Не меньше, чем барон

Руфина подходит к мачехиной кузине как раз после неё, но отчего-то не спешит выходить в холл. В голове что-то знакомо щёлкает, и Софика торопливо и как можно более бесшумно подходит ближе к двери в столовую, пытаясь вслушаться в то, о чём именно говорят её сестра и мачехина кузина. Пожалуй, услышать их разговор самой будет крайне любопытно — интересно, Руфина решила о чём-то попросить или донести на кого-нибудь?

Дома Руфина чаще предпочитает именно доносить на сестёр и брата — обязательно «с самыми лучшими побуждениями».

Гесим от этого обыкновенно приходит в самое настоящее бешенство. Он злится куда больше, чем обыкновенно сердится Софика. Вероятно, Гесим злится даже больше, чем действительно стоит злиться. И нередко повышает на отца, Руфину или — реже — на мачеху голос. Хлопает дверью. Иногда даже швыряет какой-нибудь предмет на пол. А потом напивается в своей комнате, за что Софика никогда не могла простить ни отца, ни Руфину.

Вероятно, Виолетта сумеет избавиться от чрезмерного увлечения старшей сестры мыслью о справедливости, только если Руфина сумеет достаточно рано выйти замуж — до той поры, когда Виолетта научится шалить и захочет поступать согласно собственным решениям, а не многочисленным правилам.

— Я хотела попросить вас позволить мне и моим сёстрам провести следующую неделю в уединении и молчании, — твёрдо говорит Руфина, после того как приседает в несколько резковатом книксене.

Софика едва дар речи не теряет от возмущения — она вовсе не намерена прозябать хотя бы и день в проклятом пансионе, особенно если Руфина предполагает, что они втроём должны проводить время лишь вместе, исключая разве что приёмы пищи, и не позволять себе даже перешёптываться о всяких пустяках (на Руфину порой, примерно раз в год, находит и такое).

Ну уж нет! Это вовсе не входит в планы Софики, уже нацелившейся поплясать и поболтать со своими кавалерами вдоволь!..

Да лучше ближайшую неделю вышивать по паре носовых платков каждый день, но только не сидеть постоянно в четырёх стенах, не имея возможности даже потанцевать или полакомиться чем-нибудь вдоволь! Остаётся лишь надеяться на то, что мачехина кузина окажется куда более благосклонной к Софике и Амалье, а не Руфине.

— Ближайшие семь дней у ваших сестёр полностью расписаны, — с неудовольствием замечает мачехина кузина, кривя тонкие губы, и у Софики в груди поднимается желание кинуться этой замечательной женщине на шею. — Конечно же, я напишу их кавалерам, если только они скажут, что так же, как и вы, не хотят никуда выходить эту неделю.

— Но я хочу! — вырывается у тут же выскочившей обратно в столовую Софики при мысли о том, что ей могут запретить прогулку с Тобиасом в парке, посещение выставки цериснойтской живописи с Уильямом и пикник с Томасом. — И я уверена, что Амалья тоже хочет послушать оперу — её пригласили на все ближайшие вечера! Она обожает музыку!

Мачехина кузина, кажется, оставляет без внимания даже тот факт, что Софика подслушала весь предыдущий разговор и вмешалась в чужую беседу даже не извинившись за это. Мачехина кузина смотрит на Софика весьма довольно, словно бы та сделала нечто хорошее, а вовсе не оказалась замечена за подслушиванием чужих разговоров.

А Руфина стремительно бледнеет. Все краски жизни в мгновение будто бы слетают с ей лица, словно слова младшей сестры причиняют ей невыносимую боль, вскидывается и бросает на Софику столь негодующий взгляд, что кто-нибудь менее смелый или глупый непременно испугался бы.

— В таком случае, дело решённое, — кивает мачехина кузина, на лице которой всё ещё можно увидеть крайнее удовлетворение ответом Софики. — Но вы, Руфина, конечно же, получите возможность провести эту неделю в просимом вами уединении — я найду, кем вас заменить в эти дни.

