У времени в плену. Колос мечты

3

Высокое собрание взволновалось, словно воды быстрого потока. Раздалось посередине и отхлынуло к стенам, теснясь. Утих мгновенно шум разговоров, и все замерли в приятном ожидании зрелища, знаменовавшего собой необыкновенные свершения той четверти века, о которых многие слышали, но не верили. Особенно много говорилось о новых танцах, французских и польских, с плавными телодвижениями и поклонами. Рассказывали еще, что возглавить представление должен самолично его величество царь, а вместе с ним — пресветлая императрица. Такое перед всеми отпляшут, — говорили знающие люди, — что все от удивления окаменеют на месте; так уж ловко отбивают их величества ритм и так искусно поворачиваются на месте.

При первых звуках оркестра княжна Мария вздрогнула, затрепетав. За окнами стало темнеть, слуги зажгли вокруг факелы, тысячи свечей в канделябрах. Царь выдвинулся вдруг из толпы придворных и направился прямо к ней.

— Вы не бывали еще на таких собраниях? — шепнула у ее плеча Варвара Михайловна.

Княжна не отвечала. Петр прошел мимо нее, подобный огненной комете; когда он удалился, безбрежность исчезла и сияние погасло.

— Бывала, — вымолвила она наконец, обращаясь к меншиковской свояченице. — То есть нет, я бывала на других собраниях, но не таких многолюдных.

Варвара Михайловна прикрыла усмешку кулачком. Петр быстро под взорами всех присутствующих пересек зал, направляясь к Екатерине. В двух шагах от супруги царь остановился и отвесил ловкий поклон, привезенный, по слухам, из самой французской столицы. Екатерина оторвалась от цветника дам и барышень и поклонилась в свой черед, тоже на французский лад. Его величество подхватил ее белую руку легко и изящно, самыми кончиками пальцев, и повел через зал к тому месту, которое, как ему казалось, более всего подходило для того, чтобы открыть менуэт. Оба снова, наслаждаясь ритуалом, поклонились друг другу, потом двинулись на крыльях музыки, в мерном ритме, с горделивым изяществом. Таким же образом, с достойной веселостью, начали приглашать своих дам к танцу знатные мужи, молодые и постарше. Холостые и иноземные гости, приехавшие без жен, выбрали себе пары среди румяных и большеглазых благородных девиц.

У княжны Марии пересохли губы. Даже нёбо над язычком запылало от суши. Не отрывая глаз, она пристально следила за танцующими, словно должна была вести им счет. Голштинский герцог Карл-Вильгельм повел царскую дочь Анну Петровну; Дмитрий Кантемир танцевал со своей молодой женой Анастасией Ивановной; Никита Юрьевич Трубецкой — с дочерью канцлера Головкина, Анастасией Гавриловной...

Только княжну никто не подумал пригласить. Оставили ее среди старух, рядом с горбуньей Варварой Михайловной. Словно не осталось уже на свете мужчин... Были, были мужи и молодые люди, не пустившиеся в танец; но они уже снова занялись, нос к носу, обычной болтовней или смолили табак по углам. Время от времени устремляли равнодушный взгляд на ряды дам, оставшихся вне танца, и возвращались к своим пустым занятиям. Как могло случиться, что никто на нее не посмотрел? Откуда у всех столько равнодушия? Безмерна ошибка, в которую впадает этот пустой мир. Безмерен грех мира сего, дерзающего нежиться в менуэтах без нее, княжны Марии. Но особенно непростительны заблуждения Петра Алексеевича. Что нашел он, в конце концов, в своей Екатерине? Царица отменно танцует? Княжна Мария сплясала бы лучше! Царица умна? Княжна Мария еще умнее! Царица дарит ему жаркие поцелуи? Мария целовала бы его жарче!

Сердце княжны кипело негодованием.

