Не меньше, чем барон

Этот цвет хотя бы Софике идёт.

Как только удаётся выйти за пределы пансиона, девочки начинают выстраиваться в пары. Арабелла встаёт с Констанцией, Марта Домирре хватает под руку Долли, Роза подбирается как можно ближе — насколько позволяют широченные юбки платья — к Джакетте.

Амалья довольно-таки живо пристраивается в пару к Софике, словно позабыв о своих пансионских подружках. Руфина остаётся где-то позади. Кажется, в одиночестве. Без пары.

— Почему Руфина смотрит на нас, словно мы её кровные враги? — интересуется Амалья самым легкомысленным тоном, какой только можно представить. — Ты сказала ей нечто такое, что обычно говорю я?

Ромашки несколько выделяются на фоне её голубого платья, но смотрятся, пожалуй, недурно. Если бы не то чёрное платье, думается вдруг Софике, Амалья на шестом балу выглядела бы интереснее любой из воспитанниц мачехиной кузины. Платье и причёска у Амальи подобраны с большим вкусом, вполне соответствуют нормам, но в то же время кажутся весьма необычными. Достаточно необычными, чтобы Амалья могла привлечь к себе побольше внимания.

— Я сказала, что желаю пойти на все мероприятия на следующей неделе, на которые меня пригласили, и что ты, должно быть, тоже! — шёпотом отвечает Софика, стараясь понять, нашла Руфина себе пару для прогулки до дворца, где будет седьмой бал, или нет. — Именно после этого у Руфины стало такое лицо, будто бы она в одиночку съела целый лимон. Не понимаю только, почему.

Амалья смотрит на Софику долгим, нечитаемым взглядом. Словно старается заглянуть в само подсознание сестры и прочесть в нём сколько-нибудь стоящие мысли. Софика не уверена, что такие мысли являются частыми её гостями. Из уж точно не уверена, что сейчас может заподозрить в себя в наличии таковых.

— А я понимаю! — усмехается вдруг Амалья. — Только тебе об этом скажу через неделю!

Дорога до дворца проходит для Софики в полном молчании — она лишь слушает бормотание Амальи, перечисляющей себе под нос всякие фамилии и имена, а так же названия музыкальных произведений. Слушает и старается думать о том, что означают последние слова Амальи и не стоит ли ей из-за них забеспокоиться.

Вальс, как и обещано ранее, достаётся Тобиасу.

Седьмой бал с этого танца и начинается, в отличие от шестого. Кажется, это как-то связано с длиной сегодняшнего бала — большая часть летних балов дебютанток насчитывают не больше десяти танцев (кроме шестого, двенадцатого и двадцать четвёртого, насчитывающих по двадцать, и восемнадцатого, состоящего из восемнадцати), и в этих случаях принято начинать бал именно с вальса. В случае длинных балов предполагается, что стоит открывать бал полонезом.

Руфину на этот танец приглашает Чарльз — по требованию Софики, позавчера наотрез отказавшейся с ним танцевать, если он не вытянет хотя бы на один из танцев её старшую сестру, по какой-то нелепой случайности оставшуюся на седьмой бал вовсе без расписанных кавалеров.

У Чарльза мечтательное выражение лица, он совсем не глядит на Руфину и постоянно бросает восхищённые взгляды на Софику или настороженные на своих старших братьев, только один из которых сейчас тоже кружится по залу с партнёршей.

Впрочем, до Чарльза ли Софике?

Тобиас приглашает её на выставку старинных — и просроченных — иберских магических артефактов! Разве какой-то глупый мальчишка может с этим сравниться? Это приглашение кажется настолько восхитительным, что стоит большого труда не кинуться Тобиасу на шею на глазах у такого количества публики, что однозначно удивится и возмутится столь несдержанному поведению дебютантки Софики Траммо.

— Я уверена, это будет чудесно! — вместо этого отвечает Софика, не сумев, впрочем, сдержать совершенно счастливой улыбки. — После того количества музыкальных и поэтических вечеров, что я посетила с момента прибытия в столицу, пойти на выставку такого рода — великолепная идея!

— Убеждён, что вам должно понравиться, — замечает Тобиас, даже не скрывая своей радости. — Слышал, на выставку отправлено даже три перстня покойного гестиарьского герцога.

Софика о гестиарьском герцоге не имеет ни малейшего представления — ни о покойном, ни о здравствующем, если таковой имеется. Впрочем, посмотреть на перстни в любом случае будет любопытно. И не только на перстни — Софика слышала, что на выставке будут и скатерть-самобранка, и летательные приспособления самых разных видов, и сделанные из перьев редких иберских птиц амулеты, и, что самое главное, удивительная иберская счётная машина, умеющая не только вычислять какие-то совершенно поразительные параметры, но даже показывать всё на свете и создавать порталы в любую точку мира.

Счётная машина занимает воображение куда больше, чем всё остальное. Откуда-то Софика знает, что подобные машины стоят почти на всех кораблях и самодвижущихся экипажах Ибере. И что без них иберцы уже пару эпох не мыслят своего существования.

— В любом случае, — шутливо добавляет Тобиас, — у меня есть запасной план, если выставка вам не понравится — в буфете рядом с выставочным залом подаётся самое восхитительное марципановое печенье во всём Мейлге.

Порыв кинуться на шею Тобиаса прямо посреди бального зала становится всё труднее сдерживать. Становится вдруг безумно жаль, что вокруг так много народу. Впрочем, кружиться с Тобиасом в вальсе слишком приятно, чтобы просить его вывести её на балкон подышать, чтобы уединиться — частично — хотя бы ненадолго.

Вальс, к большому сожалению Софики, заканчивается слишком уж скоро — или же так только кажется.

