Не меньше, чем барон

Музыка, как считает Софика, предназначена лишь для того, чтобы дарить людям краткое, мимолётное даже удовольствие — вроде проносящихся вихрем каблуков и юбок танцев или лёгких прилипчивых песенок, — а вовсе не для того, чтобы её изучать с доскональностью какого-нибудь учёного мужа.

— Я даже не знаю, кто такой Родерик Марно, а ты спрашиваешь о его семейном положении и о романтизме в Ибере! — равнодушно пожимает плечами Софика, снова плюхаясь на свою кровать.

Та в ответ, разумеется, снова жалобно скрипит, словно желая напомнить Софике о том, что подобное обращение со старой вещью, видевшей не одно поколение дебютанток Мейлге, не вполне уместно.

Надежда найти хорошенький тайник для карточной колоды ещё не вполне оставляет её, хотя порядочно тускнеет. Снова, что ли, прятать под подушку, надеясь, что и в этот раз мачехина кузина не нагрянет с обыском?!.. Софика не уверена, что стоит рисковать подобным образом — в этот раз можно не обойтись очередным лишением сладкого или общественно-полезными работами вроде мытья полов.

— Твоё невежество поразительно! — фыркает Амалья, раздражённо захлопывая книгу, тут же откладывая её на свою прикроватную тумбочку, и поднимаясь с кровати. — Я удивлена, как ты сумела вообще закончить школу с таким небрежным отношением к любым знаниям!

Амалья смешно морщит носик, вероятно, думая, что придаёт себе этим грозный вид. Получается лишь забавно, но Софика определённо не желает это Амалье говорить. Во всяком случае — пока не захочется с ней по-настоящему поссориться. Ибо Амалья всегда была чувствительна к критике собственных актёрских способностей.

— Не к любым! — хихикает Софика, закидывая ноги на изножье своей кровати. — А только к тем, которые кажутся мне совершенно бессмысленными!

Вот с арифметикой у Софики всегда было всё в полном порядке. Даже лучше, чем у Руфины, которой порой не удавалось перемножать большие числа достаточно быстро. Гесим даже шутил, что Софике не стоит слишком уж стремиться замуж — она вполне сможет прожить, открыв для себя какое-нибудь прибыльное дельце вроде лавки со всякой всячиной или лесопилки.

Обычно шутил Гесим намеренно перед отцом и мачехой, приводя отца едва ли не в бешенство, а мачеху заставляя всплеснуть руками. Руфина обыкновенно на это только хмурилась и зарывалась в учебники ещё больше обычного. А вот Софике было смешно. Как и Амалье, пожалуй.

— Если ты не знаешь, куда спрятать карты, то под Руфининой кроватью не приколочен плинтус, — снисходительно замечает Амалья, подходя к зеркалу. — Удивлена, что ты не осведомлена об этом замечательном тайничке, оставленном для нас прошлыми дебютантками!

Софике даже не хватает терпения как следует поблагодарить Амалью — она в одно мгновенье слетает со своей кровати, одёргивает покрывало Руфининой и крайне проворно подбирается к указанному местечку. Тайник оказывается именно там — у части, скрытой длинной стороной кровати.

Плинтус снимается довольно-таки легко, и Софика умудряется засунуть под него и карточную колоду, и письмо Тобиаса, которое, как отчего-то подсказывает здравый смысл и какое-то необъяснимое предчувствие, не желательно показывать ни мачехиной кузине, ни Руфине.

В тайнике Софика замечает ту визитку, которую Амалья получила во время их вылазки на выступление тамеринок. Это кажется Софике забавным и определённо заслуживающим внимания, но вслух она этого не произносит, проворно вылезает обратно и оттряхивает своё платье и чулки. Впрочем, под Руфининой кроватью пыли определённо меньше, чем под Софикиной.

