Не меньше, чем барон

XXVII. Гадание

— Я даже не знаю, что можно сказать! — возмущается только узнавшая основные детали сегодняшней Софикиной выходки Амалья, и возмущается столь бурно, что, пожалуй, стоит попросить её вести себя чуточку тише, чтобы мачехина кузина не ворвалась в их спальню. — Хотя нет! Я знаю, что сказать! Софика, чем ты думала, когда ввязалась во всё это?!

У Софики и без Амальиного возмущения болит голова — раскалывается даже. Началось это ещё в театре — только тогда Софика, озабоченная тем, как бы как можно незаметнее вернуться к девочкам своего пансиона и не растревожить мачехину кузину, которая определённо будет в ярости, как только обо всём узнает, не обратила на это должного внимания.

Но уж теперь, в общей с Амальей спальне Софика вполне может это признать — у неё болит голова. И болит куда сильнее, чем привычно. Софика Траммо даже думает на мгновенье, не могло ли так оказаться, что материны мигрени передались не только Гесиму и Амалье. И тут же отбрасывает эту мысль в сторону — ей кажется, что головные боли, в таком случае, должны были проявиться раньше.

Наверное, Софика просто переволновалась — а следовательно, головная боль не является поводом придумывать себе несуществующие заболевания. Денёк сегодня выдался тот ещё — скучный спектакль, волнения при сборах, а после — те шесть поцелуев. К тому же, в театре было так душно…

На Амальины слова Софика морщится, словно от зубной боли. Её и саму всё ещё терзает беспокойство из-за того, что Чарльз может рассказать о сегодняшнем маленьком происшествии с Уильямом мачехиной кузине — пусть Софика уже активно придумывает, как вывернуть ситуацию себе на пользу, она всё ещё порядком волнуется из-за такого, как именно подобная информация может на ней сказаться (вероятно, несколько позднее, чем следовало из-за этого переживать).

Да и мачехина кузина может ему поверить — этому надоедливому мальчишке, которого Софике всё больше хочется придушить. И эта неприятная, даже пугающая, мысль бьётся у Софики в голове, причиняя с каждым мгновеньем всё большую боль. За Софикой Траммо водится порядочно маленьких, но неприятных грешков, которые вполне могут поспособствовать тому, что на её голову однажды (и возможно, это однажды наступит весьма скоро) падёт заслуженная кара.

Тем более, что многие из этих грешков считаются женщинами вроде начальницы девичьего пансиона мадам Шенно и мужчинами вроде брелиакского пастора Илмари Траммо непростительными. Так что, у Софики есть все поводы, чтобы опасаться возмездия, которое она, впрочем, не может совершенно искренне счесть вполне заслуженным.

— Отстань от меня! — устало огрызается Софика, распуская по плечам волосы. — У меня и без тебя голова болит.

Легче от этого не становится. Робкая надежда на то, что головная боль была вызвана всего лишь тугой причёской и утихнет, как только волосы окажутся в свободном состоянии, гаснет.

— У тебя там есть чему болеть? — отзывается Амалья тем же тоном. — Что же, в таком случае, я удивлена!

Софика стискивает зубы, чтобы не завопить — не столько от боли, сколько от досады и злости. Не на Амалью, конечно. Амалья по-своему права, пусть Софике и хочется на неё огрызаться, и уж точно не виновата в тех проблемах, которые Софика, вероятно, сумела на себя накликать.

Не злится Софика и на Уильяма за его дерзость — дерзость эта хоть и напугала Софику в первый момент, оказалась скорее приятной и волнительной, чем дурной, отталкивающей и мерзкой.

Даже на себя Софика больше не злится — будь у неё возможность отмотать сегодняшний день назад, она едва ли захотела бы что-то в нём поменять. Хотя нет, должно быть, она не стала бы целовать Чарльза — даже если это, вероятно, было бы самую малость невежливо — тогда, на лестнице. Возможно даже — выбрала бы другую лестницу, чтобы спуститься к Уильяму.