Первую кадриль она танцует с Томасом. Он столь же восхитительно язвителен, что и на прошлом балу Софики, и успевает за танец поведать столько всего любопытного, что Софика под конец берёт с него слово пригласить её на какой-нибудь танец и на её восьмом балу.

После кадрили наступает очередь гавота и — к промелькнувшему в груди Софики раздражению — злополучного Чарльза, которого с каждой секундой хочется отослать куда-нибудь подальше.

Чарльз — и зачем только Софика снова позволила этому невыносимому мальчишке себя пригласить? — что-то постоянно говорит Софике. Она совсем не вслушивается в его речь и едва может кивать хотя бы невпопад — куда больше Софика увлечена наблюдением за тем, как Тобиасу представляют какую-то девушку в светло-сиреневом платье с белыми и розовыми фиалками, если Софика сумела правильно разглядеть цветы.

У этой дебютантки молочно-белая кожа, золотисто-русые волосы, уложенные наиболее приличествующим для юной девушки образом (волосы разделены пробором, полностью закрывают уши и образуют украшенный лентами не слишком крепкий узел из кос, спадающий, кажется, к самым лопаткам). Девушка эта весьма хороша собой и, кажется, двигается столь изысканно и изящно, что просто невозможно это не заметить и не оценить.

Она, вероятно, весьма любезна, весьма талантлива и весьма обаятельна. И определённо очаровательна, что не может не злить. Эта девушка, вероятно, вполне может заслуживать звания Цветочной королевы, которым награждается самая достойная дебютантка на двенадцатом балу. Вероятно, именно она и станет Цветочной королевой, когда придёт срок.

Есть ли хоть что-то удивительное в том, что Софика никак не может вслушиваться в раздражающую болтовню Чарльза, а почти весь танец бросает взгляды на Тобиасу и эту девушку?

Конца гавота с Чарльзом Софика дожидается с большим нетерпением. Во вторую кадриль она вступает уже с Ролландом Харнли, который ей куда более приятен и благодаря которому к концу кадрили у Софики чуточку поднимается настроение. Достаточно, чтобы сердце перестало колотиться, словно бешеное. Но, впрочем, недостаточно, чтобы успокоиться совсем.

— А ведь вы недовольны! Быть может, даже рассержены! — посмеивается Уильям, касаясь запястья Софики, как только начинается мазурка. — И даже ваша улыбка не сумеет меня обмануть — глаза у вас сверкают, подобно молниям.

Софика не уверена, что сравнение в достаточной мере точное. Как там назывались преувеличения на уроке литературы? Гиперболоидами, что ли?.. Но, впрочем, Уильям ведь просто смеётся над ней. И даже то, что он, в общем и целом, попал в цель, не вызывает в её душе какого-то возмущения.

Возмущение вызывает то, что невозможная сестрица Тобиаса настойчиво пытается организовать разговор Тобиаса с той девушкой, с которой он танцевал гавот. Тобиас, к необъяснимому огорчению и даже злости Софики, поддерживает разговор. И, кажется, весьма охотно.

— Кто та девушка, с которой разговаривает барон Сиенар? — не выдерживает Софика, хотя и убеждена, что Уильям определённо будет над ней смеяться. — Она, кажется, довольно красива.

Сердиться на эту девушку Софика никак не должна — это приходится повторять себе снова и снова. Да и за что? За то, что та очень хороша собой, изыскана в манерах и приветливо улыбается Тобиасу, которому просто невозможно не улыбаться? Так Софика может прийти к злости на всякую девушку, что окажется приятнее её в манерах и внешности — не слишком-то хорошее дело. Ну уж нет. Софика совсем не желает уподобляться героиням Амальиных книжек!

Сердиться же на Тобиаса после оброненного в прошлый раз неодобрения в отношении такого чувства как ревность кажется ужасно лицемерным. А Софика, признаться, терпеть не может лицемерных людей и уж точно не желает становиться одной из них.

— Симона, старшая дочь герцога Раблэ, — усмехается Уильям. — Её приданное — самое большое в этом сезоне, ведь её отец богат, словно Арго Астал, и почти так же приближён к августейшей особе. Симона Раблэ окончила в этом году самый лучший из девичьих пансионов и является одной из главных кандидаток в Цветочные королевы, а позднее и в фрейлины нашей замечательнейшей королевы.

О том, что пансионы соревнуются между собой, Софика уже слышала от Долли. Кажется, пансион мачехиной кузины находится где-то в конце рейтинга, считаясь одновременно одним из самых небольших и одним из самых нестрогих. На счёт последнего Софика не вполне согласна, но едва ли способна судить беспристрастно — она-то, в конце концов, может сравнить лишь с тёплой атмосферой их деревенского дома, а не с другими пансионами.

— Признаться, я ожидал чего-то такого от Клодетты — подсунуть своему дражайшему братцу невесту, выбор которой будет удовлетворять в первую очередь саму Клодетту! — фыркает Уильям, сжимая руку Софики чуть крепче, чем того позволяют приличия. — Впрочем, по вашим глазам я понимаю, что это ни о чём вам не говорит.

Софика не уверена, что это может говорить хоть что-то кому-либо. Но, возможно, Уильям вполне прав, намекая на то, что она лишь деревенская брелиакская дурочка, не понимающая столичных тонких намёков.

С лица Уильяма вдруг слетает маска привычной весёлости, и Софика едва не вздрагивает при виде его потемневших глаз, горящих таким бешеным, первобытным огнём, что выдерживать его взгляды становится враз тяжело. Ей вдруг хочется то ли отшатнуться от Уильяма, то ли наблюдать за его вспышкой непонятной ей ярости дальше. Он кажется... странно хрупким в этой своей ярости, как будто обнажившей его душу.