У времени в плену. Колос мечты

40

«Отчизну, слезами залитую, народ Молдавии злосчастный, пою». Мирон Костин

Первые вести, поступившие из стольного града, не обрадовали Василе Лупу, который теперь был капухикаей собственного сына в Константинополе. У Штефэницэ были стычки с бывшим господарем Валахии воеводой Константином, который с помощью Ракоци надеялся прогнать с княжения молодого воеводу и самому усесться на престол. Лупу поспешил уведомить великого визиря об этих поползновениях и тот приказал силистринскому паше послать эльалгалары с войском и разгромить Константина.

— Сколько будет находиться на престоле Ракоци, мира не будет ни в Валахии, ни в Молдавии, — сказал Василе Лупу визирю. — Он побуждает господарей выступать против Порты. Как долго будет Великая Порта терпеть его козни? Возгордился принц настолько, что позарился даже на польский престол. Королем захотел стать! Удивляюсь, как его нынешний король отпустил живым домой после подобных мерзких деяний?!

— Он обещал много денег королю. Только тому придется долго ждать, пока их получит. А что касается нас, то уж мы сумеем положить конец всем этим проискам. Ежели не убили его ляхи за то, что в их дела вмешивался, то это сделаем мы. Пошлем войско во главе с непобедимым Сейди-пашой. Пойдет со своим войском и Гика-бей. Напиши и бею Штефаницэ, дабы подготовил войско и под предводительство Сейди-паши встал. И так объединенными усилиями они пойдут и разгромят собаку!

— И ежели свершится это великое дело, а оно непременно свершится, то я хотел бы взойти на престол той страны, дабы соседом мне был сын мой, — как бы между прочим промолвил Лупу.

Визирь не ответил, но как показали последующие события, слова Василе Лупу не прошли мимо его ушей.

Василе Лупу на второй же день отправил гонца к своему сыну с приказанием Порты, дабы тот подготовил войско.

«Пошлешь, твоя милость, воинов, испытанных в сражениях, которые показали бы свою отвагу, дабы прогнать того, что был нам столь враждебным. Потому как в его темницах сгинули наш брат гетман Георге и с его согласия творились остальные убийства. Полагаю, необходимо сделать все, чтобы негодяй за эти преступления был бы и конце концов наказан. Пошли, следовательно, капитана наемников и еще, кого считаешь более опытным».

Вскоре после разговора с великим визирем вышли под предводительством Сейди-паши турецкие войска и, перейдя Дунай у Браилы, направились в горы. Одна мысль была теперь у Лупу — получить престол Трансильвании. С нетерпением ждал он вестей с поля боя. Однако они приходили редко и с большим опозданием — осень стояла дождливая и гонцы с трудом одолевали непролазную грязь разъезженных дорог. А он все ждал. Ежели отправлялся куда по делам, то, возвращаясь, в первую очередь спрашивал, не прибыл ли гонец от воеводы Штефаницэ. Его пламенное желание, зародившееся еще в юности, не давало ему покоя ни днем, ни ночью. Всем сердцем стремился он теперь к тому престолу, хотя и пришлось бы княжить над народом чужого закона, чужой веры и чужой речи.

Доктор Коен и госпожа Екатерина озабоченно смотрели на его похудевшее лицо, усталый взор, на густую сеть появившихся на висках синих прожилок. Они понимали все его терзания, но не могли ничего сделать, дабы вырвать из закружившего его вихря страстей.

Все просьбы господарыни пощадить себя, все советы доктора отказаться от дел, что здоровью вредны, оставались без всякого отклика.

Наконец-то пришло долгожданное письмо. Штефаницэ подробно описал сражение между союзными войсками и венграми. И только в конце нашел Лупу то, что с таким нетерпением ожидал: получив тяжкое ранение от какого-то турка, скончался Георгий Ракоци.

— Слава тебе, господи! — широко перекрестился он и поясно поклонился образам. — Избавил ты меня от лютого недруга!

Господарыня смотрела на него, и сердце ее сжимала неизъяснимая жалость. Что правда, то правда, избавился он еще от одного врага. Но самый страшный находился все-таки в нем самом. Против него и не пойти ни с оружием, ни со словом. Ничто не могло победить его. С того дня его душевные терзания стали еще более жестокими. Сомнения изматывали его. Он боялся, что султанша или силихтар будут против и не пошлют его господарем над этой страной, оставшейся без властителя. Он ждал, чтоб великий визирь, который благоволил ему, позвал бы его к себе. Две недели постоянных ожиданий истомили, лишили сил. Но вот однажды в его ворота постучал посланец визиря. Сердце Василе Лупу рванулось в груди и стало бешено колотиться.

— Зовет тебя светлейший наш господин — сообщил ему чауш.

— Сейчас!.. — схватился он за сердце и опустился в кресло.

Чауш с недоумением поглядел на бледное лицо бея и вышел. Когда волна удушья прошла, поднялся Лупу и приказал слугам одеть его.

Визирь встретил его с улыбчивым лицом.

— Должен сказать тебе, Василе-бей, что положен конец мятежу в Трансильвании. Отныне эта земля покорна Высокой Порте. Великая победа наших войск заставит задуматься и остальных гяуров, что точат мечи против нас. Теперь спросить тебя желаю: готов ли ты стать господарем той земли?

— Я... — произнес Лупу и не узнал собственный голос. Серая пелена покрыла глаза, а грудь разорвала страшная боль. Он схватился за сердце, пошатнулся и рухнул на прекрасный персидский ковер.

Визирь мгновение смотрел на то, как лежит он без чувств, и огорченно покачал головой.

— О, аллах, не только горести, но и радости великие могут убить человека!

Он хлопнул в ладони и приказал вбежавшим слугам поднять бея и отвезти домой.

