У времени в плену. Колос мечты

Екатерина бросила на него пронзительный взгляд. Пока текла речь графа, она тоже успела многое обдумать. В ранней молодости, быть может, она принимала бы свои решения более беспристрастно. Но двадцать с лишним лет, проведенных ею на вершинах власти, — среди постоянного кипения страстей в этом мире коварных придворных и лукавых советников, дали ей в руки немало рецептов от напастей жизни и ключей к тайным делам света. Вместе с наслаждением, даваемым властью, эти годы раскрыли перед нею также множество приемов искусства удерживать эту власть в руках. Дерзкий ответ графа не удивил поэтому Екатерину, его надменность не поколебала ее решимости. Еще до прихода Толстого царица знала, что он сразу все поймет и сумеет взвесить.

— Каким же образом вы надеетесь ее изменить? — спросила она свысока.

Толстой осмелился улыбнуться.

— Говоря по правде, государыня, я довольствовался бы малым: обрести сии листки, дабы предать их огню. Недоброжелатели мои, их сочинившие, прикусили бы язычки: на каждый роток отыщется замок. Какую службу прикажете сослужить для того?

— О какой службе речь, Петр Андреевич?

— Мое рассуждение, ваше величество, таково: если вы не изволили еще передать сии доносы в августейшие руки вашего супруга, значит, вам требуется еще помощь вашего верного слуги. Говорите, прошу вас, прямо. Все мои возможности и разум — в безграничной воле вашего величества.

Духота жаркого дня давала себя знать. Екатерина развернула снова веер и прошлась по комнате, во власти своих терзаний. Толстой остановил ее прямыми словами:

— Думается мне, причина волнений вашего величества — в княжне Марии Дмитриевне.

Императрица переступила поставленный словами графа порог не споткнувшись. Затем продолжала ходьбу вокруг гостя, словно боялась о него обжечься.

— Стезя властителей мира сего тяжка, высоких обязанностей наших не исчислить, — сказала она наконец, искоса взглянув на старого лиса. — Приходит, однако, день, когда и мы бываем принуждены опуститься до мелких забот. Мелких — для одних, но безмерно важных для других живущих. Связь императора с дочерью Кантемира более не тайна. Известны уже его намерения: если княжна родит мальчика, он будет признан законным наследником престола... Скажите мне, граф: хорош ли пример, показываемый всероссийским монархом его подданным? Могут ли они безучастно взирать на ошибку, совершаемую его величеством?

Толстой молчал. Царица замедлила шаг, чтобы бросить ему еще более горькие слова:

— Могу вас понять. Ведь именно вы завязали первый узел этой связи. Вначале вам удалось привлечь к тому Александра Даниловича. Когда его милость, будучи мне преданным слугой и другом, понял ваши тайные намерения и попытался им помешать, вы посоветовали императору оставить его в Питербурхе — по неотложным и важнейшим государственным делам. С другой стороны, ваша светлость завела такое братство с князем Кантемиром, что стали вы с ним с одной ложки есть и от одного ломтя хлеб отламывать. И все-таки только вы, ваша светлость, сможете удалить княжну так основательно и с таким искусством, чтобы его величество выбросил ее из головы и даже возненавидел.

— Такое невозможно, государыня, — пробормотал Толстой.

— Почему же?

— Такое невозможно, государыня, — уже твердо повторил Толстой. — Самое недолгое отсутствие княжны вызовет у его величества такой лютый гнев, что полетят головы с плеч.

— Какой же вы видите выход?

— Выход, государыня, не в удалении княжны, но, наоборот, в ее приближении, ибо монархине не пристало быть злою, но только милостивой. Как то понимает моя старая голова. Кантемирова дочь будет дорога его величеству только в том случае, если произведет на свет младенца мужеского пола. Если же каким-либо чудом что-нибудь воспрепятствует рождению ребенка, все ваши опасения станут напрасными. Велите мне, ваше величество, подкупить доверенного врача княжны Георгия Поликалу. Все свершится без огласки, без трудностей и без ущерба.

Екатерина нахмурилась, все еще во власти колебаний.

— Быть по сему. Не велите мне ничего! — умилился Толстой. — Возьму сей грех на себя...