Руфина склоняется в книксене. Софика, подумав немного, поступает так же. Выходят из столовой они вместе. Мачехина кузина выходит вслед за ними, тут же скрываясь в коридоре, ведущем к её кабинету — Софика успевает проследить за тем, как подол её по-вдовьи оранжевой длинной юбки, струящейся по полу, скрывается за одной из дверей.

Руфина всё ещё выглядит обиженной. При том обиженной настолько, насколько обыкновенно обижается на отца Гесим — что само по себе кажется Софике весьма нелепым, ибо никакой вины за собой она не видит. Это ей самой, Софике Траммо, стоит обижаться за то, что Руфина, даже не спросив желания на то сестёр, едва не заперла их в стенах пансиона.

С чего вообще Руфина полагает, будто бы имеет на это право?!

— Как ты можешь?!.. — каким-то внезапно осипшим голосом возмущается Руфина, как только они подходят к лестнице, но ничего толком не объясняет, так что Софика решает оставить на потом думы о том, к чему именно относятся Руфинины слова.

Руфина бегом — это заставляет на самую малость почувствовать себя виноватой — поднимается по лестнице, оставляя Софику за спиной. Руфина будто бы забывает о том, что сама обыкновенно говорит сёстрам — например, не бегать по лестницам и коридорам, ходить чинно и степенно, как и надлежит благородным барышням...

В общей спальне — Софика заходит туда лишь спустя некоторое время, отвлёкшись на то, чтобы поблагодарить за цветы каждого из дарителей — Руфина уже вовсю переодевается в своё розовое бальное платье с пришитыми на лиф белыми и розовыми хризантемами. При том делает это слишком уж проворно, торопливо и с каким-то ожесточением, словно стремится содрать с себя не только старенькое коричневое материнское платье, что она носит в стенах пансиона, но и кожу вместе с ним.

Розовый, во всяком случае, тот его оттенок, который у девушек и совсем молоденьких женщин принято надевать на балы и свадьбу, как и говорила как-то Амалья, — кажется, перед шестым балом, если Софика не ошибается — Руфине не слишком-то идёт, делая её симпатичное, в общем-то, и приятное лицо, слишком простым, невзрачным и даже деревенским, заставляя весь её облик как-то разом потускнеть, словно выцвести...

Софика не может отрицать того, что возможно другой оттенок этого цвета смотрелся бы несколько лучше, но сейчас не спасают дело даже столь любимые Руфиной хризантемы, которых пришито. Платье всё равно смотрится на ней так, будто бы досталось с чужого плеча. Несуразно, невзрачно и нелепо — вот как Руфина выглядит в этом наряде, как ни прискорбно это признавать.

Зато Руфину, должно быть, радует тот факт, что одета она в самое классическое бальное платье дебютантки, которое только можно представить — только этим возможно объяснить подобный выбор. Должно быть, остальное — сущие мелочи что в её глазах, что в глазах отца.

Софика не уверена, что может и, главное, хочет быть такой же, как они, даже если подобное отношение к жизни считается у брелиакцев правильным. Даже если Руфина в который раз назовёт Софику не настоящей брелиакенкой.

На кровати самой Софики уже лежит подготовленное для неё приличного дебютантке начиная с шестого бала фасона алое шёлковое платье, лиф которого украшен маками — платье определённо вызывающее (дебютанткам, вероятно, не следует носить столь кричащие оттенки), но, впрочем, не нарушающее правил хорошего тона хотя бы формально.

Стоит заметить, что Софика Траммо — единственная в пансионе, кому приходится менять платье на следующий же бал. Не совсем по правилам — впрочем, то, что Софика одна из самых популярных дебютанток в этом сезоне, играет ей на руку. И не только ей, но и мачехиной кузине, к которой Софика в данный момент чувствует нечто вроде симпатии.

