Поцелуй Лилит

Проснувшись, Мигель сразу же посмотрел на часы. Он проспал не более двух часов, но теперь шанс заснуть были призрачными. Рассматривая, через окно, ночное небо, обозримое из того положения, в котором он спал, Массиньи пытался вспомнить прошедший день.

Он вспоминал о том, как Теодор согласился поехать с ним в Гдиель, о том, как он в очередной раз убедился в бессмысленности задания Дженовезе, лишь играющего в безумную игру со своими исполнителем. Он вспоминал об аварии, произошедшей в двенадцати километрах к югу от Орана, о том, как фермер-черноногий подвез их в Оран, взявшись перевезти и остатки мотоцикла Теодора. Через несколько часов их осмотрели в городской больнице — Массиньи отделался лишь несколькими ушибами, но у его спутника обнаружили двойной перелом руки. Хорхе, вскоре узнавший о травме сына, нашел в этом повод отправить Теодора во Францию, избавив себя от переживаний, а своего сына — от опасности.

Этот ночной покой Мигеля, имеющий слишком мало общего со здоровым сном или полуденной дремой, был прерван разговором в квартире наверху. Там, на третьем этаже, было организовано еще одно место для сборов группы Гоулда, которая теперь стала объектом постоянной слежки.

Услышав голоса над собой, Массиньи еще раз напомнил себе о том, что квартира, в которой он лежит, как и само здание, была лишь дешевым жильем, построенным еще в начале войны. Оно было рассчитано на то, чтобы в нем селились бедные иммигранты из Европы, на которых так рассчитывали черноногие, столкнувшиеся в начале войны с массовыми забастовками и вооруженными мятежами рабочих-арабов. Но притока иммигрантов из Европы так никто и не дождался, а жилье, во время войны, сдавали немногочисленным рабочим-арабам, отказавшимся восстать против своих хозяев.

В этом доме были, до невозможности, тонкие перегородки, через которые можно было услышать каждый звук из смежного помещения. Среди людей, собравшихся на третьем этаже, Мигель узнал голоса Альбано, Сентонжа, нескольких малознакомых ему людей из группы Гоулда и голос Ортеги. Судя по всему, рядом с ними не было самого Франца, который еще несколько дней назад обмолвился о вынужденной поездке в сам город Алжир.

— То же самое, что и вчера — вот уже три дня нет сигналов. И так во всех городах побережья, — произнес Альфредо, судя по всему, попытавшись включить телевизор. — Могу поспорить, что Советский Союз поставляет им специальные устройства, которые могут глушить и радио, и телевизионные сигналы.

— Но не стоит унывать — скоро у нас будет и вооружение, и техника гораздо лучше, чем у арабов.

— Но не стоит путать желаемое с действительным, ведь скоро нас вообще не будет, — усмехнулся Альбано. — По крайней мере, для Франции, мы уже успели превратиться в одну большую обузу.

— О чем ты говоришь? — резко переспросил Жозеф. — Нас предал де Голль, нас предало правительство, а народ Франции совершил большую ошибку, — он вспомнил о референдуме, в результате которого французы одобрили процесс получения независимости Алжиром. — Но мы ведь любим Францию, и любим её народ. А когда у нас появятся силы, мы простим Франции ту глупую ошибку.

— Ты до сих пор находишься вне реальности, — продолжил Альфредо. — Всё — забудь! У нас больше нет союзников — есть лишь враги, и есть безразличные наблюдатели.

— Глупости. Франц смог выйти на связь с израильскими спецслужбами. У них те же проблемы, что и у нас: мусульмане-фанатики, арабский сепаратизм, террор на улицах и много другое. Советский Союз поставляет арабам лишь шлаки своей военной промышленности, а Израиль снабдит наши группы всем самым лучшим.

— Израиль снабдит нас лишь в том случае, если независимость объявят не раньше осени.

— Значит, подождем до осени, — после этих слов Вулкана люди, присутствующие в комнате, рассмеялись.