Нет. Больше всего в сложившихся обстоятельствах Софике хочется возненавидеть Чарльза. Этого глупого и надоедливого мальчишку, который едва ли сумеет удержать язык за зубами!

Вот бы Чарльз… просто взял и исчез! Софика с досадой думает, что подобный исход событий, хоть и был бы весьма желанным, но едва ли может оказаться реальным. Исчез бы — и больше никогда не мозолил Софике глаза и не приводил её ни в бешенство, ни в отчаяние.

Голова у Софики в этот момент трещит так, что кажется, будто мелькает, стремительно чернеет и гаснет перед глазами янтарная нить — мелькает, чернеет, гаснет, и вслед за этой исчезновением этой нити головная боль исчезает, словно её и не было. Софика удивлённо прижимает ладони к вискам, но боль пока не спешит возвращаться, так что Софика решает вернуться к разговору с сестрой, которая смотрит на неё настолько удивлённо, что впору опасаться, что бросится вниз, чтобы непременно позвать Софике лекаря.

Утихшая боль заставляет Софику улыбнуться и несколько приободриться — в таком состоянии ей куда проще будет выдумать объяснение, способное удовлетворить мачехину кузину. Будучи здоровой Софика сумеет горы свернуть, даже не обращаясь к кому-либо за помощью! Что уж тут — придумать сладкую ложь для мымры, чтобы та в худшем случае решила оставить Софику на эту неделю с Руфиной в уединении, а не доложила отцу о «немыслимом поведении» и прочем, что не укладывалось в общественные пожелания к молодым девицам.

— Не понимаю, что тебе не нравится — девочки говорили, что на Короткую ночь принято целовать мужчину, если тот пришёлся по сердцу! — уже насмешливо, пусть и несколько нетвёрдо говорит Софика стаскивая с ног не слишком удобные туфли. — Между прочим, об этом трещали едва ли не все девчонки пансиона!

Следом на пол летят чулки. Софика неуверенно ощупывает сначала правую стопу, затем левую, опасаясь найти там водяные мозоли. Их не обнаруживается — только небольшие покраснения, не успевшие, впрочем, стать волдырями. Эти покраснения пройдут уже к послезавтрашнему дню, если ещё будут побаливать завтра. Стало быть, нечего и беспокоиться — день после празднования Короткой ночи известен как «день тишины» в пансионах, а это значит, что никто не приглашал дебютанток на прогулки.

Амалья смотрит на Софику как на полную дуру. Должно быть, именно так Амалья о Софике и думает. По правде говоря, в этот раз Софика этого даже заслуживает. Впрочем, были ли дни, когда не заслуживала?..

— Одного мужчину, Софика! — наконец, говорит Амалья, после слишком долгого, на взгляд Софики, молчания, что вполне может трактоваться как крайняя степень изумления. — Одного! А ещё — он должен быть женихом!

В голове у Софики что-то щёлкает. Какая-то мысль стрелой проносится в её голове — за неё не зацепиться, не ухватиться. Эта мысль проносится так скоро, что Софика не успевает хорошенько продумать её.

— Разве? Но об этом никто не говорил! — вместо этого возмущается Софика вполне искренне, не понимая, почему девочки об этом умолчали.

В конце концов, думает Софика, это было даже немного подло с их стороны. Должно быть — ну, кроме Уильяма, и, возможно, Тобиаса, что хоть немного знают именно Софику, а не просто одну из мадемуазель Траммо, дебютантку из пансиона мачехиной кузины — кто-то из молодых людей мог решить, будто бы Софика собирается за них замуж.

Какой ужас, если так оказалось!

