Не меньше, чем барон

Амалья же по своему обыкновению успевает за мгновенье принять самое невинное и скромное выражение лица. Она сидит на краешке своей кровати, положив руки себе на колени, и глядит на матушкину кузину с выражением такой тоскливой обречённости, что Софика, тайком глянувшая на неё, едва не хохочет.

— Несносные девчонки! — почти визжит мачехина кузина, надвигаясь на Софику и на Руфину. — Как вам не стыдно?!

На мачехиной кузине простое длинное платье светло-розового цвета, что считается символом нравственной чистоты, благочестия и безупречных манер. Софике думается, что все эти определения означают примерно одно и то же. И ещё думает, что если ей когда-нибудь удастся выйти замуж, она наотрез откажется от традиционного розового платья невесты, заменив этот цвет на какой-то другой.

У мачехиной кузины высокий лоб и почти красивые черты лица, которые, впрочем, кажутся неприятными от скверности нрава. Она смотрит на Софику взглядом, который мог бы привести в отчаяние кого-либо более впечатлительного и нежного. Она словно ждёт извинений и просьб.

— Мы ведь просто танцевали! — с вновь проснувшимся упрямством возражает Софика с самой смелой и наглой улыбкой, которую только может из себя выдавить, чем, кажется, злит мачехину кузину ещё больше. — Это ведь вполне приличное занятие для девушек нашего круга!

Слева слышится жалкий всхлип Руфины, которая из последних сил старается не разрыдаться, словно маленькая. У Амальи же в глазах — Софика уверена — сверкает озорной огонёк и тут же поспешно угасает в надежде, что их вынужденная воспитательница не успела ничего заметить.

На лице мачехиной кузины мелькает тень ярости, которую та с трудом обуздывает, не позволяя себе поднять на Софику руку или разразиться совершенно неприличными леди проклятиями.

— Нет! Вы не танцевали! Вы скакали по комнате словно стадо буйволов! — несколько более эмоционально, чем определённо следует, восклицает мачехина кузина, сверля суровым взглядом Руфину и Софику.

Последней это сравнение кажется забавным. Она не удерживается от смешка, на который получает такой грозный взгляд от мачехиной кузины, что хохочет уже в голос, позабыв о том, что по всем правилам приличия — не раз нарушенным и крепко позабытым — ей надлежит чувствовать себя виноватой. Руфина же рядом всхлипывает снова.

— Никакого вечера стихов завтра! И, разумеется, вы на неделю лишены десерта! — заключает строго мачехина кузина, нахмурившись ещё больше, хотя ещё минуту назад казалось, что такое попросту невозможно. — И, раз уж вы настолько бессовестные девчонки — следующие три бала вы проведёте в саду, не имея возможности даже глядеть на танцующих!

От столь сурового наказания — и, пожалуй, не совсем заслуженного, — Руфина ревёт белугой, а Амалья настороженно глядит на мачехину кузину из-под опущенных светлых ресниц, но не говорит ни слова, не изменяет ни своей позы, ни смущённо-невинного выражения своего хорошенького личика.

Ангел! Чистый, истинный ангел, невинный, лишь волей случая здесь оказавшийся — и оттого взгляд Руфины, обращённый к Амалье, становится всё более обиженным и почти негодующим, а Софика, кое-как успокоившись и отсмеявшись, рискует снова захохотать, явив на свою голову более строгое наказание, которое уже не будет казаться ей ерундовым.

— Дитя моё! — вздыхает мачехина кузина ласково и почти виновато, подходя к Амалье, и Софика отмечает мысленно, что та снова нисколько не испортила своей репутации. — Мне стоило предоставить вам другую спальню, чтобы вы сумели отдохнуть вне общества этих возмутительных дикарок! Пойдёмте же! Я отведу вас в другую спальню сейчас же!

Руфина от праведного возмущения даже перестаёт плакать — лишь сверлит Амалью почти злобным взглядом и едва не топает ногой, как топают ногой маленькие дети, считающие, что их обидели совсем незаслуженно.

— Да, тётушка! — выдаёт Амалья таким нежным и трогательным голосочком, что Софика едва удерживается от смешка. — Я вам очень благодарна — я, и правда, очень желала бы лечь спать.

Амалья покорно встаёт с кровати, делает книксен мачехиной кузине, смотрит на неё ангельски кротким взором, делает книксены Руфине и Софике и с деланным — впрочем, мачехиной кузине об этом знать вовсе необязательно — смирением и будто бы смущением выходит из комнаты.

— Ну и актриса! — полувосхищённо, полунасмешливо выдаёт Софика, когда дверь за мачехиной кузиной и Амальей закрывается, а в дверном замке снова проворачивается ключ. — Неужто эта грымза и вправду ей поверила?

Повернувшись к Руфине, Софика замечает, как предательски дрожат её губы, и как сверкают сердито карие глаза на залитом слезами лице. Сама Софика вдруг чувствует себя ужасно уставшей, и потом спешно сбрасывает с себя бальные туфельки, а затем снимает платье, которое небрежно кидает на освободившуюся кровать Амальи, после чего вынимает из волос шпильки, удерживающие косу на затылке, и тоже кидает их на кровать Амальи.

— Это из-за вас! — громко воет Руфина, с этими словами бросаясь на кровать ничком и снова принимаясь горько, надрывно рыдать. — Из-за вас я попала в неприятности! Гадкие, гадкие девчонки!

Софика всё ещё стоит посреди комнаты — теперь босиком и лишь в нижней тоненькой сорочке, которая не сумеет её согреть, если вдруг в доме похолодает. Сорочку по-хорошему следует сменить на ночную рубашку из фланели — сшитую мачехой и бережно сложенную в саквояж Софики.

Руфина в бальном платье и всё ещё в обуви лежит на своей кровати и ужасно громко рыдает, вероятно, из желания заставить мачехину кузину передумать и отменить чрезмерно суровое наказание или хотя бы смягчить его. И взрослая, всегда такая правильная Руфина, рыдающая, словно малое капризное дитя из-за сущей мелочи лишь воспламеняет желание поддеть, поддразнить её хорошенько.

— Спляшем ещё? — улыбается Софика с издевательской наивностью в голосе и хохочет, едва успевая увернуться от летящей в неё подушки.