— Жозеф, ты сейчас похож на мальчика-мечтателя, которому взрослые ребята пытаются объяснить, что рядом с волшебной страной Оз, всё-таки, существует и реальный мир, — в голосе человека, сказавшего это, Мигель узнал Хорхе.

— Грустно слышать подобное от человека, не раз клявшегося в дружбе, — ответил Сентонж.

— Иисус! Ведь ты, Жозеф, живешь в мире грез… Кстати, ты чувствуешься этот запах? — Вулкан, в ответ, промолчал. — А здесь? Подойди сюда — здесь он чувствуется немного лучше… Хотя, нет, подожди, он везде одинаково отчетлив. Но откуда же он идет? Может отсюда… — судя по звуку, Ортега перевернул какой-то стол. — А может отсюда? — он подвинул какую-то мебель.

— О чем ты говоришь? — раздраженно спросил Сентонж.

— О чем? — с недоумением переспросил Хорхе. — О запахе гнили и разложения. Почувствуй — он везде: в узких улочках Орана, в песчаной пыли, которую приносит сирокко, в водах утреннего прилива и, даже, в нашем дыхании. Но ты стараешься этот запах не замечать, пытаясь перебить его сладким запахом грез и мечтаний.

— Ты с такой легкостью об этом рассуждаешь. Но ведь не твои предки создали здесь рай на пустом месте.

— Верно, всё это было создано с нуля, но, прости, я не могу не упомянуть столь очевидные вещи. Пойми меня правильно, я твой друг и до последнего буду идти по той тропе, по которой идешь ты, сколь бы безумной она ни была. Но мне очень жаль, что ты все еще тешишь себя пустыми надеждами.

— Нет, друг, как раз, я и мыслю здраво. Это вы легко погрузились в уныние, — резко отрезал Вулкан.

— Жозеф, ты знаешь, какой запах исходит от человека, умирающего от рака? От человека, тело которого уже давно поражено метастазами… Не знаешь? Так вот я хочу, чтобы ты сейчас почувствовал этот запах и вернулся в реальный мир.

— И не вижу повода для сравнения, — резко отрезал Сентонж.

— Знаешь, я помню, как мой отец умирал от рака — его тело тогда было разрушено за пять месяцев. После смерти матери мы с братом не могли поверить, что отец может нас оставить, умирая в муках. И мы не верили — мы были в плену у собственных иллюзий. Мы, к дьяволу, верили, что следующим утром мы проснемся и, забыв его вечерние страдания, увидим, как он, выздоровев, снова поднимется на ноги. Даже когда он умер, мы не могли в это поверить. Пойми, если бы мы с братом тогда приняли его последние дни агонии как должное, то нам не пришлось бы столь болезненно пережить эту утрату.

— Мне очень жаль твоего отца, но я не вижу связи между умирающим от рака человеком и цветущей землей.

— А я вижу — когда мой отец умирал, мы тоже думали, что этот, еще совсем недавно, здоровый и крепкий мужчина лишь немного приболел и совсем скоро выздоровеет, — Хорхе выдержал паузу, превратившуюся в хаос более тихих голосов людей, находившихся в комнате, а затем продолжил. — Алжир — не больной. Алжир — одна сплошная раковая опухоль на теле Франции…

— Что ты себе позволяешь, — после слов Жозефа послышался шум, словно он встряхнул своего собеседника.

— Успокойся, Вулкан, — вмешался Альфредо, судя по звуку, оттолкнув Сентонжа в сторону. — Хорхе сейчас, как бы тебе не хотелось, прав.

— Я не откажусь от своих слов: Алжир — сплошная раковая опухоль, — продолжил Ортега. — Больному, по имени Франция, ничего так и не помогло — терапия оказалась здесь бессильной. Последний шанс — хирургическое вмешательство, в ходе которого, раковая опухоль будет удалена. Жаль только, что тело уже поражено метастазами, поэтому будущее для нас — слишком темная вода.

