У времени в плену. Колос мечты

* * *

Новый султан Ибрагим сидел в диванном зале на своем золотом троне. Лицо его было смугло, глаза впалые, взор утомленный. Несмотря на молодость, на лбу его пролегли глубокие морщины. Две складки, окаймлявшие тонкогубый рот, придавали лицу одновременно выражение жестокости и презрения. Как и его покойный брат Мурад, был Ибрагим рабом наслаждений.

Господаря Василе Лупу ввели, поддерживая под руки, двое вельмож. Через каждые семь шагов он низко кланялся султану. Остановившись на ковре посреди зала, он сказал:

— Долгих и счастливых лет тебе, повелитель!

Ибрагим глядел на него сквозь полуопущенные веки, потом, не поворачивая головы, сказал великому визирю:

— Говори то, что ты должен сказать!

Визирь кашлянул в кулак и заговорил высоким тонким голосом:

— Султан, наш повелитель, милостиво согласился продлить твое княжение. И впредь будь верен. Служи честно и исполняй священные его повеления, которым весь мир подчиняться обязан. Иначе ты знаешь, что ждет тебя.

Василе Лупу стоял смиренный, опустив глаза. Но в сердце его клокотала ненависть. Никогда поганые не забывают об угрозах. Но господарь ничем не выдал своих чувств. Подошел и поцеловал полу султанского халата и положил к ногам его саблю в золотых ножнах с рукоятью, усыпанной драгоценными каменьями, ларчик с драгоценностями необыкновенной красоты, взятыми у ростовщика Нания, золотые бокалы работы венецианских мастеров.

Султан сделал знак, и Лупу вывели из дивана тем же путем. Он пятился, и через каждые семь шагов земно кланялся.

На следующий день Василе Лупу пошел к великому визирю и ему также поднес драгоценности и кошельки с золотом.

Но визирь глядел на него сурово.

— Дошли до меня слухи, будто ты сговариваешься с врагами нашими смертельными, гяурами-ляхами. Да будет тебе известно, Василе-бей, что мы не потерпим неверности!

— О, светлейший визирь, — с хорошо разыгранным негодованием в голосе воскликнул воевода. — Клянусь головой, что все это наветы врагов моих. Я не жалею сил, чтобы сохранить мир с соседями, дабы не нанести ущерба Высокой Порте. Но вижу, что труды мои напрасны. И Ракоци и Матей вражду ко мне питают. Слова лживые измышляют и клеветой чернят, подло скрывая тем самым свой собственный сговор с врагами султана.

Уловив в глазах визиря выражение удовлетворения, он понял, что следует продолжить свою мысль.

— Они связали себя клятвой быть во всем, как братья, и помогать друг другу против всякого, кто пойдет на них с мечом. Обрати внимание, светлейший, на слово «всякого», оно может означать и светозарного султана нашего. А в том, что касается истоков сего навета на меня, то я обязательно узнаю, откуда он проистекает...

Воевода Лупу положил к ногам визиря еще несколько кошельков и голос того заметно смягчился.

— Постараюсь, чтобы до ушей всемогущего султана дошли только высокие слова о тебе!

Господарь поцеловал руку визиря и вышел.

В Богдан-сарае ожидал капухикая Пэвэлаке его представитель в Порте, дородный мужчина с мясистым лицом, с маленькими глубоко посаженными, беспокойными глазами. В течение часа воевода беседовал с ним, пытаясь разузнать, откуда идут те лживые слухи, которые достигли ушей великого визиря. Но Пэвэлаке ничего определенного ему не ответил.

— Постараюсь разузнать, — сказал он на прощанье.

— Не задерживаю тебя, жупын Пэвэлаке, — кивнул ему воевода, — Коль понадобишься, пошлю за тобой.

Пэвэлаке вышел, споткнувшись о порог. За ним тут же в комнату вошел вэтав.

— Княжна Пэуна просит разрешения войти.

Воевода вскочил и пошел к двери.

— Тебе ли, княжна, ожидать, когда придет твой черед? — раскрыл ей свои объятия Лупу. — Разве ты не дитя мое?

Княжна пала ему на грудь и разрыдалась.

— Батюшка, твоя милость, очень уж сердце болит по усопшей нашей матушке! Глубока рана души моей и неисцелима!

— Что поделаешь, все мы смертны, — вздохнул Лупу. — А ты, как поживаешь?

Он бросил на нее испытующий взгляд. Спало с лица и увяло красивое его дитя.

— Дошло до меня, будто не слишком вы дружны с мужем.

— Как же нам быть дружными, когда вера и даже язык у нас разные.

— Неблагоприятен тебе Царьград, как погляжу. Не лучше ли вернуться на какое-то время в Венецию?

Княжна вздохнула.

— Домой хочу! На родную землю!

— Милости просим! Господарские дома в Оргееве ждут тебя.

— Непременно приеду. Здоровы ли мои сестры?

— В добром здравии. Княжну Марию сватает Радзивилл, литовский палатин.

— Слухи и сюда дошли. И еще знаю: доверенный твой, здешний капухикая Пэвэлаке, доносчик. Все визирю нашептывает. Опасайся, твоя милость, сего хитрого человека!

— Вот как! Это для меня новость! — удивленно поднял он брови.

— И у Матея-воеводы он на жаловании. Этот хитрец купил себе недавно дом, что твой дворец. Свекор мой сказывал, что даже он со своими богатствами не смог бы приобрести такой роскошный дом. А Павэлаке всего лишь слуга твоей милости... Откуда столько денег?