На следующий день визирь прислал чауша поинтересоваться его здоровьем. Из последних сил, вопреки запрету врача, Лупу поднялся с постели и неверными шагами вышел в соседнюю комнату, где ждал его чауш.

— Недомогание мое прошло, — сказал он слабым голосом. — Слава богу, чувствую себя в силах. Было очень жарко... И легло на мое сердце удушье.

Чауш понимающе закивал головой.

— И передай, прошу тебя, эффенди, сиятельному нашему визирю, что через день-другой я прибуду за знаками власти.

— Да укрепит тебя аллах! — поклонился чауш и покинул комнату. Визирю же он рассказал то, что видел своими глазами.

— Тяжко болен тот бей. Не думаю, чтоб он долго протянул. Губы и ногти его синие, а лицо — цвета земли.

— Кто долго плавал в открытом море, тонет у берега, — задумчиво произнес визирь и забыл о том, кого хотел видеть господарем Трансильвании.

В доме же на берегу моря Василе Лупу метался в тисках бессилия. Он попытался подняться, позвал слуг и велел одеть себя, даже доплелся до лестницы, но здесь силы покинули его, и он рухнул на землю. Все домашние бросились к нему и на руках отнесли в постель. Госпожа и доктор печально глядели на него.

— Сделай что-нибудь, жупын Коен, — просил он своего врача. — Вытащи меня из этой проклятой постели! Найди снадобья! Приведи знахарок, колдунов, попов, хоть самого дьявола, но поставь меня на ноги. Я должен подняться, понимаешь? Я — должен!

Понимал доктор, какие страсти гложат этого человека, подобного теперь орлу со сломанными крыльями, который глядит в небо, но взлететь не может. Но понимал он и другое: здоровье никоим образом не может быть ему возвращено. Сердце, которое противостояло стольким бедам и неудачам, испытавшее столько крушений, смертельно утомлено. Никто и ни за какие богатства не мог помочь сему. А время шло, и престол Трансильвании мог быть отдан другому.

И все же пришел конец его душевным терзаниям, стремлениям к величию. Лупу проснулся в холодном поту, дрожа от угнездившегося внутри страха. Ему казалось, что по жилам у него течет холодная, как лед, кровь. С трудом достал он из-под подушки колокольчик и тряхнул им. Все собрались вокруг постели. Доктор Коен сидел у изголовья и молчал. Было ясно, что ни в его обещаниях, ни в утешении больной не нуждается. Тяжкий час его пробил.

Весь день он лежал молчаливым и покорным, глядя в потолок. Ночь провел бессонную, не сомкнув глаз даже на мгновение. Он больше не спрашивал, приходили ли от визиря звать его. Единственное, чего он ждал, — день, которому предстояло народиться. Еще один восход солнца, еще один день жизни. Его он желал, к нему стремился. Утром он приказал слугам вынести его на террасу, с видом на море. Солнце купалось в море, распуская по волнам золотистое сияние.

Он хорошо поспал на воздухе несколько часов. Затем, проснувшись, попросил есть. Поел с охотой, к радости госпожи, в которой вдруг затеплился огонек надежды.

— Может, он все же выздоровеет, — сказала она доктору.

Тот однако промолчал. Он знал, что это и есть последняя вспышка жизни. Как сгоревшая дотла свеча, прежде чем погаснуть, вдруг высоко выбрасывает свое пламя.

К вечеру, когда стало прохладней, слуги вновь отнесли его в дом и зажгли свечи. В полночь началась последняя схватка с тем неумолимым врагом, который никого не щадит. У изголовья, грустные и понурые, стояли его родные. Лупу с трудом раскрыл губы и прошептал:

— Госпожа, хочу сказать свою последнюю волю.

— Я тебя слушаю, — нагнулась к нему Екатерина.

— Чувствую, что близок мой конец. И ежели я умру, отвезите меня в Молдову и похороните в церкви Трех святителей, рядом с господарыней и сыном нашим. От границы и до стольного града пусть мой гроб несут люди на руках. Пускай все, кем я правил правдой и неправдой, увидят меня. Все имущество твоей милости оставляю. Раздели, как сочтешь нужным. Сестрам, родным и слугам — дарую деньги и одежды мои. А твоей чести, жупын Хынческу, оставляю книги пречистого нашего книжника Варлаама и два имения в Путне. Возвращайся домой, потому как клятву свою ты исполнил. Мой последний час пробил!

Все вышли из комнаты, оставив супругов проститься наедине.

Но Лупу впал в бред. Госпожа стояла и слушала, как супруг ее говорил с теми, кого уже давно не было на этом свете:

— Это ты, брат Георге? И шея твоя все еще кровоточит? И вы, Енаке и Штефэницэ... Почему вы пришли нагими? Тимуш, ты все еще сражаешься с ляхами?.. А вот и Пэтракий! Принес просфору? Что у тебя за пазухой? Змея? Выбрось, она ужалит тебя!

Дыхание со свистом вырывалось из его груди.

— Чего вы хотите? — хрипел он. — Разбойники все вы! Гони их, Тудоска! Не давай меня зарезать! Матушка, матушка, ты одна виновна, только ты! Ты позволила, чтоб меня вскормила своим молоком раба, и поэтому я не смог возвыситься...

Его слабые руки поднялись и упали, как два обессиленных крыла. И вдруг ясным, покойным голосом он молвил: «Иди ко мне, Илинка, иди, любимая...»

Госпожа выбежала в соседнюю комнату.

— Поторопитесь, ваше преосвященство! — сказала она сквозь слезы сидевшему там игумену. — Он покидает нас!

Игумен едва успел пробормотать несколько молитв, как тот, кто был господарем Земли Молдавской, мужчина гордый и отважный, переступил грань мира живых.