Поцелуй Лилит

— Раз уж Иеремия желает перейти сразу к сути дела, — Лукас кивнул на Лартера. — Позволь мне продолжить, — в ответ, Мигель лишь продолжал внимательно смотреть в глаза своему собеседнику. — Надеюсь, тебе знакома личность Доменико Гирландайо?

— Вряд ли можно найти еще одного человека с таким же тонким чутьем на таланты. Этот человек находил жемчужины в океане посредственности, и без него мы вряд ли бы были знакомы с талантом Буонаротти и многих других живописцев, скульпторов и архитекторов.

— Да-а, — словно, на мгновение, замечтавшись, произнес Лукас, — тем более, как мы совершенно случайно узнали, ты очень хорошо знаком с работами этого творца… не так ли? Да и к тому же, Микель, мать твоего отца, на которой женился неаполитанец Чезаре Массиньи, происходит из Флоренции — может быть, поэтому ты скупил все номера журналов, посвященных искусству, в которых речь шла о Гирландайо.

— Всё может быть, — стиснув зубы, произнес Массиньи.

— Что тебе известно о римских периодах жизни этого художника?

— Ровным счетом — ничего, — произнес Мигель, наблюдая за выжидающим взглядом собеседника, — Это белые страницы в его жизни.

— Возможно ли, что к началу работы над Сикстинской капеллой Гирландайо, уже состоявшийся зрелый талант, окруженный учениками и вниманием публики, взрастивший новое поколение живописцев, не прибыл в Рим будто бы в новый для него мир, а, собственно, вернулся в хорошо знакомый город после некоторого отсутствия в нем?

— Возможно, — произнес Мигель, словно пытаясь прочитать взгляд Лукаса.

— В общем, у одного уважаемого человека из Неаполя есть… точнее, до недавнего времени была одна замечательная картина под названием «Проклятие Каина». Эта картина была настолько замечательной, что один человек, временно похитив картину, заказал её копию, вернув затем оригинал на место.

— Хотите, чтобы я отправился в Неаполь и…?

— К чёрту Неаполь. Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь, иначе бы мы нашли кого-то попроще, а не тебя. Проблема в то, что на Сицилии живет мой племянник — Лукрецио Катани. У этого парня есть несколько проблем: во-первых, у него нечто вроде шизофрении — в общем, иногда случаются помутнения рассудка, а во-вторых, он легко попадает под влияние нехороших людей. К сожалению, его новому дружку, неаполитанцу, была известна и тайна картины, и наличие копии, о который не знал дальше владелец. Вместе с Лукрецио они прибыли в Неаполь, похитили картину и копию, а затем вернулись на Сицилию, откуда отправились во французский Алжир и… вступили добровольцами в Иностранный легион.

— Принесите мне пятьдесят грамм виски, — перебив Лукаса, произнес Мигель, окинув взглядом всю комнату, на этот раз, остановив свой взгляд на сыновьях Дженовезе, сидящих прямо напротив окружного прокурора.

Это были довольно крепкие юноши, около двадцати лет на вид. Несмотря на то, что у них была двухлетняя разница в возрасте, они легко могли бы сойти близнецов. Их можно было бы назвать точными копиями отца, отличавшегося от них лишь внимательным взглядом голубых глаз. Отец всё еще медленно вводил их в курс дел, учил обходить стороной, а не нарушать, закон, и править той хрупкой империей, которую он успел создать за два с половиной десятка лет, словно лев, принося львятам жирные куски мяса.

— Рад находить общий язык с хорошими людьми, — улыбнувшись, произнес Дженовезе, сняв трубку телефона, связывавшего его, напрямую, с первым этажом ресторана.

После короткой беседы и недолгого молчания в комнате появился худой смуглый юноша в робе уборщика. Оторванный от работы по приведению в порядок второго этажа, готового вечером наполниться посетителями, он принес поднос с тремя бокалами виски, два из которых предназначались Дженовезе и Джереми Лартеру.

— От тебя, Микель, требуется несколько вещей, — продолжил Лукас, — Во-первых, сейчас французский Иностранный легион расквартировался близ города Орана, в Алжире — ты должен отправиться туда и найти Лукрецио. Во-вторых, ты должен найти обе картины, а из них уже выбрать ту, которая является оригиналом, — вздохнув, он продолжил, — Оригинал ты заберешь с собой, а нашей заботой уже будет возвращение его владельцу. Копию… ты уничтожишь — она не должна покинуть Алжир, и никто не должен узнать о её существовании — в противном случае, будет подорвана репутация человека, опрометчиво сделавшего эту копию, чего мы не желаем. Мы постараемся, чтобы оригинал тихо вернулся на место, а о существовании копии все должны забыть, — отпив виски, Дженовезе продолжил, — В-третьих, ты должен постараться вытащить из этой африканской помойки моего племянника и вернуть его в лоно семьи. Впрочем, его судьбу я давно уже решил — он отправится в Америку и останется здесь под моим присмотром — так желает его мать.

— Безумие просто какое-то, — рассмеявшись, произнес Мигель, — Давайте так — я спокойно покину этот кабинет, а вы просто забудете о моем существовании, — эти слова были встречены ухмылками на лицах большинства присутствующих в комнате людей.

— Что, сынок, ты, верно, думаешь, что наступил в грязь, а теперь можешь просто почистить ботинки и пойти дальше? — бросил незнакомец, сидевший рядом с Корнелио.

