У времени в плену. Колос мечты

5

Болезнь не отпустила князя и через пять дней, и через десять. Время начало безумный бег к неведомым берегам. Дни смешивались с ночами. 5 ноября царь со всем двором пустились к Москве. Кантемир продлил пребывание в Астрахани в надежде на скорое избавление от недуга. Князь вышел в чисто поле на ярую битву со Змеем. Бойцы взмахивали палицами, и содрогалась кора земная; взмахивали снова, — и вселенную кидало в трепет. Они отступали, чтобы перевести дух, и опять бросались в бой, и снова раздавались громы и грохоты. Уж очень ярый был перед ним Зверь. Пасть его дышала огнем, глаза брызгали ядом. И по мере того, как десница Кантемира слабела, рука Зверя наливалась силой и крепла. Приходила Анастасия Ивановна, подобная сказочной жар-птице, и освежала ему чело каплями росы. И сила его вновь росла. И Зверь скрипел зубами от бешенства, брызжа отравленной слюной. Пока в одну ночь князь не почувствовал, что Змей начинает его одолевать. На заре он велел пригласить архимандрита астраханского Иоакима, исповедался и принял святое причастие. Мысль прояснилась, и он составил завещание: что кому достанется из его добра, кто и что совершить должен после его перехода в иной мир. Запечатав, князь вручил его дьяку. Затем упал на ложе со странным чувством: в душе не было страха, но не было и примирения. Было, напротив, огромное упорство во всем существе и небывалая вера в победу над Зверем. Хотя сознание напоминало о неминучей и страшной истине, он отдавал предпочтение цветущей иллюзии.

27 января нового 1723 года, перед вечерней, в экипажах, хорошенько утепленных, семья Кантемира покинула Астрахань. Откормленные кони бодро тащили возы, телеги и кареты по раскисшим от дождей дорогам. Зима вскоре ударила жестокими морозами и яростными метелями. Болезнь безжалостно грызла князя. После долгих остановок в Царицыне, Павловске, Даймыне, Уколове 19 марта они прибыли в Дмитриевку.

Не стало ни весны, ни лета. Змей не умерил своей ярости.

В один из этих дней, придя в себя после сильного жара, Кантемир увидел, что в горнице вокруг него полно народу. Врач Скендо держал его за запястье, считая пульс. Анастасия Ивановна и княжна Мария сидели на стульях у изголовья: жена утирала ему лоб от пота платком, дочь поила с ложечки кипяченой водой. Иван Ильинский и все четверо сыновей стояли рядом в ногах. Дальше утирали слезы уголками платков госпожа Лина и кормилица Аргира. Почтенные бояре, купцы и воины из города время от времени шепотом обменивались словом-другим и с грустью наблюдали за его страданиями. В углу под образами горела лампада. Отец духовник Илларион из Моревского прихода бормотал молитвы.

Кантемир слабо улыбнулся:

— Пришли поглядеть, как буду умирать?

Несколько мгновений гости простояли в ошеломлении. Потом началось движение и разноголосая речь. Анастасия Ивановна с деланной бодростью склонилась над больным, заговаривая его щедрой болтовней:

— Дорогой наш супруг и отец! Безмерно ошибаешься ты, обращаясь к нам с таким вопросом! Как младенец тянется к теплу матери, а цветок — к сиянию зари, так и мы ожидаем твоего выздоровления. И како мать склоняется над дитятей, чтобы отдать ему до конца душу, так и сии опечаленные люди хотели бы отдать ради тебя и сердце и душу, лишь бы ты избавился от лихого недуга.

