Не меньше, чем барон

XI. Красное платье

Всё следующее утро у Софики прекрасное настроение — она успевает первой перехватить почтальона и прочесть письмо от мачехи, которая присылает первую фотографию Фиалочки (Фиалочка в прелестной длинной рубашке сиреневого цвета и такого же оттенка чепчике спит на руках у мачехи), узнаёт, что на завтрак подадут тосты с омлетом и какао с зефиром, получает прелестные стихи от сразу троих ухажёров и даже удостаивается от мачехиной кузины одобрительного кивка, когда оставляет на столике для писем письмо для мачехи с пожеланиями здоровья и довольно пылким выражением любви к мачехе и к малышке.

Руфина, напротив, кажется почти встревоженной — и кажется, на этот раз Софика не имеет к её тревоге ни малейшего отношения. Руфина порой поглядывает беспокойно на Амалью и даже решается подойти к мачехиной кузине, которая хмурится недовольно и ледяным тоном требует не наговаривать на сестру — Софика едва удерживается от того, чтобы обернуться к ним (она стоит спиной и к мачехиной кузине, и к Руфине, и видит их отражения только в маленькой чернильнице, но этих отражений совсем не достаточно, чтобы разглядеть что-то вполне подробно) в приступе едва контролируемого любопытства.

Софике нужно написать коротенькие записки с ответами для всех своих кавалеров — в это утро букетов оказывается так много, что у Софики уже устала рука, а ведь букетов ещё осталось не меньше половины. Софике по мнению мачехиной кузины не следует отвлекаться на подслушивание чужих разговоров — по мнению мачехиной кузины, подслушивать или подсматривать вообще совершенно недопустимо, хотя Софика не может с ней согласиться — и портить утреннее хорошее настроение невыносимыми проповедями о должном поведении молодых леди кажется Софике совершенно излишним.

Даже ради того, чтобы узнать, что такое могла рассказать Руфина о ней, Софике, или, что гораздо более вероятно по столь однозначной реакции мачехиной кузины, об Амалье.

Руфина почти вылетает из холла, где сейчас находятся мачехина кузина и Софика, и подымается по лестнице так торопливо и громко, что мачехина кузина тут же посылает ей полное неудовольствия замечание. А Руфина, кажется, сталкивается с кем-то на лестнице (с Камиллой, судя по звучанию несколько приглушённого голоса), но почти сразу же продолжает подниматься дальше.

Мачехина кузина окликает её снова — уже гораздо более строго. Софика едва может скрыть усмешку (подобное упрямство на Руфину в общении со взрослыми нападает крайне редко, и только в том случае, если она непоколебимо уверена в собственно правоте) — впрочем, сейчас она отвечает на букет Тобиасу, и потому улыбка почти тут же слетает с её лица. Ей кажется, что вся кровь её моментально остыла только при виде этого букета — идеального, как и всегда. Софике горько и неловко, но она не может оказаться столь невежливой, чтобы не ответить Тобиасу вовсе. Только не Тобиасу! Любому другому кавалеру Софика не написала бы ни словечка!

За спиной Софики стоит вездесущая мачехина кузина, готовая, кажется, ринуться одаривать всех строгими проповедями по малейшему, ничтожнейшему поводу. И это заставляет Софику выпрямить спину как можно больше. И от прямой, словно палка, спины ей на мгновение становится легче на душе.

И Софика пишет Тобиасу письмо — благодарит его за прекрасный букет цветов, за коробку приложенных к букету явно дорогих шоколадных конфет в изящной упаковке — и старается не обращать внимания на отирающуюся рядом Камиллу, что, должно быть, кидает на Софику завистливые взгляды.

— Хватит вертеться здесь, мадемуазель Камилла! — слышится строгий голос мачехиной кузины. — Вам не прислали ни одного букета — и вы об этом уже узнали. Зависть не красит ни одну леди — даже если в остальном леди показывает вполне достойное поведение.

Камилла, должно быть, обижается — но покорно уходит, не решившись в открытую спорить со своей наставницей, и оставляя Софику наедине с мачехиной кузиной. И, конечно, письмами — теперь Софика пишет записки графу, Чарльзу и Николасу, которые занимают её гораздо меньше Тобиаса.

Видит она и букет из цветов лимона — и приложенную к букету записку от «Гесима Джека Траммо». Это заставляет её улыбнуться — как-никак, она прекрасно осведомлена, что о том, какое именно у Гесима второе имя. Лжегесим прикладывает к букету не слишком дорогую шоколадку и шутливое почти что братское напутствие, на которое Софике хочется ответить в той же мере шутливо.

— Доброе утро, мадам! — раздаётся ещё с лестницы ласковый нежный голосок Амальи. — Не знаете случайно, матушка уже прислала письмо о малышке? Я так волнуюсь о них!

Софика почти может представить реверанс, который тут же делает Амалья — у неё вообще прекрасно получаются реверансы и книксены, словно она рождена для этих изящных движений. Амалья и сама — изящная, милая, словно фарфоровая куколка, и совершенно очаровательная. Она умеет нравиться и умеет соблюдать все законы хорошего тона — легко, непринуждённо и без всяких усилий.

— Обратись к своей сестре, Софике, моя милая! — с Амальей мачехина кузина разговаривает гораздо ласковее, чем с любой другой девушкой из тех, что находятся под её опекой.

Не то чтобы не было заметно, насколько Амалья умеет быть ласковее и обходительнее любой из девушки, что проживает под этой крышей — и не только умеет, но и почти всегда бывает гораздо ласковее и обходительнее кого-либо из воспитанниц мачехиной кузины. И Софика с усмешкой думает — Амалья была такой с самого детства. И именно поэтому её так сильно обожают все дамы в округе их деревенского домика. И именно поэтому её любят и учителя, и мачехина кузина.

