Не меньше, чем барон

XXIII. Седьмой бал

Утром седьмого бала Софика просыпается гораздо ближе к обеду, нежели к завтраку, если судить по залитой солнцем комнате, в которой определённо становится слишком уж жарко, чтобы продолжать спать и дальше. Пожалуй, стоит говорить даже, что просыпается она днём, а вовсе не утром.

Зевнувшая первым делом и севшая на постели Софика замечает справа от себя устроившуюся на своей кровати с книжкой и тетрадкой Амалью — та сосредоточенно читает какой-то учебник по истории музыки, если верить тому, что выведено серебром на обложке, выписывает что-то к себе в тетрадку и выглядит весьма и весьма увлечённой своим занятием.

Увлечения подобного рода книгами Софика не понимает, кажется, ещё больше, чем увлечения подаренными отцом «Поучительными повестями», что теперь, уже почти прочитанные, аккуратно лежат на прикроватной тумбочке Руфины, унизанные разноцветными закладками, на которых Руфина, должно быть, выписывает наиболее понравившиеся ей фразы.

Софика к «Поучительным повестям» даже не притрагивается. К учебникам же — и подавно. Учебников — даже их наличия поблизости — она старается избегать с тех самых пор, как получает заслуженное «превосходно» по арифметике, весьма неожиданные «похвально» по географии и истории, приятные «приемлемо» по естествознанию и словесности и вполне объяснимое «посредственно» по считавшимся самым лёгким предметом основам добродетели.

Скорее даже удивительно, что по основам добродетели ей не поставили «плохо» или «прескверно».

Руфины сейчас в общей комнате почему-то нет. Это на секунду кажется Софике несколько странным, но спустя пару мгновений мысль об этом исчезает, и Софика лишь зевает, потягивается и неторопливо вылезает из постели, принимаясь не слишком поспешно одеваться.

В конце концов, ей совершенно некуда сейчас торопиться — завтрак-то уже давным-давно закончился, до обеда, должно быть, ещё полно времени (хоть ложись и пытайся заснуть снова), перехватить хотя бы небольшой перекус никак не выйдет, а подготовиться к балу успеется даже если проспать и обед тоже.

Чулки в этот раз приходится тайком позаимствовать в тумбочке у Руфины — ни одна пара Софикиных не выдержит оценивающего взгляда мачехиной кузины. Все Софикины чулки в дырках и пятнах (и, к сожалению, не только на пятках, которые мачехина кузина не сумеет увидеть), и у Софики нет никакого желания проводить время между завтраком и обедом — в которое она, впрочем, всё равно обыкновенно не знает, чем заняться — за штопкой.

Да и в любом случае, от Софикиной штопки чулкам лучше не станет. Хорошо ещё, если не будет хуже — как в тот раз, когда Софика пришила свой чулок к валявшемуся рядом чулку Руфины, и в итоге разорвала оба. Должно быть, именно после этого случая Руфина начинает гораздо лучше следить за тем, чтобы ни одна из её вещей не валялась на полу или кровати.

— Приличные люди говорят «доброе утро», когда встают! — замечает Амалья, ни на миг не отрываясь от своего учебника.

Видимо, учебник по истории музыки захватывает её куда больше, чем обычно захватывают лёгкие романы о невыносимо глупых девушках, бросающихся на поиски своего счастья с головой в самый настоящий омут чувств и страстей — от них Амалья отвлекается гораздо охотнее. Софика не может этого понять — на её взгляд даже глупые Амальины романы намного интереснее.

По крайней мере, там хотя бы есть сюжет.

— Приличные люди могут сказать мне «доброе утро» и не дожидаясь, пока я об этом вспомню! — улыбается Софика, присаживаясь на корточки, чтобы завязать шнурки на своих ботинках. Теперь остаётся лишь переплести косы и перевязать их жёлтыми лентами.