— Кстати, как ты смотришь на то, если я устрою нам вылазку через две ночи, а затем тебе — в любую, которую ты для этого выберешь? — интересуется Амалья самым невинным и равнодушным тоном, когда расправляет кружевной воротничок, чтобы он лежал наилучшим образом.

Вся эта возня с воротничками (а так же манжетами, локонами и передником в оборочках) кажется Софике глупой — в конце концов, Амалья носит это платье только в стенах пансиона, где нет ни одного мужчины, перед которым стоило бы выглядеть привлекательнее.

Софике становится крайне любопытно — Амалья снова решит послушать пение тамеринок (или кого-нибудь ещё в том же духе) или придумает нечто более занимательное. На самом деле, второй вариант куда более предпочтителен — в пении тамеринок Софика не находит ровным счётом ничего поразительного, что могло бы заставить её ждать очередную вылазку с нетерпением.

Музыка, под которую нельзя плясать, кажется Софике слишком скучной, чтобы относиться к ней хотя бы нейтрально.

Однако, пожалуй, не стоит слишком уж придирчиво относиться к подаркам судьбы — возможность лишний раз прогуляться никогда не будет лишней. Особенно, если дело касается пансиона, из которого даже невозможно свободно уйти погулять тогда, когда этого хочется.

— И ты, конечно же, опять попросишь меня не спрашивать, каким именно образом ты сумеешь это провернуть? — хихикает Софика, подходя к окну и открывая его. — Только не подумай, что я способна отказаться — я в деле, даже если для этого нужно кого-нибудь проклясть!

На улице, судя по лёгкому ветерку, обдувающему лицо Софики, гораздо прохладнее, чем в спальне сестёр Траммо, но только слишком уж солнечно. Мачехина кузина, должно быть, ещё выговорит Софике за то, что она проветривает комнату без её на то, разрешения — только вот терпеть уже нет больше сил.

И какой только дурак придумал делать окна спален на южную сторону?..

О том, чтобы проклясть кого-нибудь, Софика, конечно же, погорячилась. Взаправду у неё это вряд ли может получиться.

О проклятьях, средняя из сестёр Траммо знает совсем немного — лишь самую малость больше, чем требуется знать барышне из Мейлге. Гесим об этом осведомлён гораздо больше, но даже он совершенно не спешит посвящать в этот вопрос Софику — лишь о том, какие амулеты стоит носить, чтобы скрыть себя хотя бы от части проклятий, что сам называет «очевидными» или «элементарными».

О том, как, собственно, возможно человека проклясть, Софика не знает вовсе, хотя как-то находила у Гесима книжку о конструкциях проклятий и способах их наложения — в книжке всё написано слишком уж заумно, и, признаться, Софике в целой вечности не хватит ни внимательности, ни ума, чтобы суметь сделать хоть что-нибудь из написанного там.

— Разумеется, попрошу! Хотя, признаться, уверена, что в этот раз мне даже делать ничего не придётся! — довольно улыбается Амалья, возвращаясь к своему учебнику по музыке.

Софике же теперь не остаётся ничего другого, как смиренно — почти что — ждать обеда, разглядывая в окно бегающих по улице мальчишек — счастливые! — и спешащих по своим делам взрослых. Мальчишкам, что могут свободно носиться по улице и лазать по деревьям, не опасаясь попасться кому-то на глаза, Софика особенно завидует.

Как же ей сейчас хочется, как дома, выбраться из своей комнаты и пробежаться по полю! До речки. Или до лесной полянки. До дома старухи Манкроу, которая иногда поит соседских ребятишек грушевым компотом. До брелиакской церкви, выкрашенной в белый. До деревенской школы, под окнами которой Софика прятала цветные стекляшки Амальи. А потом вернуться домой и обязательно получить молока или чая с испечённым мачехой печеньем. Или пообедать раньше или позже положенного — хотя бы и хлебом с сыром.

