У времени в плену. Колос мечты

5

Прохваченная морозом, кормилица Аргира по-старушечьи оперлась о столб на веранде и вздохнула:

— Идем, детка, идем. У зимнего солнца — острые зубки. Вроде и греет, но спохватишься — и носик у тебя отморожен, и вся ты окоченеть успела...

Княжна Мария поставила ногу на первую ступеньку и подняла взор к высокому небесному своду. Бездонная синь приворожила ее — глаз не оторвешь. Послеполуденные лучи соткали над миром голубой шатер. Время от времени пространство прорезали стаи птиц. Улетели они, и с неба, нежась, опускались январские снежинки эфемерные посланцы летучего миража. Потом налетали косяки игривых облаков, подгоняемых в вышине невидимыми ветрами. Одни убегали прочь, другие появлялись взамен, догоняя их обволакивающими движениями. Но вдруг под выступом горизонта появился уголок свинцовой тучи. Поднялся над далью, словно дракон. Вытянул шею и замутил пространство ядовитыми языками. Снежинки растаяли, словно развеянные надежды. Небосвод потемнел.

Точно так же омрачило сознание княжны предупреждение ее мачехи. Дотоле Мария жила, как во сне, огорчения затрагивали ее не больнее, чем капельки летнего дождика. Хотя Петр оставался еще для нее загадкой, в ее душе царь устроил себе теплое гнездо. Царица Екатерина оставалась в забытом уголке сознания, где-то в сторонке, словно дерево без листьев. Анастасия Ивановна указала ей среди ветвей того дерева на суровый блеск стали.

Недели две не показывался и сам царь. После долгих ночных увеселений, пиров и маскарадов, после военных парадов и маршей Петр отправился осматривать войска, стоявшие на зимних квартирах, в крепостях и различных городах. Надо было торопить корабельное строение и починку старых судов, пушечное литье, отковку пистолей и фузей, накапливание провизии и обмундирования. Накануне стало известно, что император пребывает в Олонце, где из земной коры выбивается целебный источник. Его величество промывает тело той водой, устраняющей любую болезнь или немочь. Налетели также слухи, злобно каркавшие, словно вороны среди ив. Злые языки болтали, будто его величество настолько там расхворался, что еле шевелит левою рукою и ногой. Правой же рукой и ногой не движет и вовсе. Целый рой врачей суетится вокруг царя с наварами и мазями. Но поделать ничего не могут.

Княжна Мария не верила злым слухам. Слухи ходят на потребу легковерным. Княжна была уверена, что Петр по-прежнему в добром здравии и, едва справится с делами, вернется в Москву и придет к ней. Это, как можно было понять из потока слухов, могло случиться через два или три дня.

— Пойдем, княжна, сокровище ты мамкино...

Поодаль от каменного дворца стояли домики с жильем для прислуги и конюшни. Там же белели стены особого прибежища, построенного для белого жеребца, опекаемого дедом Трандафиром Дору. Старик продолжал неустанно откармливать коня овсом в ожидании того дня, когда его высочество князь Кантемир воссядет на него и двинется к престолу Земли Молдавской. Рядом с комнаткой деда дымила баня — кирпичный домик с одной дверью, одним окошком и высокой трубой. За первой дверью скрывались узкие сени, о пороги которых наружный холод спотыкался, ломая себе клыки. Отворив вторую дверь, входили в другие сени с диваном, столиком, с шайками и вешалками для платья. Отсюда, сняв одежду, проходили в третье помещение — истинный рай, наполненный горячим паром.

Нянюшка Аргира забрала капот и другие наряды своей драгоценной питомицы, затем повела ее в середку бани. Там она с материнской старательностью стала натирать и обмывать стройное, гибкое тело своей госпожи.

По турецкому обычаю, под полом бани были устроены различные углубления и проложены трубы, по которым переливался кипяток. Каменные выступы, особым образом выточенные и вырезанные, с особым расчетом прилаженные и соединенные, нагревались с такой силой, что пахли жженым и распространяли вокруг жар. На эти камни кормилица вылила ушат колодезной воды. Раздалось громкое шипение, подобное вздоху земных глубин, вверх рванулись клубы горячего пара. Когда же нянюшка вылила второй ушат, в бане потемнело от густого, раскаленного, обжигающего тумана.