Амалья оставляет Софикину насмешку, что в обычное время отчего-то показалась бы младшей из сестёр Траммо весьма оскорбительной, без внимания — она, кажется, погружается в своё чтение гораздо глубже, чем виделось Софике изначально, и не услышала бы никаких комментариев одной из старших сестёр, даже если бы они оказались самыми уничижительными.

Амалья, увлечённая музыкой — а в особенности, пением, — думается торопливо заплетающей косы Софике, удивительно страшна в своей целеустремлённости и прилежности, в которых она порой может переплюнуть даже Руфину. А уж старательную умницу Руфину в этом деле ой-как трудно перещеголять. Раз уж даже никогда не получавшему плохих отметок в школе — кроме, разве что, поведения — Гесиму порой ставили её в пример.

Теперь Софика вполне готова спуститься к обеду, как только к нему позовут дебютанток из пансиона мачехиной кузины. И тут же злится на себя за поспешность — теперь она совсем не знает, чем бы ей таким заняться, чтобы не помереть от тоски. Стоило, вероятно, одеваться несколько медленнее — чтобы не остаться без всякого дела слишком надолго.

Просто сидеть в ожидании обеда Софике быстро становится скучно — так время тянется слишком уж долго и тяжело, словно ползёт черепахой. Так что Софика вскакивает с кровати, открывает свой платяной шкаф в попытке найти пронесённый Жюли в пансион детективный роман, вспоминает, что роман конфисковали в ту самую ночь, когда Софика и Амалья слушали тамеринок, а Жюли оказалась пойманной мачехиной кузиной, расстраивается и громко-громко хлопает дверцей.

Тут уже Софике приходит в голову найти и перечитать письмо от Тобиаса, отданное ей Гесимом в родительский день, и она долго-долго роется в своей прикроватной тумбочке и даже перерывает тумбочки Руфины и Амальи — даже не получая неодобрительного взгляда последней. Видимо, книга действительно кажется Амалье слишком уж интересной.

Письма нигде не находится, и Софика успевает почти испугаться, что кто-нибудь из служанок пансиона мог отнести письмо мачехиной кузине, когда вспоминает, что так и не вытащила его из кармана своего передника. Письмо оказывается именно там, и Софика с облегчением выдыхает, после чего довольно плюхается на кровать, что жалобно скрипит от такого обращения и погружается в чтение.

Ненадолго.

Перечитывается письмо крайне быстро, и Софика успевает пожалеть уже о том, что нашла его слишком уж быстро. Ей снова становится совершенно нечем заняться. Особенно учитывая внезапное и явное отсутствие расположения Амальи к словесным перепалкам.

Подумав немного, Софика выуживает из-под подушки карточную колоду и решает на всякий случай перепрятать её подальше — от глаз любопытных служанок, Руфины и, главное, мачехиной кузины, с которой станется запретить Софике ещё что-нибудь или заставить написать ещё одно сочинение. Например, о губительном влиянии азартных игр на душу. Ну и, разумеется, заставит выбросить колоду, а уж подобного исхода Софика совсем не желает.

Это маленькое сокровище позволит ей не помереть со скуки в ближайшие дни, если не представится возможности достать интересных книг или сбегать в квартирку Гесима — после родительского дня, когда Жюли на некоторое время покинула пансион, ночные прогулки становятся положительно невозможными, а на дневные, после довольно-таки несправедливой просьбы отца, ни Гесим, ни Джек, Гесимом притворяющийся, не имеют права их приглашать.

Мачехина кузина бдит словно коршун, стараясь не давать своим воспитанницам никакой возможности не только покинуть недружелюбные стены кроме как для светских мероприятий, но и, кажется, даже смотреть в окно, словно боится, что и этого для дебютанток окажется вполне достаточно, чтобы захотеть сбежать.

Софике Траммо сбежать из этого постылого пансиона хочется даже без взгляда в окно.

Карточная колода (предмет не менее необходимый в девичьем пансионе, нежели запрещённый) достаётся Софике благодаря графу Уильяму — за день до седьмого бала он в театре показывает Софике презабавнейший карточный фокус (Софика приходит от него в самый настоящий восторг) и дарит свою колоду, которую она тут же тайком протаскивает в пансион.

