Драматургия ГДР

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Квартира Штибера. М а р и я и Ш т и б е р.

М а р и я. Асессор! Это шестьсот талеров в год.

Ш т и б е р. Чистоганом!

М а р и я. У меня сердце вот-вот выскочит из груди. Такой успех! Рассказывай!

Ш т и б е р. Он меня не терпит, но он вернул меня на службу. Вопрос, кто его заставил? Унижал меня. Что делать! Но унижал меня больше, чем того требовала его должность. Кто же унизил его?

М а р и я. Начальник? Министр!

Ш т и б е р. Выше, выше!

М а р и я. Мне дурно. Неужели король?

Ш т и б е р. Я вновь на службе.

М а р и я (замечает слезы на глазах Штибера). Милый!

Ш т и б е р. Слез не стыжусь. И полицейскому дано испытать чувство блаженства.

М а р и я. Выследить, поймать и наказать преступника!

Ш т и б е р. Милое дитя, как мало ты еще знаешь мою жизнь. Что ты знаешь о настоящем счастье полицейского. Взять хотя бы перлюстрацию писем. Сломана печать, вскрыт конверт, лист расправлен… Первый взгляд на почерк. Так покоритель гор, судорожно цепляясь окровавленными пальцами за нависающие камни, обливаясь потом, минуя пропасти, поднимается к вершине, чтобы потом бросить гордый взгляд на мир с места, где, как ему кажется, не был еще ни один человек. Он не знает, что некто уже быстро сбегает в долину, под сень кустов и деревьев. И когда потом, в окружении рукоплещущей толпы, он будет разглагольствовать о своих подвигах, скромный предшественник вместе с толпой вознаградит его речь аплодисментами, в то время как иные божества будут нашептывать ему на ухо о том, кто более достоин славы. Так и получивший письмо будет радоваться заключенным в нем секретам, а полицейский, еще раньше проникший в тайну запечатанного письма, а затем вновь заклеивший и незаметно подсунувший это письмо в почту получателя, скромно отступит на задний план, исчезнет.

М а р и я. Великолепно!

Ш т и б е р. Снять печать и вновь вернуть ее на место, Марихен… Это подобно тому, как приподнять косынку на груди женщины и вновь незаметно опустить. Женщина стыдится, краснеет, а ты хотя и знаешь, в чем тут дело, но продолжаешь эту игру в стыдливость, проявляешь любопытство там, где все давно известно, и не спешишь с последним шагом.

М а р и я. Искуситель!

Ш т и б е р. Представь только, сколько в эту минуту писем, написанных руками — горячими как пламень, холодными как лед, молодыми, спокойными, дрожащими, потными, мягкими, нежными, тяжелыми и легкими — путешествуют по свету в каретах, по железной дороге, по морю и даже у голубей под крылом? Их ждут или боятся, прячут или сжигают, комкают или целуют. Мария, ведь это целая вселенная! А в письмах столько всего понаписано!

М а р и я. Погоди, я теряю рассудок.

Ш т и б е р. Как будто крадешь право первой ночи у феодала.

М а р и я. Девушки взамен получают свадебные наряды. А что получит жена асессора?

Ш т и б е р. Назови цену!

М а р и я. Шестьсот в год — это по два талера за каждый рабочий день.

Ш т и б е р. Значит, один талер за ночь. (Засовывает талер ей в вырез платья.)

М а р и я. Иди скорее! (Убегает в соседнюю комнату, на ходу расстегивая фартук.)

Ш т и б е р. Счастливый день! Шесть сотен в год и четыре месяца сроку! (Считает.) Ну что же, это…

М а р и я (выбрасывает из соседней комнаты различные детали туалета). Где же ты?

Ш т и б е р. Это двести талеров за целый заговор!

М а р и я. Не заставляй себя ждать.

Ш т и б е р. Он положил меня на обе лопатки!

М а р и я появляется в дверях. Она в нижнем белье.

Сейчас!

Начинает раздеваться.

Двести талеров! У Хинкельдея на меня нашло какое-то затмение. Ну да ладно! Отныне борьба не на жизнь, а на смерть, господин Хинкельдей! Мария, иди сюда!

Музыка.