Софика не уверена, что желает объяснять кому-либо из незадачливых кавалеров, что могут решиться сделать ей предложение, что сегодняшняя глупость не подразумевала под собой серьёзных чувств со стороны Софики. А ещё — она не уверена, что ей поверят. Или — что не донесут о её легкомысленности и небрежности мачехиной кузине. Ни то, ни другое явно не является пределом мечтаний средней из дочерей одного скромного брелиакского пастора.

— Это должно быть ясно всякой порядочной девушке и без чьих-либо объяснений! — вздыхает Амалья, закатывая глаза. — Кому, кроме тебя, могло прийти в голову, что можно поцеловать… Скажи мне, скольких ты перецеловала? Дюжину?

Софика, пожалуй, не вполне уверена, что её стоит называть порядочной девушкой — порядочные девушки, вероятно, не выступают на сцене кабаре в мужском костюме, не бегают на другой конец города посреди ночи к брату, не забывают, что не стоит появляться в обществе без перчаток и не позволяют кавалерам — даже самым приятным и любезным — целовать себя в губы до самого замужества.

Софика, кажется, пролетает по всем этим пунктам. Определённо — репутация порядочной девушки для неё уже в далёком деревенском прошлом (если там она, конечно, ещё могла таковой считаться), которое, с начала этого лета кажется всё более далёким и безвозвратно потерянным.

Даже странно — ведь мачеха обещала, что сёстры Траммо вернутся домой сразу по окончании дебютного сезона (а он, как говорят, бывает только летом). Так почему же Софике теперь порой кажется, что домой, в родной домик, в котором она росла, где играла в куклы, солдатики и повязывала ленточку на шею их коту, что в далёком Софикином детстве был всего лишь котёнком, она больше никогда по-настоящему не вернётся?..

Софика не знает, что с ней такое. Обычно, столь невесёлые мысли, приходящие ей в голову, гораздо менее живучи. Обычно у Софики легко получается от них отмахнуться, но тут… Они будто держатся в её голове всеми своими силами, и от них никак не избавиться...

И всё же, вопрос Амальи, на взгляд Софики, требует ответа, и довольно скорого — пусть, вероятно, сама Амалья не ждёт на него хоть какой-то реакции помимо закатывания глаз или усмешки.

— Вовсе нет! — пожимает плечами Софика, стащив с себя платье и бросив то на уже заваленную вещами Руфинину кровать (если подобный бардак останется в их комнате к возвращению Руфине, скандала не миновать). — Кажется, всего лишь половину от того числа, которое ты назвала!

К этому моменту Амалья уже успевает полностью переодеться и оказаться в ночной рубашке — и Софике отчего-то кажется, что эту ночнушку она на Амалье ещё не видела. Амалья берёт в руки расчёску и проходится несколько раз по своим волосам. Несколько более небрежно и торопливо, чем она делает обычно.

Услышав слова, Амалья всплёскивает руками и словно обессиленно опускается на кровать. А потом, спустя какое-то время, закрывает лицо ладонями и принимается почти истерически хихикать. Даже немного обидно, что подобная мелочь вызвала у Амальи такой смех. В конце концов, Софика до сих пор не считает, что она так уж виновна в сегодняшнем маленьком недоразумении.

И, в конце концов, какой тогда в этом смысл, если поцеловать можно только жениха? — добавляет Софика, немного подумав. — Разве на поцелуй жениха в щёку не закроют глаза и без того?

— В этом и смысл! — отвечает Амалья сквозь сдавленные хихиканья. — Что на это ещё больше поводов закрыть глаза! Вот и всё! Невеста поцеловала в щёку одобренного родителями жениха, не сумев дождаться свадьбы — настолько глубокие чувства она якобы к нему питает.

Софика несогласно хмыкает в ответ. Она ищет везде свою ночную рубашку — той и след простыл! Приходится порыться в груде вещей, занявших постель Руфины. Чтобы в итоге позаимствовать запасную ночную рубашку Руфины из шкафа — та, должно быть, коротковата Софике, но едва ли это важно, когда не собираешься в найденной одежде никуда выходить.