Переодеться в это платье оказывается несложно — вероятно, швея поставила какую-то магическую подмогу, чтобы Софика могла надеть платье даже легче, чем то, чёрное, которое делала самостоятельно.

— Выглядишь чудесно, хоть и весьма скандально! — усмехается Амалья, поправляя ромашки в своих волосах, когда Софике остаётся только закрепить косу узлом на затылке и надеть ненавистные ей перчатки.

Ромашек в завитых кудряшках Амальи немного — четыре штуки на белой шёлковой ленте, которыми кудри убраны ото лба. Кудри, открытые плечи и грудь и жёсткий корсет делают Амалью несколько старше внешне, но всё-таки удивительно хорошенькой. Ей не хватает только роста, чтобы считаться во всём идеальной — слишком уж она маленькая. Даже меньше Софики.

Руфина о платье младшей сестры — или о платьях обеих младших сестёр — ничего не говорит. Только смотрит как-то особенно недовольно и осуждающе, что Софике снова безумно хочется совершить какую-нибудь глупость из вредности. Почти нестерпимо хочется. Мачехиной кузине, пожалуй, стоит быть Софике благодарной за то, что она искренне старается сдержать этот порыв.

Ну и Амалье, конечно же — за то, что та вовремя подхватывает Софику под руку и, хихикая, выводит прочь из общей спальни.

В холле уже вовсю собираются девочки из пансиона — и перешёптываются они куда охотнее, чем за обедом. Софика успевает заметить всех тройняшек Домирре с чрезмерно завитыми волосами, неуместное обилие бутонов на груди Арабеллы и недовольное лицо Констанции, отвернувшейся от всех своих подруг.

Теперь, когда платья не скрыты волшебными маскировочными плащами, все пансионерки с трудом смогут поместиться в холле из-за ужасно широких юбок — быть может даже, что части из них придётся стоять наверху и ждать, пока некоторые из соучениц выйдут вместе с мачехиной кузиной на улицу, прежде чем спуститься в холл.

— Кто-нибудь из вас уже готов поцеловать пришедшегося по сердцу джентльмена на солнцестояние? — слышит Софика громкий шёпот Розы.

Следующие слова Софика к своей досаде расслышать не может. Девочки вокруг Розы начинают говорить наперебой, не дозволяя кому-нибудь другому вставить и слова. Шёпот быстро перерастает в сплошной гул — так как к обсуждению присоединяются и все остальные.

Софика же только и может дёрнуть ближайшую к себе девушку — кажется, ей оказывается Джакетта — за руку и попросить объяснения. Объяснение получается крайне скомканным — Софика понимает только то, что на вечером летнего солнцестояния любой незамужней барышне позволено поцеловать в щёку понравившегося ей молодого человека.

В любом случае, Софика решает, что эта традиция будет весьма кстати — у неё, Софики, найдётся как минимум полдюжины таких джентльменов.

Руфина спускается в холл незадолго до того, как из своего кабинета выходит мачехина кузина. С Руфиной у Софики так и не выходит шанса объясниться — теперь, остыв немного, ей хочется полюбопытствовать о том, чем именно вызвано странное поведение её старшей сестры. Но Руфина словно старается держаться подальше ото всех. Зато начальница пансиона подходит к Софике сразу же, как только объявляет о том, что они сейчас отправятся в дом графа Феллоу.

— Что же... — выдыхает мачехина кузина, придирчиво разглядывая платье Софики, — пусть я и предпочла бы одеть вас во что-то менее кричащего оттенка, платье выглядит не так плохо, как могло бы быть.

Софика может лишь радоваться тому, что ей не приходится отправляться на свой седьмой бал в платье того отвратительного розового цвета, что ей не идёт точно так же, как и Руфине, и совершенно не нравится. Красный — гораздо лучше. Пусть применяется дебютантками не так уж часто.