Поцелуй Лилит

Когда он почти дошел до дороги, Мигель почувствовал легкий удар в спину. Повернувшись, он понял, что со стороны одной из лавок в него полетел булыжник — травля началась.

— Сделайте четыре шага назад, — бросил он, обращаясь к группе людей, следовавших за ним.

Парень, начавший беседу с ним, лишь молча усмехался. Вскоре рядом с ним и его товарищами появилось несколько взрослых мужчина. Мигель видел, что справа и слева в его сторону, медленным шагом также направлялись прохожие. Где-то в толпе блеснуло лезвие ножа. Медленно отступая, назад он чувствовал, что стоит практически на краю дороги — где-то за его спиной проезжали немногочисленные автомобили. Услышав, что ставни над его головой открылись, он начал нервничать еще больше, зная, что опасность наступает на него со всех сторон.

Стена гнетущего молчания была разрушена, когда кто-то, целясь из-за спины Мигеля, выстрелил короткой очередь в собравшуюся толпу. Двое мусульман, с простреленными голенями, опустились на землю. Обернувшись, он увидел Жозефа и Теодора.

— Ты веришь в случайности? — с улыбкой произнес Сентонж, державший в руках старый итальянский пистолет-пулемет. — Все отошли назад — следующие пули полетят на десять сантиметров выше, — бросив эти слова, он направил «беретту» в сторону мужчины, который был вожаком в этой толпе.

Пока арабы, отступив назад, пытались проверить своего противника на решительность, младший Ортега жестом предложил Мигелю запрыгнуть в джип, на котором они остановились в нескольких шагах от него.

— Тебе повезло, что юго-восточные дороги жандармы сегодня перекрыли, а нам пришлось ехать, в объезд, по юго-западному пути, — с этими слова Сентонж, резким движением запрыгнув на сиденье, завел мотор джипа.

— А что было бы, не появись вы здесь? — с интересом бросил его собеседник.

— Это одному лишь Богу известно, — ответил Жозеф. — Может быть, они хотели убить тебя, а может просто проверяли или же придумали себе новую жестокую игру.

— Злачное место, — произнес Мигель, когда автомобиль объезжал эти кварталы по дороге, отделявшей их от поросших маквисом холмов.

— Так выглядят все арабские пригороды в Оране, — пожав плечами, ответил водитель.

— Я представлял их себе немного иначе, — усмехнувшись, произнес Массиньи. — Например, вспоминая о знаменитом мавританском стиле.

— Мавританский стиль совершенно необоснованно связывают с арабами, — вмешался Теодор. — Этот стиль родился в испанской Гранаде, в воображении знатных юношей из касты мустариб — иберийцев-христиан, использовавших силу своего разума и воображения ради прихотей правивших там тогда мавров.

— Да уж, — добавил, управлявший автомобилем, Жозеф, кивнув в сторону в кварталов пригорода, которые они пересекали. — Это — предел возможностей арабских «мастеров», да и то многое из этого было построено на деньги, пожертвованные черноногими.

Пока Сентонж отвлекся на дорогу, у Мигеля появилось несколько минут молчания для того, чтобы обдумать вопрос, который он уже пытался задать Нанду. Когда арабские кварталы остались позади, они оказались в одном из европейских кварталов, расположенном на западной окраине города, между портом и грядой каменистых холмов.

— Жозеф, скажи, тот, в котором живете последние годы… скажи, как всё это началось, — решившись, произнес Массиньи.

— Ты не хочешь выпить кофе и поужинать? — спросил Сентонж, когда, подъехав к входу в кафе, он остановил автомобиль.

Кивнув, Мигель последовал за своими спутниками в кафе, расположенном в четырехэтажном жилом доме. Это была одна из многочисленных закусочных Сентонжа, разбросанных по Орану и Алжиру, а также в Марселе и на Корсике.

