У времени в плену. Колос мечты

Хвастовство, по-прежнему, было слабостью голландца, одобрение же из уст слушателей — даром небес.

Кантемиру честолюбие владельца фабрики было глубоко безразлично. Куда больше привлекали его далеко идущие намерения голландца, его уверенность в своих силах. Кантемир представил себе вдруг Россию, покрытую сетью фабрик, разнообразнейших мануфактур, созданных и управляемых умными, цепкими, целеустремленными хозяевами, сетью литейных заводов и домен, школ — родным домом умелых негоциантов, объезжающих вдоль и поперек целый свет, накапливающих золото и всяческие сокровища. Из равномерного шума ткацких станков родился луч света, прояснившего мысль взор. Если ему суждено когда-либо отвоевать престол Земли Молдавской, уж он тогда приобщит к таким занятиям и своих соотечественников-молдаван. До той же поры лучшим делом для него будет приложить руку к возвышению Российского государства, предназначение которого, как доказывают философские циклы, — в одолении турецкого чудища.

Ведомые Иваном Тамсеном, Кантемир и Толстой вышли на узкий дворик, заваленный досками, древесной щепой, щебнем и мусором. Оттуда хозяин пригласил их к небольшому деревянному домику. Там, в длинной горнице, гостей ждал накрытый стол, уставленный вкусно пахнущими блюдами, с большим графином красного вина. Без дальних церемоний хозяин и гости расселись на грубых стульях с высокими спинками. Выпили вина с кислинкой и привкусом смоквы. Закусили паштетом и салатом.

Тамсен сделал знак слуге. Тот толкнул коленом дверь с правой стороны, и под ее не слишком мелодичный скрип появились двое молодых совершенно голых людей. Дойдя до середины комнаты оба остановились, воинственно задрав подбородки. Поклонившись господам, они снова застыли в неподвижности. Тела юношей были гибки и соразмерны, плечи — плотны, руки — мускулисты. Только черты деревянных лиц не выражали ни грусти, ни возмущения — ничего. Словно то были мертвецы.

— Сии молодцы, которым велено никоим образом не скрывать свой стыд, приносят себя в жертву весьма благородной цели, — четко пояснил голландец. — Одного из них зовут Самсоном, другого — Гавриилом. Они докажут нам сейчас, что античное искусство не умерло. И покажут также, что безобразное и прекрасное, соразмерное и искаженное в нашей жизни всегда идут рука об руку.

Слуга щелкнул по полу арапником. Юноши действительно встали в позы древнеримских гладиаторов, только безоружные, бездоспешные и нагие. Бросившись друг на друга, они схватились, повалили друг друга, покатившись по полу. Возле стены вскочили на ноги и начали драться кулаками, ногами, головами. В конце концов прозванный Самсоном был побежден и упал, захлебываясь кровью, которая пошла у него горлом. Второй боец, Гавриил, гордо встал возле упавшего, ожидая хозяйского приказа.

— И вот — высший принцип человечности: если упавший не поднимается, победитель не смеет его более тронуть, — пояснил Тамсен.

Четверо слуг, сбежавшись, выволокли побежденного вон. Гавриил вышел следом, пританцовывая от гордости: после совершенного подвига его ждала награда — большая краюха хлеба и миска щей.

Когда дверь снова приоткрылась, в комнату ворвались крики и шум. Во дворе появилось шесть или семь больших возов с пароконными упряжками. Длинноволосые, бородатые здоровяки с кряхтением и бранью выносили из склада большие тюки полотна и складывали их на возы.

— Поставки в казну, — пояснил Иван Тамсен.

Внезапно два могучих коня, взъяренные невесть чем, со свирепым ржанием бросились друг на друга в драку через дышло, кусаясь и брыкаясь. Дышло двинуло назад телегу, которая налезла на соседнюю, ломая и дробя ее о стену. Раздался дикий крик. Между телегой и стенкой попала девчушка в вязаной накидке. Под внезапным ударом она свалилась навзничь и более не шевелилась.

— Готова! — воскликнул один из возчиков, бросившихся на помощь к упавшей. — Ее проткнуло насквозь!

Иван Тамсен и гости вышли на крики во двор.

— Эта у меня — по вольному найму, — небрежно сказал голландец. — Надумал было ее прогнать. Да вот господь прибрал.

Хрупкое тело лежало на утрамбованной земле. Словно подстегнутый горьким предчувствием, Кантемир крикнул возчику:

— Поверни ее к нам лицом!

Сомнений больше не было. То была Елена, дочь Пантелея Мирова.

Кантемир вздохнул. Едва являлся луч, чтобы осветить его жизнь, как снова падала тень, погружавшая судьбу во мрак.