Не меньше, чем барон

Амалья достаёт из ящичка своё зеркальце.

— Девочки собираются гадать на судьбу на картах в Короткую ночь, — говорит вдруг она, с недовольством разглядывая проступившие на лице веснушки. — Так как карты есть у тебя, я предложила погадать в нашей комнате. Разумеется — девочки принесут кое-какие лакомства.

Амалья, должно быть, попросит у мачехиной кузины сметаны, чтобы извести нежелательное явление. Амалья поднимается с постели, одевается — в какое-то розовое платье с оборками, которого Софика раньше никогда на Амалье не замечала — и причёсывает свои светлые волосы.

Суть её предложения едва не ускользает из сознания Софики. Чудом не ускользает, стоит заметить! Гадание на картах... Гесим как-то — и не раз — рассказывал страшные сказки о подобном. Не то чтобы Софика не выросла из того возраста, когда могла в них верить. Тем более, что истории Гесима обычно касались всяких мифов и легенд, переиначенных и переосмысленных, но общую канву которых Софика вполне в состоянии была отыскать среди оказавшихся дома книг.

Брелиакцы — не то чтобы Софика относится к самым добропорядочным из них — не гадают на картах или по звёздам, не верят жрицам, не пытаются связаться с духами умерших и считают всех, кто этим занимается, пособниками дурной, опасной и непредсказуемой магии или дураками. У хефрианцев мнение совсем иное — они обращаются к жрицам по поводу и без, верят в переселение душ и иногда в предсказанное картами или звёздами.

— И ты веришь в такие глупости? — смеётся Софика, про себя думая, что Руфина или отец, должно быть, выразились куда более жёстко. — Не можешь же ты полагать, что всё это действительно может сбыться!

Амалья отчего-то не обижается. Напротив — Амалья смотрит на Софику с весёлым вызовом, с насмешкой, на которые сама порой оскорбляется. И Софика с удовольствием думает, что, вероятно, как раз Амалье пребывание в столице пошло на пользу. Что бы там ни думала Руфина.

— Ты же, кажется, веришь в собственную неуязвимость среди всего того сброда даже под покровом ночи, — хихикает Амалья, — почему бы мне не верить в гаданья Короткой ночи? Это куда безопаснее — и безобиднее в глазах тётушки. К тому же — гадать ведь будет весело. А это — главное.

Софика пожимает плечами. В конце концов, она уж точно не против несколько неожиданного веселья — тем более, посреди ночи, когда всем порядочным барышням давным-давно пора спать.

Даже если это всего лишь глупое гадание на картах, которое не способно открыть ничего на свете, как и любое другое гадание. Что с того? Девочки — надо только узнать, кто именно — придут в их комнату ночью, разложат карты и... Как именно гадают Софика не знает, но если ей дадут парочку пряников или леденцов, она окажется вполне счастлива.

Руфина, должно быть, будет в ужасе, если узнает, чем занимаются её сёстры по ночам. В гораздо большем ужасе, чем если до неё дойдёт информация о ночных приключениях Софики — кроме того пения в кабаре, само собой. Это кажется Софике вполне забавным.

— Мне уже давно пора заниматься на фортепиано, — вздыхает Амалья, перевязывая свои волосы лентой так, чтобы не падали ей на глаза. — Сегодня слишком много дел, чтобы успеть позаниматься после завтрака, а упражняться необходимо, если я желаю хоть чего-то добиться.

Софика снова пожимает плечами, стараясь не произносить вслух крамольную для Руфины и Амальи мысль, что вовсе не обязательно столь усердно совершенствоваться и даже вставать для этого столь рано утром. Подобная жертва, на взгляд Софики, совершенно лишена смысла, а потому едва ли должна возводиться в ранг добродетели или даже желательного поведения.