— Все, расходимся, — резко прервал своих собеседников кто-то из людей Гоулда. — Ваш спор сейчас, несомненно, легко расслышать со стороны улицы, — после этих слов он тихо произнес еще несколько фраз, а затем, судя по звуку, покинул помещение.

Какое-то время в квартире наверху можно было расслышать суету, которая закончилась лишь после того, как квартиру на третьем этаже покинули собравшиеся в ней люди. У Мигеля появилась возможность заснуть, но до четырех оставалось не более тридцати минут, и он мог надеяться лишь на короткий сон. * * *

Окрестности Орана казались совсем безлюдными в это сумрачное время. Небольшая группа людей, пересекавшая то, что некогда было табачной плантацией, а ныне заросло сорняками, быстрым шагом двигалась в юго-восточном направлении, все более и более отдаляясь от городских кварталов.

Четверо вооруженных бойцов вели двух пленников, едва способных идти с повязками на глазах. Стараясь не сбиться с тропы, человек ведший группу, внимательно следил за темпом своих бойцов и пленников. Было уже достаточно темно, но группа еще могла разобрать в темноте знаки предводителя, не желающего включать фонарь или нарушать тишину.

Когда они подошли к входу в подвал старого дома, там их уже встретило несколько человек, сразу же закрывших вход после того, как группа спустилась в подвал. Посадив пленников на стулья у стены, с их глаз сняли повязки. Через какое-то время они привыкали к яркому свету, а затем начали рассматривать пленивших, лица которых были закрыты масками.

Люди, судя по всему, руководившие группой, так же с интересом изучали пленников, пытаясь выиграть время — он ждали, пока те сами начнут разговор.

— Назовите себя, — произнес Франц Гоулд, лицо которого сейчас было закрыто маской.

— Саид Бен Хадж, — ответил широконосый мужчина с темно-коричневой кожей.

— Ферхат Битат, — сквозь зубы прошипел высокий сухопарый бербер.

— Как вы можете догадаться, господа, мы — патриоты Алжира… французского Алжира, — усмехнулся Франц. — Сейчас наш долг — расплатиться с теми, кто убивал женщин и детей, наивно ожидая, что подобные деяния будут забыты.

— Почему бы не убить нас сразу? — пожал плечами Бен Хадж. Египтянин пытался играть роль хладнокровного убийцы, но бойцы Гоулда уже успели обратить внимание на его дрожь.

— Ответите на несколько вопросов — умрете быстро. Во-первых — кто были те иностранцы, погибшие во время перестрелки?

— Это были инструкторы из Советского Союза, — ответил Битат.

— Ты ведь учился в советском союзе? Ты приехал сюда уже вместе с ними?

Ферхат, сын вождя одного из берберских племен, промолчал. Он начал догадываться, что пленившие его люди все уже знают.

— Нам известно, что ты был подготовлен, в Советском Союзе, как инженер-подрывник. Мы знаем, что там ты познакомился и с советскими спецслужбами, и со своим коллегой египтянином. Мы знаем, что офицеры советских спецслужб обучают ваших бойцов.

— Зачем тогда задавать вопросы? — безразлично спросил египтянин.

— Теперь мы поговорим серьезно, — спокойно произнес Гоулд и дал знак своим людям.

Бойцы отряда взяли широкую прямоугольную доску, из которой торчало множество гвоздей разной толщины и разной длины, а затем закрепили её на стене. Битата пересадили на скамью с низкой спинкой и, связав еще крепче, приставили к стене. Теперь он, за исключением головы и верхней части спины, был полностью обездвижен.

— Вот, в чем загадка, — продолжил Гоулд. — Вы не знали самого простого — что мы не являемся какой-либо структурной единицей внутри Секретной Армейской Организации. Но вы откуда-то знаете, что я получаю приказы от полковника Гарде и знаете, даже, что полковник никогда не получал прямых приказов от генерала Жуо… пока того не арестовали. Так вот, — произнес Франц, приблизившись к пленникам. — Мне интересно, почему ваши знания о нас столь обрывочны…