Не меньше, чем барон

XXVI. Поцелуи Короткой ночи

Вечер перед Короткой ночью — или вечер летнего солнцестояния, как называют этот праздник жители южных районов Мейлге — дебютанткам и молодым девушкам, ещё не вышедшим замуж, но уже перешагнувшим свой год дебюта, а также всем неженатым мужчинам, обладающим достаточным положением в обществе, надлежит проводить в театре, наслаждаясь подготовленным именно для этого празднества музыкальным спектаклем.

Однако, скорее всего, дело не ограничится только представителями этих двух категорий жителей Мейлге — судя по щебету воспитанниц мачехиной кузины, прибудут и женатые мужчины, и замужние женщины, и вдовцы, и вдовы… Только для того, чтобы посмотреть обещающий быть потрясающим спектакль.

О самом спектакле Софика Траммо знает очень немногое, даже если сравнивать с её обычными познаниями о театре и обо всём, что там происходит — сюжет представления тщательно скрывают, чтобы ни единая живая душа не узнала ничего заранее. Впрочем, это Софику едва ли хоть сколько-то волнует — как и половину её знакомых из пансиона, почитающих спектакль хоть и неотъемлемой, но далеко не самой важной частью сегодняшнего праздника.

Но даже Софика осведомлена, что спектакли Короткой ночи каждый год разные — за этим очень пристально следят придворные церемониймейстеры. Как следят и за тем, чтобы в сюжет не просочилось ничего, что можно было бы счесть поистине непристойным или неподобающим. Так что Софика почти убеждена, что спектакль — а он ожидается весьма длинным, что, должно быть, будет утомительным — окажется настолько скучным, насколько только это возможно.

Если верить рассказанному девочками из пансиона, у которых есть сёстры или братья, раньше посещавшие подобные спектакли, представлена вниманию зрителей будет какая-нибудь старая-старая легенда о любви, долге и верности, из тех, что печатаются в красивых книжках с необычным начертанием букв и множеством странных, но весьма занятных иллюстраций — таких легенд наберётся не меньше сотни, и это только те, о существовании которых Софика знает или догадывается.

Впрочем, предполагаемое число людей, задействованных в подготовке праздника Короткой ночи, впечатляет даже Софику, не слишком-то заинтересованную в происходящем.

В этот раз — насколько известно Софике Траммо, и это интересует и волнует её куда больше сюжетов, что могут показать юным воспитанницам женских пансионов — жрецы используют такую сложную систему заклинаний, чтобы расширить пространство театра, что прямо мурашки бегут по коже от грандиозности замысла. Эта система расширяющих заклинаний просто необходима для того, чтобы вместить всех желающих и при том нисколько не испортить звучания музыки, а так же возможности разглядеть хотя бы в минимальных подробностях происходящее на сцене.

Софика обязательно постарается выяснить у Гесима хоть что-нибудь об этих заклинаниях, как только ей удастся снова к нему улизнуть — и, стоит надеяться, в этот раз Гесим окажется в состоянии что-либо объяснять. Никто, кроме Гесима и, быть может, Тобиаса или Джека, не будет Софике ничего говорить о заклинаниях и «прочей ерунде, что не должна забивать голову юной леди».

А в книгах, что есть в пансионе, нет ничего, что не относилось бы к тому, чем юной леди определённо стоит забивать голову — только книжки о хороших манерах, приличествующих случаю туалетах, цветочном языке, музыке, сборники поэзии (не слишком сентиментальной, чтобы барышни не воображали себе чего неприличного) и кое-какие «душеполезные» книги, от которых Софику обычно довольно-таки быстро тянет в сон.

Некоторых девушек, однако, весьма занимает предстоящий спектакль — Амалья, например, с утра не может ни о чём больше говорить. У неё столь взволнованное лицо, что впору залюбоваться. И даже тогда, когда она убегает в классы, заниматься, Софика убеждена, Амалья станет играть или же петь какие-нибудь романсы. У Татьяны, когда речь идёт о том, кто вполне вероятно будет исполнять арии, чуть краснеют щёки.

Другие же, и Софика скорее относится к их числу, куда более взволнованы несколько иной традицией, что распространена в столице на праздновании Короткой ночи. И пусть никто из старших даже не упоминает эту традицию — и Софика догадывается, что не стоит произносить ничего, связанного с ней, при мачехиной кузине или других учительницах — среди воспитанниц то и дело слышится, что обычай этот зародился ещё в ту пору, когда Леди-Создательница ещё жила в Мейлге.

Конечно же, в пансионе по такому поводу устроен настоящий переполох — нет ни одной девушки или женщины в здании, что относилась бы к предстоящему событию равнодушно. Все носятся, переживают из-за забытого где-то веера, который держат в руках, плохо уложенных локонов (Софика при этом радуется, что ей снова заплели косы и убрали их наверх, ибо нет ничего хуже завивки локонов, которые вечно выбиваются или лезут в глаза), плохо сидящего платья (или совсем неподходящего к цвету лица или глаз), из-за того, что шпилек в причёске может не хватить, и какая-нибудь прядь обязательно вылезет в самый неподходящий момент…

Самым неподходящим моментом, в какой только могут растрепаться волосы, догадывается Софика, разумеется, является тот самый поцелуй, о котором девочки говорили несколько дней назад. Едва ли для какой-то девчонки, запертой в стенах пансиона и начитавшейся тайком романов, возможность поцеловать в щёку понравившегося мужчину или юношу — и не делать из этого большой тайны — не представляется одним из важнейших событий — если же не самым-самым важным — в жизни.

Тем более, что сделать это можно — вроде как — почти безнаказанно.