В пансионе же приходится ждать установленного времени. И пропуск завтрака или обеда ни в коем случае не будет вознаграждён бутербродом или тарелкой бульона, как обычно делает мачеха. И категорически нельзя спуститься в кухню и стащить себе какой-нибудь лакомый кусочек, оставшийся с общего приёма пищи.

В этот раз обед в пансионе мачехиной кузине проходит почти без происшествий, кроме, разве что, пролитого Долли мимо тарелки с кабачковыми оладьями соуса и трёх уроненных вилок и ножей — после отбытия Жюли домой в родительский день (Камилла Домирре пытается утешить свою сестру Долли тем, что Жюли, должно быть, вернут в пансион уже к девятому балу, до которого осталось не так уж и много времени) здесь становится гораздо тише.

Вынужденный отъезд Жюли домой, кажется, гнетёт всех девушек без исключения. Такого, кажется, никто вообще не ожидает.

Даже Констанция, Татьяна и Арабелла, которые, кажется, не были замечены в хорошем отношении к своей соученице, кажутся заметно притихшими и словно сконфуженными.

Обед — как и несколько предыдущих — проходит в полном молчании, нарушающимся лишь сухими замечаниями от мачехиной кузины, обыкновенно представляющими из себя нечто вроде «не торопитесь», «не сутультесь» или «не смейте поднимать нож, коль уж вы его уронили».

Без Жюли, думается Софике, в пансионе стало крайне грустно и тоскливо. Остаётся лишь надеяться на то, что слова Камиллы — не пустой слух. Провести всё оставшееся лето без новой подруги будет обидно.

В конце концов, у Софики раньше почти не бывало подруг — девочки в деревне предпочитали общаться с Амальей или на крайний случай с Руфиной. Софика больше бегала с мальчиками, которые были не столь обидчивы и чувствительны к её буйному нраву. А Жюли нравилось общаться с Софикой. Они обе были вспыльчивы, отчаянны и не особенно слушали старших — весьма неплохое начало для дружбы.

Девочки расходятся по своим комнатам, когда мачехина кузина жестом показывает, что обед завершён. Они даже не шушукаются между собой, как это бывает почти всегда. Лишь молча делают книксены и идут к себе. Софике кажется, что все пансионерки осуждают мачехину кузину за решение рассказать о недавнем проступке родителям Жюли.

Сама Софика точно осуждает.

Она убеждена — можно было действовать и иначе. Хотя бы не говорить ничего матери и, главное, тётке Жюли — во всяком случае, из-за тётки отчего-то больше всего переживает Долли, а Софика в данном случае склонна полагаться на её осведомлённость в ситуации.

У Софики, даже от негодования выходит более-менее пристойный книксен — мачехина кузина весьма удовлетворённо кивает на него и вслух замечает, что из Софики, быть может, и получится вполне достойная дебютантка, если та проведёт в пансионе ещё некоторое время.

Возвращаться в свою комнату вслед за Амальей Софика не спешит — во-первых, той необходимо переодеться и причесаться к седьмому балу, а это значит, что Амалья точно будет не в настроении болтать. Не после того, как на шестой Софика посмела надеть чёрное. Амалья будет старательно прихорашиваться, позабыв обо всём на свете, и едва ли ответит даже на прямой вопрос.

Уж лучше дождаться Руфину — с ней будет проще поболтать или пошутить над ней. Во всяком случае, пусть Руфина так же будет увлечена подготовкой к балу, её будет не так трудно разговорить, как Амалью, что в последнее время погружается в свои мысли всё чаще и глубже.

Но Руфина — к раздражению Софики — ещё не подошла к мачехиной кузине. Она стоит самой последней. Вот — мимо Софики проходит Арабелла, гордо задрав нос, и Софика не может удержаться от того, чтобы показать ей в спину язык. Следом идут Камилла и покрывшаяся бело-красными пятнами Долли, у которой разве что слёзы по лицу не бегут. Затем — мимо Софики пробегает Джакетта.