Когда музыка стихла и шуршание юбок улеглось, княжна снова уставилась на царя. В зеленом камзоле, расшитом золотым позументом и украшенном пуговицами из слоновой кости, в парике цвета спелой пшеницы он казался особенно молодым и прекрасным. По введенному им самим правилу, имевшему силу закона, царь отдал решпект своей даме, поцеловав ей руку, — неслыханное до него дело на Руси, и отвел ее к тому же месту, с которого пригласил.

Когда распались порядки французского танца, музыканты заиграли польский. Этот княжна разучила особенно хорошо. Придумала даже и добавила новые движения, с пристукиванием каблучков и изгибами стана, при виде которых все завистницы должны были лопнуть от досады, мужчины же — два года и двадцать недель ходить со спутанными мозгами, видеть ее во снах и поклоняться ей. Лишь бы не позабыли о ней снова они, наделенные всевышним мужскими доблестями и властью над более слабой половиной человечества.

Жесткий кулачок Варвары Михайловны внезапно толкнул Марию в бок. Ресницы княжны часто-часто затрепетали. Увиденное ею и вправду казалось невероятным. Петр Алексеевич, император и самодержец всея великия, малыя и белыя, склонился перед нею во французском поклоне и покорно ожидал ответного реверанса. У царя было широкое лицо с глубокими глазами под мужественными бровями, с тонкими усиками, которые она никогда еще не видела так ясно и близко. И были еще на том лице знаки монаршьего величия, никогда не склонявшегося перед лихом, достоинства властителя, железной рукой наносившего удары врагам, привыкшего к тому, чтобы малейшее его желание без промедления становилось для любого законом.

Варвара Михайловна тихонько подтолкнула ее сзади. Колени княжны подгибались, Мария механически совершила полагавшийся поклон. Потом пошла рядом с Петром, как листок, летящий по ветру, легкими шагами, словно в сновидении. Измысленные ею новые па, притопывания и изгибы стана были напрочь забыты.

Придя немного в себя, княжна заметила, как Петр улыбается ей доброй улыбкой и услышала его голос:

— У кого же вы научились так хорошо танцевать?

Ответ княжны прозвучал для царя мило, но неожиданно:

— Разве всему на свете, ваше величество, нужно у кого-то учиться?

— Благословенна господня мудрость! — воскликнул Петр; усы его весело вздернулись, и крупные зубы оскалились в лукавой усмешке.

— Ибо господня мудрость есть также наша, — добавила княжна в том же вольном ритме, оставив место лишь для капельки плутовства.

— Именно это говорит нам его святейшество римский владыка, папа Климент Одиннадцатый, — кивнул Петр после новых поворотов танца. Но прохладная капля, скатившаяся в речи девицы, не осталась незамеченной. Схватив ее на лету, Петр молвил с благожелательностью, но и с легкой тревогой:

— Приглашая вас на сей чудесный танец, княжна Мария Дмитриевна, узрел я в глазах чуть приметную льдинку. Оная же до сих пор не растаяла. Вас что-нибудь гнетет?

— Ничто не гнетет меня, государь, — поспешила ответить она.

— Тогда это страх. Вы меня страшитесь?

— Я не боюсь никого на свете! — с ребячьим упорством воскликнула Мария, в доказательство тому нахмурившись и с силой сжав широкую, жесткую ладонь своего венценосного партнера. — С вашим же величеством мы давно друзья — еще с тех пор, когда ваше величество благоволили посещать наше семейство в Москве. Бояться друзей не полагается, не так ли?

— Истинно так, княжна. Но льдинка в вашем взоре все еще видна...

— Может быть, ваше величество. Но то — от мыслей, от которых, думаю, я вскорости освобожусь.

— Не поделитесь ли ими со мной?