Быть может, если бы барышень учили магии, математике в должной мере или фехтованию, или чему-то другому и столь же интересному, Софика была бы несколько более прилежной ученицей, но, видит леди-Создательница, едва ли можно уразуметь хоть какой-то смысл в бесконечном музицировании, рукоделии и чтении неимоверно скучных стихов, от которых непреодолимо клонило в сон. Других стихов, по-настоящему волнующих и чудесных, в пансионе старались избегать.

Чего вообще хочет добиться Амалья в мире, где профессиональные занятия музыкой для неё закрыты — отдельный вопрос. Родители ни за что не позволят Амалье стать певицей в Мейлге — это ужасно несправедливо и просто ужасно, но Софика не уверена, что может хоть чем-нибудь помочь.

Дверь закрывается за Амальей, и Софика, промаявшись минут десять бездельем, решает посидеть на подоконнике и посмотреть в окно — может быть, хоть там происходит что-то любопытно. За исключением заглянувшей в окно вороны ничего не происходит. Софика, недолго думая, открывает окно, чтобы пустить ворону в комнату (к Гесиму в деревне птицы всегда охотно шли в руки, и это казалось Софике совершенно волшебным, особенно учитывая то, что секрета этого фокуса Гесим не раскрывал). Ворона опасливо косится на Софику чёрным глазом и в конце концов улетает.

Софика Траммо с расстроенным вздохом слезает с подоконника и, спешно и, должно быть, не слишком аккуратно, накинув на себя короткое розовое платье и натянув чулки и ботинки, выходит из комнаты. Уже на первом этаже она ловит себя на мысли что, кажется, забыла закрыть окно.

В холле Софика сталкивается с мачехиной кузиной. Та кажется несколько удивлённой и... словно смягчившейся. В её глазах куда больше сочувствия, чем следовало бы ожидать. И чем хотелось бы видеть, пожалуй. Софика терпеть не может чувствовать себя в долгу перед кем-то. А быть в долгу перед человеком, которого она уже сочла неприятным и мерзким — выше всяких сил.

— Приходил ваш брат. Он беспокоился, — замечает мачехина кузина, и в голосе её явственно слышится одобрение. — Я обязательно напишу вашему отцу, что считаю его вовсе не безнадёжным в нравственном отношении юношей. И я удивлена, право слово, что вы проснулись так рано.

Мысль о том, что, если повезёт, Гесиму — ну, Джеку, с которым скорее всего придёт в итоге и Гесим — снова разрешат выводить сестёр Траммо на прогулки хотя бы изредка, не может не поднять настроение. Софика с нежностью вспоминает их с Джеком и Гесимом лодочную прогулку. И больше всего на свете желает, чтобы та когда-нибудь повторилась.

Если отец на момент получения письма от мачехиной кузины окажется в хорошем настроении, он вполне может дать своё согласие, так что Софика готова молиться ночи напролёт об этом крохотном чуде.

Быть может, в следующий раз Софике даже удастся посетить одну из тех выставок на побережье Сапфирового моря, о которых когда-то давно рассказывал Гесим — с лабиринтом из розовых кустов, мороженым и прогулкой по выброшенным на берег крупным камням. И возможно даже удастся, наконец, искупаться — разумеется, тайком от бдительной Руфины, если та к тому времени уже нарушит своё уединение.

— Не смогла заснуть после вчерашнего, — пожимает плечами Софика, стараясь держаться достаточно уверенно и ничем не выдать ни своей радости от предвкушения прогулок с Гесимом и Джеком, ни волнения за Тобиаса. — Ещё не принесли никаких писем?

Волнения, должно быть, скрыть всё-таки не удаётся — Софика видит, что мачехина кузина смотрит на неё подозрительно и с неким затаённым сочувствием одновременно. И Софика не знает, что ей хочется сделать больше — горделиво разозлиться из-за этого сочувствия или же постараться им воспользоваться в своих целях. Голос Амальи в голове Софики пылко высказывается за второй вариант, отмечая его всевозможные достоинства. Гесима — за первый.