Даже в низком кресле этот человек казался великаном. Очень высокий, сутулый, пепельно-белокурый, с очень длинным лицом — этот человек напоминал героя германских преданий. Фрэнк Мюллер вырос в семье бедных фермеров из Оклахомы. До Второй мировой ему доводилось примерять маски и отгонщика скота, и сезонного батрака, и машиниста на линии городского трамвая в Чикаго. Отправившись добровольцем на Западный фронт в сорок четвертом, он был ранен в голову осколком немецкого снаряда, навсегда изменившим его образ жизни — после этого увечья глаза Мюллера не могли нормально воспринимать любой свет, ярче настольной лампы. Этот человек, в любую погоду и в любом помещении надевавший тёмные солнцезащитные очки, поднялся на том, что на протяжении десятка лет создавал сеть питейных заведений в Северной Мексике, вдоль границы с США, рассчитанных на разного рода искателей приключений и дешевого алкоголя. В середине пятидесятых, Мюллер, оказавшись на краю пропасти, выбрав союз с более сильными хищниками, попал в тень… в тень Лукаса Дженовезе.

— Конечно, Микель, может быть, мне не удастся отправить тебя на четыре года за решетку, но ты, всё равно, проиграешь, — продолжил, с заметной отдышкой, Корнелио. — Допустим, ты успеешь найти хорошего адвоката, а он, конечно же, сможет подготовить удачную линию защиты, но, Массиньи, — на лице окружного прокурора появилась улыбка. — Пока ты будешь этим заниматься, ты потеряешь всех своих клиентов, твой арендодатель разорвет старое соглашение, а возможности выехать из страны, например, в Марсель, к родителям, у тебя не будет. Пока ты будешь воевать с нами, и с законом, твоя репутация не упадет — она просто… исчезнет, — вздохнув, Корнелио продолжил. — Твой мир стоит на трех хрустальных столпах, а ты этого даже не замечаешь.

— Знаешь, Микель, а я не люблю угрозы, — вмешался Лукас Дженовезе. — Я предлагаю тебе тридцать пять тысяч долларов за выполнение этого задания.

— Пятьдесят тысяч, — Мигель пытался прочитать выжидающий взгляд собеседника. — И он сжигает папку с теми занимательными бумагами, — Массиньи кивнул на Корнелио.

— Двадцать тысяч американских долларов и двадцать тысяч английских фунтов… и он сжигает бумаги.

— Жаль, в Европе сейчас в обороте немало фальшивых фунтов, — покачал головой Мигель, — Двадцать тысяч долларов и тридцать тысяч швейцарских франков, — после этих слов, расплывшись в улыбке, его собеседник протянул ему руку.

Двойственные чувства Мигель испытывал к Дженовезе и разномастной компании, окружающей его. С одной стороны, они казались беспринципными и бестактными людьми, открыто заявляющими о своем всевластии, и готовыми с легкостью разрушить чужую жизнь. С другой же стороны, он, словно против своего желания, воспринимал их как обыкновенных заказчиков.

— Надеюсь, ты понимаешь многогранность своего задания, но, впрочем… — Дженовезе улыбнулся, ожидая увидеть реакцию своего собеседника. — Ты получишь за задание, которое займет у тебя не более двух-трех недель, столько же, сколько мой юрист получает за один год. Поэтому, сынок, достойная награда за успех твоих стараний должна уничтожить все сомнения.

Массиньи выжидающе молчал, наблюдая за реакцией людей, сидевших в помещении. Эту партию он проиграл еще до того, как, в начале беседы, понял, что у него нет, не было и не будет возможности удержать хоть какую-то инициативу в общении с оппонентами. Теперь же он боялся новых, непозволительных ошибок.

— Ты, верно, сынок, ждешь дальнейших инструкций, — продолжил Дженовезе, — Мы даем тебе один день — воскресенье. Это поможет тебе собраться с мыслями и подготовиться к делу. В понедельник, в семь утра, ты должен будешь явиться к пассажирскому терминалу аэропорта. Там тебя передадут человеку, ведающему всеми тонкостями задания.

— А задаток? Я не работаю без задатка.

— Кого ты хочешь обмануть? — смахнув со лба капли пота, вмешался окружной прокурор. — Задаток тебе выплатили лишь один раз — до этого, да и после этого, сами клиенты не знали, где ты достаешь интересующие их вещи. И так с тобой будет до конца жизни, — рассмеявшись, продолжил Корнелио.

— Прости, Микель, в семье Дженовезе рождается слишком много дураков, — бросил Лукас, кивнув на своего троюродного брата. — Задаток тебе выплатят в аэропорту, перед твоим отправлением, в понедельник, в Европу, — вздохнув, он обратился к одному из своих сыновей. — Ренато, проведи нашего гостя до автостоянки.

Поднявшись, сын Дженовезе отправился к небольшой двери, в противоположном конце комнаты, после чего жестом позвал за собой Мигеля. Открыв её, Ренато, стараясь не запутаться во множестве замков и соответствующих им ключей, повел своего спутника вниз по узкой кирпичной лестнице, каждый пролет которой был отделен от предыдущего дверью. Теперь, по мере спуска, можно было понять, что на каждом этаже декоративные стены были отделены от внешних стен свободным пространством. В подвале, в который вела лестница, Массиньи рассмотрел еще две лестницы: одна, деревянная, по всей видимости, вела в помещение между вторым и третьи этажами, а другая, кирпичная, вела прямо в переулок, между «Утопией» и многоэтажным офисом судовладельческой компании. Выходя на улицу, Мигель чувствовал, что покидает цитадель, но неприступную не для грубой силы, а для человеческого разума.