— Тело наше женское привлекательно, пока мы молоды, — болтала между тем старуха, то намыливая княжне спину, то охаживая ее веником. — Вытянись-ка получше на полочке; вот так, мамкина ты радость. Будто вижу матушку твою, Настасию, как вертит и крутит она станом, как сгибает его на глазах у чужих людей... Сие — потому, что хочет раздразнить государя нашего, князя Дмитрия. И государю видеть то в досаду и больно. Но досада проходит, и он ее прощает. А ей тоже приятно, что он забыл и простил. Теперь побеспокойся, сокровище ты мамкино, повернись-ка на бочок. Ладно-ладно, поворотилась, драгоценная ты моя. Налью-ка еще ушат на каменное-то пожарище, и размякнешь ты у меня, и станешь словно цветочек, чистенькая и бодренькая. Нынче вижу также твою милость, мамкина ты радость, — продолжала старуха, намыливая госпожу, — вижу, как гордо держишься ты перед ликом света и смеешься, и поешь, и пляшешь. Старая Аргира видит и понимает все, что ни творится, ибо много жарких тумаков пришлось мне принять от матушки дома, да простит ее господь, ибо вот уже шестьдесят лет минуло, как ушла она от нас в могилу. В радости-то человеку легко, в огорчениях — ой как тяжко. А потому, милая, скажу тебе: не бери горя на душу, чтобы ни стряслось. Любовь-то царская часто оканчивается горем, зато она — царская. Даст бог возвратится его величество из Олонца живым-здоровым, а не калекою, как были о том слухи, — шепни непременно ему о младенце. Тогда и увидишь, какова любовь его, воистину ли любит или так, ради прихоти...

— Довольно тереть, няня, довольно, дорогая, мне больно...

— Не буду, милая, ежели уста твои велят. Только вот ополосну тебя водичкой из этого корыта. Распутаю и заплету волосы. Утру простынею и полотенцем. Намажу тело мазями. И станешь у меня свеженькой, словно зеленый лужок. Ой-ой, горе мне, государыня, вот она, моя смертынька, в безмозглой моей башке. Убей меня, забыла я взять пузырьки. Бегу за ними: одна нога здесь, другая — там...

Покачиваясь на больных ногах и ворча, старуха вышла. Княжна Мария, выплыв из горячего облака пара, перешла в комнатку с диваном. Обернула лоб полотенцем, чтобы осушить капли пота, обильно выступившие на челе. Когда стала заворачивать края полотенца, чтобы сделать тюрбан, дверь хлопнула. Содрогнулась и подивилась чему-то долгим скрипом.

— Скорее, няня, мне холодно! Я простыну! — крикнула княжна, охваченная сладкой ленью, расслабившей все суставы.

Ответом был порыв зимнего ветра; мгновенный взрыв тревожного инстинкта ударил в мозг Марии десятками молний. Бросив взгляд на дверь, княжна окаменела. Огромный черный человек вырвал из-за пояса кривой нож и приготовился к прыжку, чтобы стереть ее с лица земли. Это мог быть лишь один из тех немых конюхов, о которых говорила Анастасия Ивановна. Тяжелое тело незнакомца, одетого в безобразный собачий кожушок, увенчивалось иссохшим морщинистым ликом с глазами несытого коршуна. На грязной шапке с единственным наушником виднелись рваные заплаты. Княжна Мария издала короткий вскрик, дыхание ее остановилось. Все чувства словно собрались в тугой комок в гортани. Полотенце размоталось и упало на каменный пол, руки не слушались. Княжна замерла каменной статуей в ожидании смерти.