Письмо действительно оказывается — одно-единственное и именно от барона Тобиаса Сиенара. В красивом чёрном конверте с серебряным тиснением. От конверта приятно пахнет хвоей. Софика вскрывает его так стремительно, что мачехина кузина, кажется, хоть и успевает нахмуриться, но подскочить и вырвать у Софики из рук письмо, конечно же, не успевает.

К письму, как и положено, прилагается букет, но Софика даже не глядит на него. Что букет? Цветов ей дарят в последнее время столь много, что от одного их вида уже начинает болеть голова. Сплавить их в комнату Руфине, что ли, раз уж та решила киснуть в гордом одиночестве?..

Письмо заставляет Софику расплыться в улыбке. С Тобиасом всё в полном порядке. С Мейлге, возможно, всё не столь радужно, мелькает какое-то смутное подозрение на грани сознания Софики, но Тобиас не вдаётся в подробности, а Софике кажется, что она готова снести какую угодно катастрофу, если только с Гесимом и Тобиасом всё будет хорошо.

А с ними всё обязательно будет хорошо.

Софика отчаянно клянётся в этом себе. Уверяет себя. И если вдруг они сами не смогут позаботиться об этом, сама Софика приложит все возможные усилия, чтобы сделать это за них. И без всякого угрызения совести пойдёт на любой обман, шантаж или манипуляции, если придётся.

— Будьте хоть немного сдержаннее в проявлении своих чувств! — строго замечает мачехина кузина, недовольно хмуря брови. — Вести себя подобным образом недостойно девушки, достигшей вашего возраста. Хоть иногда думайте, какое впечатление вы производите на окружающих!

Софика же не может заставить себя перестать улыбаться и лишь поспешно — чересчур поспешно — кивает, надеясь, что хоть это заставит мачехину кузину отстать от неё. Должно быть, это может лишь насторожить, лишь раззадорить человека, уже нацелившегося прочитать проповедь, но Софика сейчас совершенно не в состоянии мыслить разумно!

Как Софика может думать об окружающих её людях, а уж тем более — о впечатлении, которое на них производит, — если её сердце кипит, горит или сжимается от ужаса? В эти мгновения совершенно невозможно думать даже о некоторых своих прежних мечтах и желаниях, вдруг кажущихся совершенно малозначительными и даже ничтожными!

В конце концов мачехина кузина отстаёт — пусть и прочитав Софике ещё, наверное, с дюжину нотаций о поведении, достойном девушке её возраста и положения. Нотации эти Софика привычно пропускает мимо ушей — это не так уж и сложно сделать при должной тренировке.

До завтрака Софика успевает раз пять перечитать письмо (наверное, даже умудряется выучить его наизусть) и, в конце концов, даже в каком-то нелепом сентиментальном порыве прижимается к бумаге губами — к вящему недовольству мачехиной кузины и смешкам некоторых девчонок, на которых сейчас совершенно не хочется обращать какое-либо внимание.

Что Софике за дело до мнения каких-то дурочек? Пусть они хихикают над ней сколько угодно — это не значит, что Софика намерена как-то изменить своим привычкам или желаниям.

Ещё до завтрака Софика успевает ради какого-то веселья дёрнуть за волосы вредину Арабеллу (раздаётся визг, и Софика едва не получает от Арабеллы по рукам), показать язык Констанции (та кривится и демонстративно отворачивается) и поругаться из-за какого-то пустяка с Татьяной — вполне привычные события для пребывания в девичьем пансионе, которым едва ли стоит удивляться.

Тем более, что нужно учесть тот факт, что сейчас у Софики нет никакой — даже самой крохотной — возможности устроить ненавязчивую сестринскую перепалку с Руфиной или Амальей или душевно поболтать с Долли, которая после происшествия с Жюли, правда, стала избегать всех сестёр Траммо, словно чумных.