Так что, девочки из пансиона просто невозможно взволнованны — даже больше, кажется, чем перед первым или шестым балом, или тем музыкальным вечером, на котором они сами выступали. У каждой третьей, кажется, от волнения дрожат пальцы — в кои-то веки без опостылевших перчаток. Каждая четвёртая — шепчет что-то подруге на ухо и опасливо оглядывается на мачехину кузину. А каждая вторая тайком возносит молитвы и клянётся в будущем обязательно вести себя безукоризненно, если только Короткая ночь принесёт исполнение желаний.

Даже мачехина кузина, что удивительно, ни на кого не кричит и не цыкает, и почти не сверлит кого-либо — даже Софику, которую может вполне обоснованно считать паршивой овцой в своём благовоспитанном, годами вымуштрованном стаде — суровым взглядом.

Она только с важностью, достойной особы королевских кровей, расхаживает между рядами, внимательно рассматривая пошитые для Короткой ночи платья, которые едва ли похожи на те, что в обычное время стоит надевать в театр — с изумрудно-зелёным лифом, пышными рукавами и довольно пышной юбкой, цвет которой разнится от воспитанницы к воспитаннице. Волосы тоже причёсывают иначе — Софике заплетают две косы и укладывают их на затылке, украшая цветами.

Софика не уверена, что этот наряд ей идёт. Вероятно, она смотрится девочкой, тайком переодевшейся в платье матери, слишком большое ей и выглядящее весьма нелепо. Но все девушки одеты в такие, никому нельзя отступать от традиции — Софика готова лично придушить того церемониймейстера, что всё это придумал — и поэтому, конечно же, платья Софике не меняют.

Впрочем, едва ли даже столь нелепое платье способно заставить Софику передумать на счёт поцелуев. В конце концов, даже неплохо, что в этот вечер она должна целовать, а вовсе не её.

Средняя из сестёр Траммо не знает точно, кого вознамерились целовать её знакомые из пансиона. Должно быть, Арабелла выберет троих или четверых (и, вероятно, хотя бы один из выбранных ею кавалеров совпадёт с кем-то выбранным Софикой). Констанция — только одного, своего жениха, она сама об этом говорила и едва ли когда-нибудь отступит от своих слов. Софика же решает не ограничиваться Тобиасом, Уильямом и Томасом, но и поцеловать в щёку ещё пару-тройку кавалеров, которые кажутся ей наиболее приятными. Стоит только подумать, кто именно это будет.

Разумеется, высказывать это своё соображение даже в присутствии Амальи Софика не станет. Амалья — даже если сейчас они союзницы — всегда может оказаться доносчицей, и этого Софике совсем не хочется. А Тобиас, должно быть, Софике улыбнётся. Да и Уильям, и Томас, вероятно, не будут иметь ничего против.

Даже хорошо, что на праздновании Короткой ночи рядом не окажется Гесима — тот всегда был весьма несдержан и даже груб в присутствии любых юношей, проявлявших к Софике хотя бы подобие интереса, не похожего на чисто дружеский. Но ещё хуже Гесим реагировал, если Софике приходило в голову — пусть и в шутку — изобразить ответный интерес.

Замечтавшись, Софика не замечает, как совсем рядом с ней оказывается мачехина кузина. Она едва не взвизгивает от неожиданности — лишь в последнее мгновение ей удаётся заставить себя замолчать.

Мачехина кузина не выглядит ни чуточки довольной. Она выглядит взволнованной едва ли не больше своих воспитанниц, но это Софика замечает лишь тогда, когда та оказывается столь близко. Мачехина кузина придирчиво осматривает наряд Софики (кажется, не только на предмет появления пятен или лишних складок) и недовольно цокает языком — впрочем, никаких действий по немедленной смене этого ужасного одеяния она не предпринимает.

— Окажите любезность, если не мне, то хотя бы своим подругам и сестре: не болтайте во время спектакля и ведите себя пристойно! — щурится мачехина кузина, всё поправляя цветы в волосах Софики. — Этот праздник слишком важен для всех, чтобы можно было его портить своеволием и капризами!

— Я могу пообещать, что приложу все усилия, чтобы быть сегодня настоящей паинькой! — старается улыбнуться Софика, чтобы не огрызнуться и не сказать что-то о том, что своеволие и капризы составляют основную часть её характера, и потому она едва ли может их побороть или как следует скрыть. — Но я не убеждена, что снова не сделаю что-то не так по какой-то нелепой случайности!

Мачехина кузина глядит на Софику с толикой недоверия — вполне оправданного, пожалуй, как бы ни прискорбно было в этом признаваться. Но всё же на это недоверие хочется обидеться и ответить что-нибудь резкое и не вполне разумное — не так уж часто Софика попадала впросак из-за своего своеволия. Куда чаще — по своему невежеству. И не слишком большому уму, что признавать тоже весьма прискорбно.

Честность с собой вообще по большей части, на взгляд Софики, весьма прискорбна и неприятна.

Но ответить что-то, вероятно, к своему большому и светлому счастью, Софика не успевает, так как мачехина кузина уже отходит от неё, чтобы поправить — в очередной раз — наряд Арабеллы. Арабелла вертится перед зеркалом, старательно поправляя убранные наверх волосы и пытаясь незамысловатыми заклинаниями сделать вырез платья чуть глубже.

Арабелле этого, конечно же, не позволяют — мачехина кузина всякий раз подходит к своей «чересчур взволнованной воспитаннице» (Софика бы назвала это несколько иначе) и возвращает линию выреза на место. И, кажется, тоже выговаривает что-то на ухо — вероятно, о том, что праздник слишком важен для всех барышень пансиона, чтобы позволять одной из воспитанниц надевать что-то столь вульгарное.