Немой арап — черная тень погибели — одной ногой был уже по эту сторону порога. Его службой было убийство; его делом было терзать без пощады и жалости. Для того его и держали, словно пса на цепи. Зло пропитало без остатка это существо; кого ему приказали добыть, тот должен был захлебнуться своею кровью. Если тот не умрет — гибель ждала его самого. На этот раз, однако, что-то ему мешало. Волчья лютость его обернулась против него самого, навалилась на него удушьем. Перед ним впервые в жизни предстала обнаженная женщина.

Со всею тщательностью выдрессированный и обученный с младых ногтей, он умел подкрадываться к своей жертве, искусно ее хватать, он точно знал, в какое место надо вонзить острое лезвие, чтобы смерть была мгновенной. Теперь, однако, он не видел человека: перед ним была сама красота. Нельзя ударить красоту ножом, не мог того и он, темный дикарь.

Арап глядел на княжну неотрывно, словно на божий храм. Разглядывал ее с изумлением, словно небесное видение, как разрешение тайны. Может быть, в те мгновения он вспомнил мать, или сестру, или брата, если их когда-либо имел, или первое озарение жизни, первый восход солнца, явившийся ему, первую звезду, листок травы, птицу. Может быть, в зверином мозгу убийцы оборвалась неведомая струна. Лоб великана, словно вытесанный из древесного ствола, заблестел от пота. Злобные глаза покрылись пеленою слез. Его кулак еще крепче сжал тяжелую рукоять кинжала. Он поднял его и вонзил себе в грудь.

В тот же самый миг из сеней над головой арапа поднялась тяжелая дубина и ударила его в затылок. Лишь тогда он вздрогнул, словно просыпаясь от сна. Роняя слезы, убийца повалился навзничь.

Дед Трандафир Дору склонился над трупом, щупая его дубиной, бормоча ругательства. Но вдруг заметил онемевшую от страха княжну. Торопливо отряхивая, словно от дождя, барашковую кушму, кустистые брови и бороду, дед Трандафир с ворчанием сгорбился, убираясь за дверь:

— Прикройся, дочка! Не ищи черта!

Через четыре дня после этого случая явилась с недолгим визитом Варвара Михайловна. Раздав всем, не исключая Анастасии Ивановны, похвалы и советы, по своему обычаю, она пригласила княжну Марию на небольшой обед, на манер посиделок, устроенный знатной молодежью столицы, с изысканными блюдами, легкими винами и веселыми шутками. В пути, нахохлившись под дыханием зимнего ветра, задувавшего сквозь щели в карету, тихо сообщила, что обеда не будет. Царь возвратился из Олонца и желает видеть княжну.

В укромной комнатке меншиковского дворца, теперь уже московского, Петр встретил Марию бурными объятиями. Ласки были сладостны и жарки. Всегда энергичный, торопящийся, резкий, Петр с нею преображался, из недоступных монаршьих высот спускаясь на грешную землю. Из грозного императора Руси царь превращался чуть ли не в ласкового Ивана-царевича народных сказок.

— Дозвольте, ваше величество, кое в чем признаться. — Горячее дыхание княжны оборвалось.

— Что случилось? Пошто дождик? — спросил голос царевича Ивана.

— Простите, государь. Плачу от радости по поводу нашей встречи. Но плачу также при мысли о тех испытаниях, которые меня еще ждут.

— О чем ты? — взволновался Петр, потемнев лицом. Всю жизнь царь сражался со смертью: в войнах с врагами своей державы, в битвах с ее отсталостью. Противники не раз пытались убить его и близких ему людей, и он платил им тем же, убивая, когда одолевал. Петр умел драться и наносил удары без дальних церемоний. Обстоятельства и время требовали от него беспощадности. Приходилось и лютовать, и проливать реки крови во имя закона и славы отечества. Под взмахами его скипетра слетало с плеч множество голов. И каждая срубленная голова оставляла горькие меты на нем самом; ибо не волею своею лишал жизни великий царь, но неволею — принуждаемый разумом своим и духом своей эпохи. Не уничтожь он их, они бы уничтожили его; и гибель его могла стать погублением Державы Российской, родившей его для того, чтобы он вывел ее из тьмы.