Не меньше, чем барон

— И не Руфина! — хихикает или даже скорее хрюкает от смеха Софика. — Я уверена, что Руфина обязательно вскрывала бы все мои письма, если бы мымра не делала этого прежде!

Гесим улыбается. Он, насколько она знает, и сам сталкивался со вскрытыми письмами — отец никогда не считал спокойствие детей превыше собственного, и Гесим всегда впадал от этого в ярость. Софика относится ко вскрытым письмам несколько проще — не в последнюю очередь от того, что предупреждает об этом едва ли не всех, кто способен ей написать. И сама тоже старается ни на миг об этом не забывать.

— Письмо от Тобиаса! — легкомысленно признаётся Софика, с улыбкой вчитываясь ещё раз в последние строчки, и только потом осекается, даже несколько смутившись. — От барона Сиенара.

Она, по правде говоря, не уверена, что это лучшая тема для разговора. Гесим, кажется, Тобиаса совершенно не выносит, хотя даже Джек считает его вполне неплохим человеком. Скрывать свои чувства и мысли от Гесима, впрочем, представляется Софике совершенно бессмысленным и глупым.

Софике слишком нравится Тобиас, чтобы быть уверенной, что она никогда не свяжет с ним жизнь (а стало быть, беспокоиться о чувствах близких незачем). При мысли о Тобиасе и том, что он чувствует к ней, возможно, нечто подобное, что и она испытывает к нему, становится слишком хорошо, чтобы у Софики всерьёз хватило духа навсегда от этого отказаться.

И всё же возможная реакция Гесима пугает её. Пугает одна мысль, что Гесим сочтёт это слишком обидным для себя, что отвернётся от неё, как обычно отворачивается от Руфины или Амальи.

Пугает настолько, что Софика заставляет себя держаться куда более уверенно и спокойно, чем она себя ощущает. Будь они дома — в деревне или в квартирке Гесима — этого бы не понадобилось, мелькает в её голове. Там, наедине с братом, Софика не боялась бы расплакаться. Но на глазах у такого количества народа...

Софика определённо не желает разрыдаться при всех этих чужих людях. При отце. При Амалье. О, она ещё согласна на то, что Руфина может увидеть её слёзы, но не перед толпами других дебютанток, некоторые из которых вполне могут её узнать...

— Ты слышала о том, что говорят о его отношениях с покойной леди Евой? — интересуется Гесим слишком серьёзным тоном, чтобы Софика могла отмахнуться или посмеяться.

Она кивает, не в силах ничего сказать в слух. Кивает слишком поспешно, чтобы можно было скрыть собственное волнение Гесим же замолкает. Довольно-таки надолго. Будто бы собирается с мыслями.

Амалья, Руфина и отец как раз садятся сейчас на качели — на те самые, на которых можно качаться втроём или вчетвером. Софика как-то отстранённо наблюдает за тем, как оглаживает Амалья своё голубое платье, как вцепляется — это видно даже издалека — в резную балку страшащаяся высоты Руфина.

Они вдруг представляются Софике такими далёкими и такими чужими, что наблюдения за ними не вызывают никаких эмоций в её душе. И это почему-то не кажется ей странным или пугающим. Или даже необычным.

Гесим осторожно разворачивает Софику за плечи к себе, ласково заставляя её посмотреть ему в глаза. В его взгляде только беспокойство и чуточку недовольства, но нет ни капельки гнева или неприязни, что успокаивает, заставляет Софику снова почувствовать себя хорошо.

— Софика, пожалуйста, послушай меня, — медленно и очень серьёзно произносит Гесим, словно стараясь подбирать слова. — Я готов смириться с мыслью о том, что моя сестра выйдет замуж за человека, которого я считаю полным негодяем, угнетателем и жандармом. Но я не готов смириться с мыслью, что ты можешь выйти замуж за того, кто может тебя обидеть. Пожалуйста, присматривайся к нему внимательнее.

Гесим крепко сжимает её ладонь — достаточно аккуратно, чтобы Софика не чувствовала боли, но весьма ощутимо, — долго-долго смотрит на неё, словно не видя, а затем порывисто и торопливо прикладывается своими сухими губами к костяшкам её пальцев.