Танцующие пары проносились мимо них в вихре веселья, в кружащейся пестроте нарядов, ожерелий, серег, орденов и рубиновых браслетов. Мужские и женские лица то появлялись, то исчезали за спиной царя, словно в хороводе загадочных созданий. Для княжны Марии, однако, в те минуты существовал наяву лишь один образ: прославленного мужа, издалека — такого пугающего, вблизи же простого и милостивого, и все-таки — тоже вызывающего страх. Еще охваченная страхом сама, княжна уже гордилась устрашающей силой этого человека. Не будь он так грозен в деяниях, не добудь он такой славы, как герой на поле боя, громя турок и шведов и принуждая к покорству бояр своей страны, может быть, и для нее этот царь остался бы никем. И она прошла бы мимо, равнодушная и гордая, может, даже кольнула бы его такими обидными словами, что все цвета ада предстали бы въявь перед ним. И вообще, возможно, не стала бы с ним разговаривать, даже с той дерзостью, какую являла сейчас.

— По словам астрономов, ваше величество, — продолжала она между тем, — в небе сияют две звезды, бессмертные и недвижные, одна — на верхнем своде, другая — на нижнем. Первая отмечает полюс северный, вторая — южный. Вокруг этих двух, по словам мужей ученых, кружит весь небесный круг. Они же, словно два окончания одной оси, всегда остаются на одном и том же расстоянии друг от друга и никогда не встречаются.

— Но льдинка тает, княжна, и это меня радует. Осталось разобраться насчет обоих полюсов...

— На земле, ваше величество, есть люди, подобные тем двум полярным звездам.

— Чьи пути вовеки не могут сойтись?

— В отличие от звезд, ваше величество, такие люди могут и повстречаться. Но к доброму согласию никогда не приходят.

— Почему?

— Так велит судьба, государь.

— И нет на свете средства, способного родить между ними согласие?

— Наверно, нет.

— А любовь?

Княжна с лихорадочным трепетом встретила его твердый взгляд, лицо ее зарделось.

— Сим вечером, надеюсь, мы продолжим наш разговор, — сказал Петр, когда прозвучали заключительные аккорды танца.

— Да, государь, — с трудом промолвила она. После того, как царь отвел ее на прежнее место, княжна оглянулась, ища среди придворных Варвару Михайловну. Но та была уже в другой комнате, в неприятной беседе с фельдмаршалом Александром Меншиковым и графом Петром Толстым.

— Прошу тебя, дорогой свояк, не изволь на меня кричать, — говорила, показывая острые зубки, Варвара Михайловна, развалившаяся на мягком диване и затягивавшая, как могла, беседу, чтобы уяснить себе намерения противников.

— А я скажу тебе прямо, дорогая свояченица, — кипятился Александр Данилович, — что, ежели меня доведешь, возьму тебя за загривок двумя пальцами и выжму из головки, вместе с глазами, всех чертей, которых ты пасешь на своих лужайках, как гусят.

Толстой глухо кашлянул и понюхал зелья из табакерки, купленной за звонкую монету у турецкого купца в Стамбуле.

Варвара Михайловна надулась, но не чрезмерно:

— Таков уж ваш норов, братец, когда лишнего выпьете. Лишь бы вам нападать на такую слабую женщину, как я. Не ведомо разве вам, что за то придется держать ответ перед самим его величеством? И чего вам знать не полагается — того от меня не услышите!

— Так это же для его величества и делается! Разве еще не поняла?

— Поняла, и давно, — выпрямилась Варвара Михайловна. — Женщина проникает разумом да и язычком во все, во что вашему брату вовек не дано проникнуть. Такова и я. Когда вы подослали меня, чтобы вызнать все о княжне, я сперва крепко взялась за голову и подумала: чего ради дражайшему свояку и дражайшему графу понадобилась подноготная о едва созревшей девице? Ведомо мне, что вы тоже не святее святых и заворачиваете с охотой к благосклонным дамам, только эта, подумалось мне, не для вас. И также не для приятеля какого, ибо приятели все ваши пониже вас саном, и ради таких вы не стали бы себя утруждать. Значит, то — для его величества, тоже большого любителя галантных амуров. Хотите сказать, что сие — тайна, ведомая только вам двоим?