Кантемир, казалось, был растроган. Сказал уже тверже:

— Чую, бесценные вы мои: Змей побеждает меня. Не в силах прочитать решение судьбы, отдаю себя на волю всевышнего. Если кончина моя настанет, прошу меня простить, коли обидел кого из вас невольно. Прошу определить место вечного упокоения моему грешному телу в греческой церкви, в Москве, рядом с первой супругой моей Кассандрой. На погребении моем прошу также не делать ненужных трат на лишние церемонии, как принято ныне; службу служить одному архиерею, одному священнику и одному диакону. В прочие же дни года выполнять полагающееся по христианскому обычаю и подавать милостыню нищим и тюремным узникам. Бриллианты разделить, как писано в завещании. Тебе, государыня, моя супруга, Анастасия Ивановна, желаю долгих лет жизни и счастливого упокоения, расти в согласии и мире нашу дочь Смарагду, отдай за нею достойное приданое, и пусть изберет себе супруга по своему достоинству. Спасибо тебе за любовь твою, и будь благословенна во веки веков. Сынам моим Матвею, Константину, Шербану и Антиоху желаю здоровья и счастья; следуйте дорогой учения, ибо она — путь к свету; женитесь в надлежащее время и будьте добрыми хозяевами в домах. На Антиоха, младшего, особая моя надежда; не то, чтобы любил я его более, чем других детей моих, но усердием своим и склонностью к премудрости книжной стал он особо близким душе моей. Тебе также, госпожа Лина, желаю всецелого счастья. От горестной кончины супруга твоего Георгицэ Думбравэ найдешь утешение в любви к этим двум отпрыскам вашим. К тебе тоже, дорогая дочь наша Мария, счастье повернется лицом и одарит щедро дарами своими. Кто был повергнут однажды, тот крепче становится для новой битвы и одолевает врагов своих... — Князь поглядел на балдахин над ложем, уйдя надолго в себя, в свою взбудораженную душу. И возвратился к собравшимся с просветленным взором, истинный пример самообладания. Повернувшись снова к княжне Марии, промолвил ласково:

— Будь добра, дочь моя, сыграй что-нибудь на клавикордах...

Княжна Мария смиренно поднялась со стула и направилась в глубину комнаты, где старый инструмент, казалось, служил опорой вечности, как могильный камень. Мелодия пролилась, подобно весеннему ветерку. Это была песня, разученная Марией по нотам, написанным некогда князем:

Покорившая мое сердце весела, шаловлива и нарядна.

Мой кипарис, моя бесценная! Приди ко мне, любимая...

Под лаской музыки Дмитрий Кантемир начал говорить с близкими о делах.

— Что доставила почта? — спросил он Ильинского.

— Добрые вести, государь. Кланяетcя и желает здравия вашей светлости князь Иван Юрьевич Трубецкой из Киева с супругой Ириной Григорьевной, из Питербурха же — сиятельный канцлер Гавриил Иванович Головкин и фельдмаршал Александр Данилович Меншиков. Секретарь Макаров сообщает, что его величество император желает вскорости повидать ее милость княжну Марию. Есть письмо от Иона Некулче, бывшего гетмана...

— О чем извещает нас далекий наш гетман?

— О том, что Земля Молдавская ждет ваше высочество...

Кантемир не моргнув продолжал слушать музыку. Может быть, в те короткие мгновения князь успел побывать в зеленых кодрах своей страны; успел храбро сразиться с иноверными угнетателями своей земли; поразмыслить о трудах и книгах своих — оружии против зла.

Среди собравшихся больной заметил смотрителя своих вотчин Антиоха Химония.

— А чем порадует нас твоя милость, камерарий?

Растрепанный, по обыкновению, слегка ошалелый, Химоний сумел, однако, дать требовавшийся ответ:

— Вcе дела хозяйства — в полном порядке, государь.

— Хвала тебе, камерарий. Но что вы там шушукаетесь, о каком происшествии с бароном Шафировым?

— Плачевное происшествие, государь. Поехав в Москву по делам, узнал я недавно, что Шафиров с Меншиковым затеяли грызню, понося друг друга и ославляя. И Меншиков Шафирова одолел, дело кончилось для барона позором. Услышав слово глашатая о казни Шафирова, я побежал со всем народом к Кремлевской стене. В назначенный час солдаты возвели Шафирова на виду у всех на эшафот. Секретарь Макаров зачитал по листу его вины, из чего следовало, что барон ограбил государственную казну и запутался во лжи. За что ему следовало отрубить голову. С него сняли шубу, сорвали парик. Барон перекрестился на главы церквей, поклонился народу и рухнул лбом на плаху. Солдаты потянули за ноги, растягивая на брюхе. Палач свирепо взмахнул топором, но ударил в плаху рядом с шеей. Народ завопил в великом страхе; Макаров же объявил, что император дарует осужденному жизнь, заменив отсечение головы ссылкой в Сибирь.