— Совершив вчера два полета, ты очень помог моим товарищам, поэтому сытный ужин, за нас счет, тебе не помешает, — с улыбкой произнес владелец кафе, а затем, добавил. — И я хочу ответить на твой вопрос, потому что мне хотелось бы, чтобы наша история не осталась забытой.

— И я с радостью тебя выслушаю, — ответил Мигель, уже успевший загореться огнем интереса.

— Ведь всё это не было взрывом, испепелившим всё в мгновенье ока. До середины тридцатых все было спокойно — мы находились в нормальных отношениях с арабами. Тысячи арабов работали на наших фабриках и плантациях, разгружали наши суда и ухаживали за нашими полями. Арабы стали есть ту же пищу, что и мы, начали одеваться так же, как и мы. Нам казалось, что они забыли о своей былой фанатичной религиозности, — вздохнув, он продолжил. — В тридцатые годы тучи начали собираться над Атласом: в селениях появились проповедники, призывавшие к джихаду, старейшины племен возжелали больше вольностей, а на стенах домов появились надписи… Да, обычные надписи — до тех пор, пока здесь не появились немцы, каждый день появлялись несмываемые надписи, призывавшие к «объединению арабов». Пока здесь британцы и американцы сражались с итальянцами и немцами, арабы притихли — они искали новых сторонников, тихо собирая военное оружие и технику.

— Хуже ли стало с приходом немцев? — спросил Мигель.

— С одной стороны, немцы поддерживали порядок в арабских селениях, но они же склоняли на свою сторону старейшин, одаривая горные племена бесценными знаниями, связанными с использованием военной техники и оружия, подрывом и воздушной разведкой. В сорок пятом, девятого мая, когда по всем радиоканалам передавали о капитуляции Германии, напряжение здесь превратилось во взрыв — тысячи мусульман вышли на улицы. То, что мы сразу посчитали мирной демонстрацией закончилось резней… Тогда мы впервые столкнулись с неописуемой жестокостью: они убивали наших женщин и детей, пытали жандармов и метили тайными знаками дома тех, кого, щедрыми списками, записывали в число своих врагов. В тот день они показали нам, что воспринимают нашу мягкость и благородство, как проявление слабости. Мы щедро заплатили им — тогда, вместе с жандармами, каждый черноногий, взяв в руки оружие, шел биться насмерть с теми, кто вышел против нас. Их кровь лилась рекой, а нам показалось, что это всё закончилось, но мы тогда заблуждались… В том же году прошли волнения по всему Алжиру — во время одной из стачек, на нашем руднике, был убит мой отец, как и некоторые другие черноногие. Шахтеры и батраки, участвовавшие в этих преступления, убежали в горы. Эти несколько групп преступников и стали основой для формирования ядра их организации — Фронта Народного Освобождения. Тогда их было сорока человек.

— Всего лишь сорок? — удивленно переспросил Массиньи.

— Да, но то, что было раньше, похоже на какой-то безумный кошмар. Снова появились несмываемые надписи, но теперь уже призывавшие к джихаду против нас. Рабочие перестали ходить на работу на фабрики и рудники — они вместе с семьями ушли в горы. Затем батраки объявили войну своим хозяевам: некоторые просто ушли в горы, а другие, убивая ночью плантаторов и их семьи, захватив оружие, превращались в воинов-муджахидов. Оставшиеся в города мусульмане перестали ходить в наши магазины, а их женщины снова стали закрывать лица никабами. На улицах городов появилось множество банд — они были небольшими, но их число было бессчетным… Конечно, в Оране тогда все было не так плохо — мусульманских фанатиков здесь было очень мало, но и они создавали нам неприятности. Нам с братьями пришлось закрыть многие шахты, а на оставшихся шахтах практически не осталось рабочих.

— А как вы отнеслись к началу войны? — спросил Мигель, приступив к острому мясному супу, принесенному официантом.