— Проверим это. Надеюсь еще повидаться о тобой, если не здесь, то в Молдове.

Господарь обнял и поцеловал дочь. Княжна чут отступила и, не поднимая глаз, спросила:

— Отец, правда ли, что спафарий Костаке отказался от должности и принял постриг?..

— Правда, дитя мое. Каюсь, что позволил ему уйти. Не смог удержать его...

Княжна выбежала из комнаты. Вэтав с удивлением смотрел на ее залитое слезами лицо.

Воевода тут же позвал логофета Тодорашку. Рассказанное Пэуной о Пэвэлаке жгло его.

— Так вот, жупын логофет, узнал я, кто продает нас туркам, — сказал он.

— Кто же это, твоя милость?

— Как раз тот, кто должен быть нам самым верным. Пэвэлаке, наш царьградский капухикая! Я его из бедности поднял и службу господарскую пожаловал, а он вот чем мне платит! Заманить его надобно сюда. Пригласите-ка на пир. В дверях пускай стоит капитан Михай со стражей. Как только войдет, — схватить его и в погреб. И там уж дознайтесь обо всем, что этот христопродавец натворил...

Пока бояре пировали с воеводой, жупына Пэвэлаке поднимали на дыбу. Выжав из него все, что знал, ему воткнули кинжал в сердце и, засунув в мешок, бросили ночью в море.

Перед сном воевода призвал капитана Михая и спросил:

— В чем признался Пэвэлаке?

— Все сказал. И сколько у Ракоци взял за письмо твоей милости Конецпольскому, в котором извещаешь о приготовлениях хана к походу против Речи Посполитой, и о стараниях польского короля поженить Радзивилла на княжне Марии, и о связях твоей милости с царем московским.

— А от воеводы Матея за что он брал деньги?

— Раскрыл твои замыслы согнать его с княжества с помощью больших людей в Стамбуле.

— Что вы с этим иудой сделали?

— Когда я увидал, что сказать ему больше нечего, мы прикончили его ударом кинжала. Мои люди отвезли его на берег и бросили в море. Но очнувшись в холодной воде, капухикая вдруг ожил и все пытался выбраться на берег. Здоров был, гадина!

В ту ночь воеводе приснился сон, будто стоит он на морском берегу и наблюдает, как купается капухикая Пэвэлаке. А тот ныряет и каждый раз вылезает с полными ладонями золотых и швыряет их на берег. Присмотревшись же хорошенько, воевода увидел, что это вовсе не золотые, а множество человеческих глаз, следящих за ним. Он проснулся в холодном поту.

— И приснится же такая ересь! — плюнул он в сердцах.

Еще несколько дней пробыл Лупу в Царьграде, повидался с прибывшим тем временем воеводой Матеем, со старым своим приятелем рыбным торговцем Ибрагимом и некоторыми греческими ростовщиками. Затем тайно встречался с российскими послами, которым вручил наказ царя, полученный через верных людей из Московии. Под конец он созвал на совет бояр и было решено оставить в Царьграде капухикаей жупына Григоре-конюшенного взамен прежнего капухикаи Пэвэлаке, который-де пьяным утонул в море. Распорядившись обо всем, он принял еще и патриарха Парфения и тех четырех митрополитов, которым поручено было проверить счетные книги, и без околичностей сказал им:

— Я оплачиваю большие долги вашей церкви, и вправе знать, на что эти деньги расходуются. Ты, твое патриаршее святейшество, подчинись сим правилам, ежели хочешь нашу поддержку иметь.

Парфений слушал молча, не поднимая глаз. Противиться было бесполезно. Он понимал, что судьба восточной церкви находится в руках этого господаря.

Вечер Лупу провел в кругу своих сородичей, а поутру, когда муэдзин с высокой мечети сзывал правоверных на утренний намаз, воевода со всей свитой и в сопровождении воинского эскорта покидал Царьград. Возвращались на родину весной, вместе с журавлиными стаями. Проворные весенние ветры споро подсушивали дорогу. Люди выходили пахать. На одном клочке земли увидал воевода мужчину и женщину, запряженных в плуг. Он тут же остановил свой рыдван и приказал привести пахаря.

Крестьянин подошел, дрожа от страха. Рухнул на колени, не смея поднять головы.

— Вышел пахать, православный? — спросил его господарь.

— Вышел, твоя милость. Потому как время не ждет. Зерно земле отдать пора.

— Где ж твоя скотина?

— Была лошадь единственная, да и та пала нынешней зимой. А денег на другую нет. Вол мы вдвоем с бабой и впряглись...

— Негоже человеку работать за скотину! Но за то, что ты постарался и не бросил землю непаханной, а всеми силами трудиться на ней стал, держи этот кошелек. Лошадей купи или волов — что тебе сподручней!

Крестьянин стоял на коленях в полной растерянности. Когда же он пришел в себя и захотел поблагодарить, весь господарский кортеж вихрем уже промчался мимо.

Вечером в корчме, угощая всех вином, счастливчик рассказывал:

— И в мыслях, братцы, не было, что такой кус масла вдруг с неба упадет в кашу. По тому, как сурово говорил, думал — наказывать станет, а он — кошелек!

Люди стояли и слушали, завистливо поджимая губы.

— Вот счастье-то привалило! — говорили. — Право слово, счастье слепо: прет на кого попадет!

В тот вечер во многих хатах раздавались громкие ссоры и визгливые женские причитания:

— Вот ирод, ежели б и ты впрягся в плуг, вместо лошади, дал бы господарь денег и тебе, а так сиди себе на печи и дрыхни, может, вырастет пшеничка сама у дверей...