— Бедняга, — прошептал Кантемир. Князь хотел еще о чем-то спросить, но в этот миг раздался крик госпожи Лины. Рассказ камерария не мог вызвать такого; глаза собравшихся повернулись к подавшей голос женщине, а от ошеломленной женщины — к двери. На пороге, в блестящем офицерском мундире, с улыбкой под усиками цвета воронова крыла стоял капитан Георгицэ Думбравэ. Пропавший моряк объявился, словно привидение в ночи, как обманчивая тень: вроде он есть — и вроде его нет.

Угадав причину всеобщего замешательства, капитан прогремел башмаками по доскам пола и грянул бодрым голосом:

— Здравия желаю, высокие господа, рад свидеться с вами всеми!

Не все еще в горнице пришли в себя, когда Георгицэ обнял жену, приняв на грудь потоки счастливых слез. Потом преклонил колено подле ложа князя, целуя руку своего воеводы.

— Твое появление не чудо, капитан?

— Нет, государь.

— На Каспии тебя искали в море искуснейшие пловцы. Просеяли сквозь пальцы все пески на дне. Тебя не нашли.

— Истинно так, государь. Меня там и не могло быть. В ту памятную бурю я словно провалился во тьму. Пришел в себя на лежанке во дворе лезгинского бея. Течение вынесло нас в небольшой залив, где нас вытащили на берег люди этого князька. Когда я выздоровел и ко мне вернулись силы, бей объявил мне, что отныне я невольник и он продает меня арабскому торговцу. Договорились о цене, ударили по рукам. И попал я в руки дикого варвара, нахлестывавшего бичом то волов, то меня без всякого различия. Ох, государь, долгое и страшное было то дело, боюсь тебе им наскучить. На ночном привале, вместе с еще одним несчастным, мы перебили сторожей и бежали.

Кантемир коснулся кончиками пальцев чела верного слуги, благословляя его. Когда же капитан отошел, князь впал в суровое раздумье. Никто не осмелился потревожить его в те минуты хотя бы словом.

— Пришли поглядеть, как буду умирать? — прозвучал опять нетвердый вопрос. И мгновение спустя, не дольше рыбьего всплеска, князь вскинулся на своем одре, приподнялся. — Прошу всех, не теряйте даром времени. Расходитесь по домам, займитесь своими делами, я не хочу умирать. И не умру, не ждите! Убирайтесь же, убирайтесь все! Я должен одеться. Запрячь лошадей в карету. Едем на прогулку, на воздух!

Затмение солнца, явление кометы не вызвало бы, наверно, такого замешательства. Загремели стулья. Раздался смущенный кашель. Домашние и гости, сбитые с толку, столпились в беспорядке у дверей. Все поспешили сюда, чтобы проститься, принеся уважение свое и печаль в конце пути, коего никому не дано избежать. А он на них ярится и гонит вон. Упорным и гордым прошел князь по жизни, — упорным и гордым предстает пред самою смертью.

Отец духовник Илларион пожал, как и прочие, плечами. Сунул требник под кушак, накрыл его рясой и двинулся со всеми к сеням. Не прошло много времени, и все попятились перед ошеломляющим зрелищем. Его высочество Кантемир-воевода, в сопровождении одного лишь тщедушного Ильинского, величественно прошествовал к карете. Князь надел роскошный кафтан, поверх него — затканную золотом мантию. На ногах его блестели лаком заморские башмаки, на голове красовался великолепный парик. Перед экипажем он поколебался, затем бросил Ильинскому короткий приказ: