Не меньше, чем барон

— Хотите, я дам вам добрый совет, который мне совсем не хочется вам давать? — голос у Уильяма становится холодным и колким, и в нём, кажется Софики, можно почувствовать горечь. — Перестаньте ревновать даже в мыслях — это чувство не приносит ровным счётом никакой пользы тому, кто его испытывает — и начинайте действовать. Только не смотрите на объект вашей страсти и всех вокруг таким взглядом, будто бы готовы в любой момент вонзить кинжал кому-нибудь в сердце.

Тут взгляд Уильяма смягчается. Его запал словно исчезает, и он снова превращается в того смешливого, остроумного графа Уильяма, с которым Софика знакома, умеющего говорить совершенно ужасные вещи таким весёлым и беззаботным тоном, что безумно хочется ему поверить.

— Такие взгляды, — добавляет Уильям снова насмешливо и даже почти ласково, словно объясняя что-то маленькому ребёнку, — может быть, и могут счесть привлекательными, но они делают вас уязвимее, а я готов поспорить, что вам не нравится даже создавать видимость собственной уязвимости.

Софика с удивлением ловит себя на мысли, что понимает, о чём речь. Обычно она вовсе не столь догадлива. Уильям знает, о чём говорит. Не верить ему нет никакого резона.

— И что же мне тогда делать? — интересуется Софика, согласно совету стараясь унять в себе пробудившиеся злость и ревность.

Когда она смотрит на Уильяма это, пожалуй, даже удаётся. С Уильямом, думается Софике, вообще странно просто получается не думать ни о чём на свете. Он знает, как её насмешить. И как вывести из равновесия — тоже знает. Софика не уверена, что ей это нравится. Но что не нравится — не уверена тоже.

Уильям вообще пробуждает в её душе слишком противоречивые и странные чувства — слишком противоречивые, чтобы настоящая леди согласилась бы бывать рядом с ним впредь. Но, в любом случае, общество Уильяма Софике слишком приятно, чтобы отказываться от него из-за каких-то глупых мыслей и ощущений.

— Нашего общего знакомого барона вы, для начала, можете попросить прислать вам сборник стихов на его выбор и пригласить вас на следующем бале на очередной вальс или котильон, — усмехается Уильям. — Лучше — первое, ибо Тобиас обыкновенно терпеть не может приходить к началу бала, и, кажется, готов это делать ради вас.

При жизни леди Евы Тобиас Сиенар никак не мог расстаться с дурной привычкой весьма сильно опаздывать на балы, вспоминает Софика чьи-то слова. Теперь она не может наверняка вспомнить — чьи это были слова. Впрочем, это, должно быть, совсем не имеет значения.

— Разве в таком случае котильон не уместнее? — тут же удивляется Софика, совсем забывая о злополучной Симоне Раблэ. — С вальса же, кажется, балы чаще всего начинаются!

Уильям смотрит на неё так, словно больших усилий стоит ему не расхохотаться над её глупостью в голос. На это, вероятно, следует весьма серьёзно обидеться. Но Софика слишком уж благодарна ему за участие и советы, которые, быть может, весьма неплохо помогут ей, чтобы всерьёз оскорбиться его реакцией.

— Зато вы сумеете понять, готов ли он хотя бы приходить вовремя ради вас! — смеётся Уильям.

«Тобиас дрался ради меня на дуэли» — услужливо подсовывает память. Но Софика не уверена, что стоит произносить это при Уильяме. Такие, как граф Уильям, почему-то кажется Софике Траммо, едва ли считают дуэли чем-то действительно важным и значительным. Или, во всяком случае, таким, что действительно происходит ради женщины.

— За свой совет, между прочим, я ожидаю от вас, что вы позволите мне занять минимум две кадрили на вашем следующем балу, — смеётся Уильям, — не говоря уже о просьбе танцевать мазурку до конца сезона лишь со мной!

Эта просьба заставляет её весьма искренне рассмеяться. Впервые с тех пор, как она увидела Тобиаса танцующим с Симоной Раблэ. В любом случае, Софика вполне рада мазурке с Уильямом до конца своего дебютного сезона. Это, в какой-то мере, убережёт её от не вполне желательных кавалеров. Вроде Фредерика. Или того же Чарльза, который, снова замечает Софика, кидает — опять — на неё восхищённые взгляды.

— Я готова предложить вам все три кадрили на своём восьмом балу, если ваш совет сработает! — улыбается Софика, когда мазурка подходит к концу и приходит пора отвесить своему партнёру по этому чудному танцу реверанс.

После мазурки наступает время представления дебютанток королеве. Те, кто был представлен ранее, подходят первыми — им дозволено перемолвиться парой простых, ничего не значащих фраз с королевой (вроде «да, мадам», «вы правы, мадам», «всё так чудесно, мадам») и таких же с кронпринцессой, только с заменой «мадам» на «мадемуазель».

Не то чтобы это действительно можно было считать общением.

Впрочем, называется это как-то так, и Софика Траммо не уверена, что стоит спорить с терминами, которые пытается ей навязать мачехина кузина. В конце концов, эта женщина, должно быть, более-менее разбирается в том, как следует вести себя рядом с людьми столь... высокого положения.

У кронпринцессы, думает Софика, когда «общению» с королевой наступает конец и приходит пора подойти к наследнице престола, необычайно живые и умные глаза. И неизменно понимающие. Как у Жюли или Гесима — с такой девушкой, не будь она столь знатного происхождения, что ей воспрещается всерьёз общаться со сверстницами, не входящими в круг фрейлин, Софика вполне могла бы подружиться.

Кронпринцесса наблюдает за Софикой с интересом и — только ей и никому больше — замечает, что платье у неё просто чудесное. На самой кронпринцессе нежно-розовое платье, по фасону больше напоминающее то, в котором Софика посещала чаепитие. И ей, в отличие от Руфины, этот оттенок весьма к лицу.

Прочих дебютанток вызывают по именам и представляют королеве и кронпринцессе. Те только кивают многозначительно, но ничего не говорят. Софике кажется это безумно забавным, но она не может сказать это ни одной из девушек, что стоят рядом с ней — у Амальи вмиг становится такое лицо, что уходит всякая охота говорить хоть что-то, а Симоне Раблэ, неожиданно оказавшейся рядом, Софика и сама не намерена ничего говорить.

Затем наступает черёд бального перекуса.

Всем сёстрам Траммо и Констанции выпадает «великая честь перекусить в компании младших фрейлин королевы и кронпринцессы», так что они отправляются совсем не в ту сторону, что другие девочки из их пансиона. Софику это одновременно и забавляет, и неожиданно пугает, что она хочет схватить Руфину или Амалью за руку, что совсем несвойственно её обычным настроениям.

Симону Раблэ Софика тоже видит среди девушек, удостоенных подобной чести. Неудивительно, решает она. Должно быть, только такая и могла расположить к себе сестру Тобиаса.

По правде говоря, в этой «великой чести» гораздо больше неудобств, чем радости — от дебютанток требуется ещё большее внимание к правилам приличия, а вкусных закусок на столах оказывается гораздо меньше. А главное, отчего-то почти нет мясных, сырных и сладких! Только овощные и рыбные — кажется, это связано с днём недели и какими-то глупыми традициями на счёт того, какую еду в какие дни фрейлинам стоит есть.

Ещё один пункт в пользу того, чтобы не желать становиться фрейлиной.

Сегодня Софике совершенно не хочется ничего, кроме пирожных и сладких напитков, которых она отчего-то тоже не находит — только чай. Это вызывает волну вполне объяснимого негодования, которое, к большому сожалению, стоит тщательно сдерживать, чтобы оно не вырвалось наружу.