— Большинство людей так и не смогли понять, когда началась война, потому как мало что изменилось с появлением войск. Ад продолжался: похищали, женщин убивали и насиловали, мужчин пытали, заставляя наблюдать за смертью своих близких, а в кафе и магазинах взрывались бомбы. Но особенно отличились фанатики-муджахиды — они похищали маленьких мальчиков и… насиловали их. Если, в сороковых, во Фронте и в бандах муджахидов состояли лишь сотни бойцов, то в пятидесятых это уже были десятки тысяч.

— Де Голль смог что-то изменить? — с любопытством спросил Массиньи.

— Да, первое время мы его боготворили. Базы муджахидов были выжжены напалмом, арабские окраины городов вновь стали спокойными, а взрывы на улицах прекратились. Но… потом всё снова вернулось на исходную точку, — вздохнув, он добавил. — Нас забыл Бог, забыв о том, как мы превратили ад в рай, нас забыл де Голль, подписав это проклятое соглашение, и нас забыл народ Франции, уставший от этой войны не меньше нас.

— А что будет дальше?

— Многие не видят свет во тьме этой ямы. После подписания мирного соглашения в Эвиане французский Алжир, который мы знали, перестал существовать, а вместе с ним перестал существовать и наш мир — мир черноногих… — с сожалением, дрожащим голосом произнес Сентонж.

— Неужели у вас нет больше надежды?

— У большинства теперь её уже нет. Но я всё еще продолжаю верить в возрождение Алжира. Так или иначе, за закатом солнца следует тьма, а за тьмой — рассвет, — вздохнув, Жозеф добавил. — Мне жаль, что ты узнал нас не в дни нашего расцвета, а в дни упадка. Но спасибо тебе за то, что ты согласился разделить с нами нашу горечь и боль. Спасибо за то, что согласился помочь нам… Кстати, если тебе нужно жилье, то можешь занять квартиру в этом здании, на втором этаже. Она сейчас пустует, как и многие другие помещения. Считай, что эта одна из тех скромных услуг, которые мы можем оказать в благодарность за ту помощь, которую ты нам оказываешь.

— Туалетные принадлежности и одежду перенеси сюда, но сумки оставь лучше в гостиничном номере, — произнес Теодор, внимательно слушавший рассказ Сентонжа. — Арабы следят за всеми, кто прибывает сюда из Европы. За тобой и твоим номером давно могла быть установлена слежка, поэтому лучше будет, если, тайно проникнув в твой номер, они успокоятся, предположив, что ты еще один из числа безумных туристов. Если же они узнают, чем ты занимаешься на самом деле, то все может закончиться очень печально, — младший Ортега старался быть предельно деликатным, но он, как и Жозеф, понимал, что со многим Мигелю еще предстоит познакомиться. * * *

Проснувшись, накануне рассвета, в квартире, предоставленной Жозефом, он не мог выбросить из памяти обрывки еще одного странного сна. Ему снова приснился какой-то человек, лицо которого он смог разглядеть, но, проснувшись, едва ли мог воспроизвести в своей памяти. Этот фантом, двигаясь по улице города, подобного увиденному в прошлом сне, вошел, повторяя имя «Лилит», во внутрь массивного здания с просторными пустыми коридорами и огромными окнами.

Двигаясь подобно бесплотному духу, Мигель чувствовал, что находится рядом с этим фантомом, закрывшим дверь изнутри. Здесь, в просторном, свободном от людей кабинете он уселся за один из массивных столов. Сначала этот образ приступил к рутинной работе с бумагами, но вскоре отвлекся. На какое-то мгновение помещение погрузилось во тьму, а затем Массиньи увидел, как нечто утащило этот призрачный образ в темный конец кабинета. Оказавшись там, он увидел небольшое существо, человекоподобное, без кожи, замотанное в какое-то серое тряпье. Пройдя сквозь стену, бросив оскал в сторону Мигеля, оно утащило за собой призрачного незнакомца.