый месяц выплачиваешь за аренду квартиры, не говоря уже о том, на какой улице в Марселе живут твои родители… да и мы предполагаем, почему они не захотели остаться в Бостоне — твой отец просто побоялся нескольких человек, имевших свой счет на его отца-неаполитанца. Жаль только, что вернулись в Марсель они зря — вскоре эти люди умерли, и теперь твоему отцу ничего здесь больше не угрожает.

— Я не хочу иметь дело с человеком, который знает обо мне столь много, — резко перебил Мигель.

— Мы тебе противны? Ты нас презираешь? — сквозь зубы, то ли злясь, то ли просто играя со своим собеседником, спросил Дженовезе, — Сынок, нам известны все твои сомнительные дела, — вздохнув, он продолжил, — Корнелио, покажи ему.

После этого шутник, вытерев пот со лба, положил на стол папку с бумагами. Открыв папку, он начал поочередно вытаскивать из нее, оставляя на бумаге следы вспотевших ладоней, документы, передавая их Мигелю.

Массиньи читал документы, не скрывая раздражения. Он не видел лишь ничего нового, а лишь море своей глупости. Более полугода назад, с начала возведения стены в Брелине, Мигель работал по одной и той же предельно простой схеме: многие произведения искусства, находившиеся под угрозой участи быть вывезенными советскими войсками, перевозились в Британию, где они, во всеобщей суматохе, не могли находиться под надлежащим надзором. Пока Германию делили, словно праздничный пирог, антиквариат уже успевал начинать пылиться в отдаленных музеях, превращаясь в желанную добычу для охотников за удачей.

— Ну как, нравится? — расплывшись в улыбке, произнес Корнелио. — Четыре картины и с десяток средневековых манускриптов, — вытерев платком лоб, он продолжил. — И все это взято для работ по реконструкции, срок выполнения которых у тебя и у твоих клиентов, сынок, почему-то, по условиям договоров, растянулся на целых восемьдесят лет, — взглянув на потолок, он посмотрел в глаза Мигелю. — Эксперты оценили все это имущество в четыре миллиона американских долларов — как раз, получится по году заключения за каждый миллион.

— Предельная стоимость всего этого… барахла — триста тысяч. Книги — Евангелие и несколько сборников псалмов. Картины — не самые удачные работы не самых талантливых мастеров, — глядя прямо в глаза собеседнику, Массиньи продолжил. — Несомненно, всё это является историческим наследием, но… какая разница, будет оно пылиться в провинциальном музее в Восточной зоне или же в доме богатого коллекционера в Новой Англии?

— Разница? Для меня — никакой, — расхохотался Корнелио, сотрясая своим смехом стены комнаты. — Просто, пойми, я терпеть не могу, когда нарушают закон в моем штате и, тем более, в моем округе, — слова бывшего бутлегера, сломавшего в свое время позвоночник одного из конкурентов, вызвали улыбку на лицах большинства людей, сидящих в комнате.

— К сожалению, мои товарищи забыли о краткости. Я исправлю их ошибки — мы могли бы найти любого другого, но именно в тебе, Мигель, смогли соединиться слишком много качеств: ты привык к не очень прозрачным сделкам, ты разбираешься в живописи и археологии, ты знаешь несколько языков, да и, в конце концов, ты умеешь летать на самолете и, если меня не подводит память, неплохо владеешь оружием, не говоря уже о менее значительных, но не менее важных, для нас, качествах, — перебил предыдушего собеседника человек, сидящий слева от Лукаса Дженовезе.

Это был светловолосый мужчина, около тридцати лет на вид, с тонкими чертами лица и жёсткими серо-русыми усами. Уже более четырех лет Джереми Лартер жил в Бостоне, покинув свою вотчину, Норфолк, после столкновения с кредиторами отца, а ныне готовился к тому, чтобы перевезти жену и дочь из Лондона, где они временно проживали, в Америку.

С периодичностью в несколько минут нижнее веко правого глаза Джереми дергалось, а во время длительных бесед неуловимая и быстротечная судорога сводила всю правую половину его лица, что выдавало в нем неуравновешенного человека, скрывавшегося за маской внешнего спокойствия. Сидя слева от Дженовезе, Лартер курил трубку, наполняя помещение клубами дыма. Джереми, наравне с Корнелио, был среди тех немногочисленных счастливчиков, которым Лукас позволял курить в этом помещении, служившем и его личным кабинетом, и комнатой для совещаний, и капитанским мостиком того хрупкого корабля, которым ныне управлял Дженовезе, лавируя в самых темных потемках полуночной жизни Бостона.