Быть может, думает Софика, стоит ограничиться какой-нибудь одной овощной или рыбной тарталеточкой, а потом изобразить перед мачехиной кузиной голодный обморок, объяснив это тем, что она не могла ничего съесть из-за волнения?

Нет... Мысль об этом тут же кажется слишком глупой — даже если мачехина кузина поверит в обморок и то, что Софике необходимо немедленно подкрепиться съестным, нельзя даже думать о том, что она разрешит ей съесть что-нибудь сладкое. Скорее уж она даст Софике порцию каши или бульона. В крайнем случае — даст кусок хлеба с сыром и маслом. Но уж точно не пирожное или шоколад, которых так хочется.

Некоторые из девочек, замечает Софика, довольно-таки непринуждённо болтают с фрейлинами — включая Симону Раблэ и Констанцию. Кто-то общается друг с другом. Кажется, даже присутствие двух старших фрейлин не заставляет дебютанток или юных фрейлин сделаться тише и незаметнее.

Амалья держится рядом с Софикой, словно намеренно игнорируя неприкаянно стоящую в стороне Руфину.

— Стоит, должно быть, намекнуть нашей Фине, что если она продолжит всё время ходить с таким кислым выражением лица, ни один мужчина не обратит на неё внимания! — усмехается Амалья, незаметно показывая Софике пальцем на наиболее вкусные из овощных тарталеток. — Попробуй вот эти. Они весьма недурны.

Софика кладёт указанные тарталетки на свою тарелку. Она берёт пять крошечных тарталеток — три овощных (с запечённым кабачком, морковно-тыквенную и с перцем и кабачком) и две рыбных. Амалья кладёт себе на тарелку такие же.

— Пойдёмте на балкон подышать воздухом! — Софика успевает отправить в рот одну из тарталеток, когда слышит позади себя голос Констанции, и почему-то послушно следует за ней.

Как и Амалья, впрочем.

Балкон, на который выходит эта комната, достаточно большой, чтобы легко уместить на себе четырёх дебютанток (двух сестёр Траммо, Констанцию и Симону) и двух фрейлин. Да он вполне способен уместить ещё дюжину девиц в подобных широких юбках!

Софика тут же подходит почти к самой мраморной балюстраде, на которую тут же ставит тарелку с тарталетками, которую неожиданно становится слишком тяжело держать в руках.

Разговора девочек позади себя — они к балюстраде не подходят, хотя Софика уверена, что Амалья порой бросает в спину сестры озабочено-раздражённые взгляды — Софика Траммо не слышит. Ей даже кажется, что этот разговор идёт где-то далеко-далеко от неё. Где-то в другом, далёком мире, до которого она не может ни дотянуться, ни достучаться.

Тарталеток Софика тоже больше не ест. Она вдруг чувствует чудовищную усталость, что, кажется, стоит поскорее броситься прочь с этого ставшего вдруг постылым и утомительным бала. И нет сил даже на это — на то, чтобы убежать. Или закричать, чтобы стало хоть чуточку легче.

Не думать и не злиться больше не получается. Софика сердится — на себя, на Клодетту, на Тобиаса, на Симону, присутствие которой кажется вдруг почти что невыносимым. Она пытается заставить себя не ревновать. Пытается не думать о том, насколько во всём хороша Симона — умница, кандидатка в Цветочные королевы и фрейлины...

Странный хлопок вырывает её из потока невесёлых мыслей.

Софика дёргается, заслышав его, задевает рукой тарелку с тарталетками, и та летит вниз и разбивается вдребезги. Некстати вспоминается, что есть какая-то дурная примета, связанная с этим, но в голову ничего не лезет.

Софика оборачивается к девочкам, надеясь увидеть на их лицах недоумение, раздражение или равнодушие, хочет убедиться, что этот хлопок ей почудился, но видит только испуганные взгляды, которые заставляют и её саму испугаться. Этот хлопок кажется Софике каким-то неестественным. Необычным. Чем-то незнакомым и оттого зловещим.