Заслышав какой-то определённо подозрительный шум наверху — Софика почти уверена, что кто-то из девушек подрался из-за какой-то сущей глупости, — мачехина кузина с достойной бравого воина решительностью бросается наверх, оставляя сестёр Траммо в холле одних.

— Фиалочка просто прелесть на фотографии, а мачеха кажется очень счастливой, пусть и уставшей! — делится с Амальей Софика, доставая из кармана платья мачехино письмо, как только мачехина кузина скрывается из виду.

— Ой! Я так рано спустилась совсем не поэтому! — легкомысленно и нежно отмахивается Амалья, пожимая плечами и неторопливо подходя ближе к сестре. — Не смотри на меня так сурово — мадам Шенно ждала от меня подобных слов. Разве можно не делать того, чего от тебя ожидают?

И Софика думает, что Амалья точно, как и говорит Гесим, очаровательна и бесчувственна, словно дитя. Софика не уверена, что это не относится и к ней самой, но сейчас... Сейчас подобная бесчувственность Амальи пробуждает в душе Софики глухое раздражение.

У Амальи в глазах — ни одной серьёзной мысли. Она в последнее время выглядит ещё более милой и симпатичной, чем прежде — теперь Амалья подбирает себе другую причёску. Амалья ещё больше любезничает с мачехиной кузиной — без устали приседает в реверансах да книксенах, советуется по каждому мало-мальски важному поводу и всё свободное время проводит со своей новой книгой.

Не то что это действительно волнует Софику — она не видит в подобном поведении Амальи ничего странного и предосудительного. Разве что чувствует какое-то необъяснимое недовольство тем фактом, что Амалья вспомнила о мачехе — которую с самого раннего детства называет матушкой — и младшей сестрёнке только потому, что этого от неё ожидали.

— Ты ведь подаришь один из букетов мне? — тихо интересуется Амалья почти заговорщическим голосом, и тут же её хорошенькое личико принимает самое решительное и самое умоляющее выражение одновременно. — Ты скоро перестанешь помещаться в комнате, если не будешь отдавать часть букетов мне и Руфине.

Амалья хочет себе один из букетов! Ну и ну! Вот эта мысль кажется Софике странной и какой-то неправильной. Быть может, Амалье нравится какой-нибудь из ухажёров Софики? Да быть того не может! В противном случае — зачем же ей нужны эти цветы?

Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что Амалья по-своему права — Софике присылают слишком много букетов. Учитывая то, что мачехина кузина отныне просит Софику поднимать цветы к себе в комнату, описываемый Амальей вариант развития событий не кажется таким уж фантастическим.

— Какой ты хочешь? — спрашивает сестру Софика, даже не стремясь скрыть удивление в голосе, и Амалья тут же расплывается в самой ласковой и счастливой из своих улыбок.

Амалья окидывает придирчивым взглядом все посланные букеты. Ей словно не нравятся ни розы, ни астры, ни хризантемы, которых Софика который день получает в достатке. На букет от Джека она и вовсе недовольно фыркает. Не нравится Амалье и корзина с сиренью — она задерживается взглядом на букете из цветов гибискуса, акации и колокольчика. Именно к этому букету прилагается коробка дорогих шоколадных конфет — именно его подарил Тобиас.

— Нет! — вскидывается почти испуганно Софика, сообразив, какой из букетов Амалья хочет выбрать. — Бери любой, кроме этого!

Амалья хмурится, кидает на Софику полный досады и какого-то глухого раздражения взгляд. Амалья кажется почти обиженной тем фактом, что не получит сейчас желаемого — она прекрасно осведомлена об упрямстве Софики, когда дело доходит до сколько-нибудь важных для средней из сестёр Траммо вещей. И она прекрасно осведомлена, что никакие слёзы и уговоры не помогают переубедить Софику в чём-либо, если та уже что-то для себя решила.

Амалья с недовольным видом пожимает плечами и принимается разглядывать остальные букеты, из которых ей, кажется, больше ни один так не нравится. Софика почти успевает почувствовать довольно неприятный укол ревности в своём сердце — быть может, Амалье нравится именно Тобиас?

Софика тут же старается усилием воли запретить себе ревновать — не дело ревновать человека, которому уже отказала. Но какой-то злорадный голос тут же нашёптывает Софике — Тобиас не обратит ни малейшего внимания на Амалью, даже если она попытается походить на покойную леди Еву в каждой детали.

В итоге Амалья со вздохом — словно наигранно тяжёлым, видимо, чтобы вызвать у Софики чувство вины, — выбирает розы — того оттенка кораллового, что почему-то кажется Руфине не вполне приличным (хотя Руфине, пожалуй, почти всё кажется не вполне приличным, так что едва ли стоит обращать на это хоть какое-то внимание). А мгновенье спустя Амалья вытаскивает по паре роз из других букетов и почти что выдёргивает ленту с букета хризантем.

— Выглядит вполне сносно! — выносит свой вердикт Амалья и снова улыбается сестре.

Не то чтобы так же ласково, как и прежде — теперь в улыбке Амалье сквозит лёгкий холод, причину возникновения которого Софика не очень-то может — или не хочет — понять, — но вполне дружелюбно. Уж в дружелюбии — иногда показном — Амалье никак нельзя отказать.

Прежде чем выбежать с букетом на улицу и вручить какому-то мальчишке-почтальону — Софика не слышит толком адрес, продиктованный Амальей, да ей и не хочется особенно его слышать. Не то чтобы Софике совсем уж неинтересно — нет, напротив. Просто сейчас она почему-то чувствует, что услышать адрес, по которому должны доставить букет — из подаренных Софике, между прочим — сейчас будет совсем неправильно.