У времени в плену. Колос мечты

С дороги от Иона пришло несколько весточек, потом же последовало долгое и мучительное молчание. После отъезда сына Тудоска замкнулась в себе.

Обеспокоенный воевода стал чаще заходить в ее покои, по-доброму говорил с ней. В ту ночь она сильно изменилась. Не было более той Тудоски, покорной и застенчивой, кроткой и тихой. Тогда она, как разъяренная львица, бросилась защищать своего детеныша. Теперь же понемногу приходила в себя, но прежние силы так и не вернулись.

— Хворает у меня госпожа Тудоска, — жаловался воевода матери — боярыне Ирине Коч, прибывшей накануне из Медвежьего лога. — Сына мы отправили в Брусу.

— Тоскует по Ионике. Она-то мать, — скрестила боярыня на груди руки, словно прижимая к себе младенца, и этот жест был выразительнее слов.

— А у меня множество и других неприятностей. Налог и иные заботы... Преследуют меня неудачи, матушка!

— Ты большой ущерб понес, я знаю, — сказала боярыня, — но господь нас не оставил. Глянь-ка, что у меня в этом платке.

Воевода развязал платок. В глаза ударил тугой блеск золотых самородков.

— Откуда, матушка?!

— Помнишь ту пещеру в горе, недалеко от вотчины? В старые времена люди там медь добывали. Когда же ее больше не стало, завалили пещеру камнями. Не так давно один наш крестьянин в поисках угля расчистил вход и вот нашел эти самородки. Приходит продавать мне. А чтобы людей с ума не сводил, я и говорю ему, что никакое это не золото, а смесь меди с белым железом. Сколько в той жиле, понятия не имею. Пошли людей, чтоб копали.

— Конечно, пошлю! А ты, матушка, сделай, чтоб все необходимое у тех старателей было. Двадцать кандальников, хватит?

— Хватит! И так много пойдет на их еду, одежду и инструмент.

— Ежели там есть золото, то все вдесятеро оправдается. Мне нынче деньги нужны.

— Посылай людей, все приготовлю, как ты сказал. А теперь давай спать, время позднее, — с трудом поднялась с кресла старуха. — Ноги болят. Настигла-таки меня старость!

Оставшись один, воевода, взволнованный новостью, задумался, кого послать на это дело, чтобы все сохранилось в тайне. Ежели о золотой жиле, не приведи господь, пронюхают турки, они тут же увеличат дань, которую и теперь страна выплатить не в состоянии. Воевода вдруг вспомнил парня, что вывез его из Браилы и всю дорогу слова лишнего не произнес.

— Вот нужный мне человек! — сказал себе Лупу и хлопнул в ладони.

Вошел слуга.

— Позвать жупына Стамате Хадымбу!

Вскоре явился Хадымбу, высокий, тяжелый в кости.

— Слушаю, государь!

— Хотел спросить о том парне, что был моим провожатым из Браилы. Не знаешь, часом, где он?

— Сдается, ратник в подчинении у капитана Арнэуту.

— Пришлешь его ко мне завтра утром!

— Как прикажете.

На следующий день испуганного Штефана, вдовьего сына, привели к воеводе. Он повалился на колени и пролепетал:

— Смилостивься, государь!

— Смилостивлюсь, Штефан, потому как ты достоин того! Поднимись, капитан!

— Раб твоей милости, государь!

— А теперь слушай меня внимательно. Все, о чем говорить буду, — великая тайна!

— От меня ее никто не услышит.

— Завтра возьмешь деньги, верхового коня и поездишь по селам, дабы набрать пять стражников. Должны они быть безъязыкими. Такие найдутся, татары не одного покалечили. С ними отправишься на соляные копи через Тротуш и там получишь двадцать каторжников из тех, что поздоровей, с ними добирайся до нашей вотчины, в Медвежий лог. Там от матушки, госпожи Ирины, получишь все необходимое. Через два месяца явишься ко мне с отчетом. Вот тебе бумага к начальнику стражи.

Воевода сел за стол, начертал несколько слов на листе бумаги, посыпал песком из песочницы, стряхнул его и приложил господарскую печать.

— Держи эту бумагу, отдашь начальнику стражи. Хочешь о чем-то спросить меня?

— Нет, твоя милость, — ответил парень, хотя мало что понял. Но спрашивать не посмел.

— Прикажу постельничьему выдать тебе капитанский мундир! Ты доволен?

Растерянный Штефан поцеловал руку господаря и, не помня себя, выскочил из дворца. Он сделал все, что было ему приказано, и отправился по Сучавской дороге.

Заезжая в села, что лежали на пути, он скоро убедился, что не так уж и трудно найти в Молдове безъязыких — была даже возможность выбирать. Он отобрал пять здоровых мужиков, которым татары, а иным, — бояре, пообрезали слишком длинные, на их взгляд языки, и вместе с ними отправился за каторжниками. Там, как и приказал воевода, ему выделили двадцать кандальников, пригодных для тяжелых работ. Спустя несколько дней, они прибыли в усадьбу. Госпожа Ирина хворала. Она с трудом поднялась и, опираясь на палку, дотащилась до комнаты, где ждал ее Штефан.

— Прибыл по господарскому поручению! — представился он старой боярыне.

Госпожа Ирина опустилась в кресло и долго еще переводила дыхание, пока смогла вымолвить хоть слово. Взмахом платка она указала ему на стул в углу комнаты: Штефан присел на краешек.

— Мне все ведомо! — сказала госпожа Ирина. — Сколько с тобой людей?

— Пять стражников и двадцать каторжников.

— Каторжники будут жить в пещере. Для них приготовлены лавки и есть чем укрыться. Ты со стражниками жительствовать будешь в сараюшке. Вам выделены четыре повозки, инструмент для работы и провиант. Варево будете готовить на месте.

Штефан поднялся со стула.

— Погоди! — остановила его старуха властным голосом. — Разговор еще не закончен. Скажи мне, не таясь, всю правду. По-доброму не захочешь — заставлю.

Ее глаза недобро глядели на капитана.

— Знаю, кто ты такой и за какие дела поднял тебя из грязи сын мой и капитаном сделал. Знать желаю — правда ли, что господарь Молдавии и любимый сын наш бежал из чужой страны в грязной мужичьей одежде, как то говорят недруги?

Штефан сжал губы и промолчал.

— Ты не бойся. Тайна, что мне откроешь, сойдет в могилу вместе со мной. Я мать ему и страдаю от этих лживых слов. Говори, как на самом деле было!

— В моем армяке скакал воевода. Останься он в своих одеждах, турки схватили 6 его в Браиле.

На глазах у капитана сидящая в кресле старуха стала сникать, уменьшаться. Ее усыхающее тело содрогалось в рыданиях. То был беззвучный, бесслезный плач, скорее клокотание души, в которой в смертельном противоборстве сплелись и гордыня, и унижение. Сверх сил ее было убедиться в достоверности слухов. Ее любимый сын, божество ее, которому она отдала всю свою жизнь, сброшен с высокого пьедестала.