Тайком главным образом от Руфины, что сочла забаву не слишком приличной (и определённо противоречащей принципам брелиакцев), ибо у Амальи при виде всех этих фокусов почему-то совершенно зловеще загораются глаза. Именно поэтому данное сокровище следует как можно надёжнее перепрятать — не хватает ещё, чтобы мачехина кузина отняла его.

Фокусы у Софики не слишком получаются (и от этого она сначала весьма расстраивается и злится на свои неловкие пальцы), зато в первый же вечер выходит выиграть у сестёр Домирре, Арабеллы и Марианны в вист парочку мелких монет, два кремовых или заварных пирожных (которые они обещают тайком принести с завтрашнего ужина), чёрную шёлковую ленту для волос и театральную программку пятилетней давности.

Софика, немного подумав, решает, что в таком варианте использования от карт куда больше пользы, чем от каких-то там фокусов, даже самых забавных и удивительных, и успокаивается.

Монеты ещё пригодятся ей, когда выпадет возможность выбраться из злосчастного пансиона (пока такой возможности явно не наблюдается, ибо мачехина кузина, вероятно, наученная горьким опытом после происшествия с Жюли, совершенно не желает хоть как-то ослабить надзор) к Гесиму, два пирожных она съедает почти моментально, лишь опосля вспомнив о Руфине и её любви к сладкому (а затем так же скоро забывает об этом, решив, что едва ли Руфина способна обрадоваться карточному выигрышу), чёрная шёлковая лента смотрится на Софике весьма недурно, а театральную программку Софика с радостью сплавляет Амалье, глаза у которой вспыхивают радостью от одного взгляда на неё.

Так куда же перепрятать колоду?..

Софика оглядывается по сторонам в поисках достаточно укромного местечка, из которого колоду потом будет реально быстро и легко достать. Прятать под подушку, под матрас или в прикроватную тумбочку нет никакого смысла. Как и, пожалуй, в платяной шкаф. Хотя бы потому, что именно в платяном шкафу Софики нашлась книжка про того детектива, из-за которой ей пришлось писать отвратительно нудное сочинение.

Что в таком случае можно придумать?.. Софика осматривает комнату ещё разок, но в голову ей так ничего путного не приходит. Она обходит всю комнату ещё разок, наклоняется перед платяным шкафом, подумав на мгновенье, забросить колоду под него, но спустя минуту отказывается от этой идеи как от совсем глупой. Идея спрятать колоду прямо за шкафом тоже отметается — колода попросту туда не пролезает.

— Ты знала, что Родерик Марно не только сочинил многие из популярных у нас романсов и духовных песен, но и считается одним из основоположников романтизма в Ибере? — спрашивает Амалья, отвлекаясь ради этого вопроса от своей книжки и безжалостно перебивая робкую мысль Софики о возможном тайнике. — И что он так и не женился, решив посвятить всего себя музыке? По-моему, отказаться от любви ради искусства — весьма романтично, не находишь?

Мысль — Софика даже не успевает сообразить, стоящая она или нет — выскальзывает из головы и никак не собирается возвращаться на своё место. Что весьма досадно. Впрочем, злиться на Амалью за это вроде даже не хочется. Как, однако, и всерьёз задумываться над её вопросом.

Амалья может сколько угодно восторженно вздыхать из-за каких-нибудь великих певцов, скрипачей, композиторов или дирижёров, но для Софики все эти имена и фамилии ничего не значат. Её познания в музыки крайне далеки от сколько-нибудь значительных — она знает хорошо если фамилии пары-тройки композиторов, музыка которых кажется ей наиболее привлекательной (или музыка которых нравится Гесиму), совсем не знает знаменитых певцов и певиц (а так же скрипачей, гитаристов и флейтистов, и кого-то там ещё, о ком порой перешёптываются девочки из пансиона) и вовсе не тяготится своим невежеством.