Друзья и герои

Она подвела Сашу к дивану, где всё еще лежала книга Чарльза. Они уселись, и Гарриет принялась расспрашивать мальчика с пылом, который проистекал из ее собственного болезненного замешательства.

Он сказал, что приехал из Белграда с дядей – братом его матери. Как он попал в Белград? Румынские власти снабдили его билетом и усадили на поезд. Будущее интересовало его куда сильнее прошлого, и, как только ему удалось перебить ее расспросы, он сообщил, что дядя пытается устроить их отъезд из Греции. Им всё равно, как ехать, главное – как можно скорее покинуть Европу. Власти сказали, что британцы будут эвакуировать югославов, которые находятся в Греции или на пути туда. Предположительно их посылали в Египет, но дядя поддерживал связь с сестрами – тетками Саши, которые сейчас жили в Южной Африке. «До Кейптауна немцы еще нескоро доберутся», – сказал дядя. Поэтому они собирались улететь туда при первой же возможности.

Когда с этим было покончено, Гарриет сказала:

– Гай несколько раз ходил встречать белградский поезд. Видимо, вы не встретились?

– Я его видел. Он меня – нет. Он говорил с кем-то.

– И ты даже не окликнул его?

Саша молчал.

– Почему? Я не понимаю, честное слово. В чем дело? Почему ты не заговорил с Гаем?

Саше, очевидно, было нечего сказать. Когда им подали чай, Гарриет принялась расспрашивать более напористо.

– Итак, в ту ночь, когда в нашу квартиру вломились, – когда ты исчез, – что произошло? Туда пришли гвардисты, так?

– Да.

– Они что-нибудь сделали с тобой? Они били тебя, запугивали?

– Нет, они знали, кто я. У них была моя фотография. Они сказали, что искали меня. Они заставили меня подписать бумагу… для швейцарского банка. Сказали, что, если я подпишу, меня отпустят.

– И ты отдал все свои деньги?

Он выразительно пожал плечами, смущенно опустив голову. Казалось, что это он утешает ее: ему не причинили физического вреда, поэтому Гарриет не стоило себя корить.

– И что же, тебя отпустили?

– Тогда – нет. Когда я подписал бумагу, меня посадили под замок. Я спрашивал, когда меня отпустят, и мне отвечали, что всё устроят. Меня держали там так долго, что я уже думал, что меня вовсе не отпустят. Я думал, что меня посадят в тюрьму, как отца, но как-то вечером меня посадили в автомобиль и отвезли в Жимболию[76]. По другую сторону границы ждал мой дядя. У одного из гвардистов было разрешение перейти границу, и мой дядя дал ему кучу денег – три миллиона леев, кажется. Тогда меня отпустили. Мне выдали документы, и я перешел границу. Это было просто невероятно. Гвардисты оказались неплохими ребятами. Как только им принесли деньги, они стали веселиться, смеяться и пожимали мне руку на прощание. Потом я встретил дядю на таможне, и он отвез меня в Белград.

– Я и не знала, что твой дядя живет в Белграде.

– Я не знал, где он. Они знали. Они знали местонахождение всех моих родственников.

– Так они потребовали за тебя выкуп! Мне это и в голову не пришло. А что твой отец? Ты узнал что-нибудь о нем?

– Мне сообщили, что он умер, – сказал Саша решительно.

– Боюсь, так и есть.

– Я надеюсь, что так и есть.

Гарриет сделала паузу в расспросах и стала разливать чай. Передав Саше чашку, она спросила:

– Когда гвардисты тебя забрали, что они тебе сказали?

Он вдруг глянул на нее искоса, но промолчал.

– Они говорили про нас с Гаем?

Он пожал плечами и снова опустил голову.

– Ты же не думал, что мы виноваты в том, что они тебя нашли?

– Откуда мне было знать?

– Ты думал, мы тебя выдали?

Он резко поднял голову и улыбнулся ей – одновременно покровительственно и недоверчиво.

– Что они тебе сказали?

– Они сказали: посмотри, мол, что сделали твои друзья-англичане.

– Будто это мы тебя выдали?

– Да, это они и имели в виду.

– Но ты же им не поверил?

– Откуда мне было знать?

Гарриет поняла: Саша не просто поверил гвардистам, но ему даже в голову не пришло им не верить. Она была так поражена, что не знала, что сказать. Как бы то ни было, говорить уже было нечего.

Когда он жил у них, то казался ей своего рода домашним зверьком – слишком невинным и доверчивым, чтобы выпускать его одного во внешний мир. Он вырос в надежном убежище влиятельной и богатой семьи, и, хотя до него наверняка доходили семейные истории о гонениях на евреев, от недоверия окружающему миру его хранила собственная безыскусность. Однако единственной лжи – даже не лжи, а всего лишь намека на предательство друзей – хватило, чтобы вызвать к жизни всю присущую его народу подозрительность. Гарриет знала: никаких доводов не хватит, чтобы убедить Сашу, что они с Гаем не имели ни малейшего отношения к его аресту. Ему хватило одного урока. Он убедился в вероломстве мира и согласился с ним – и это знание осталось с ним навечно.

– Если ты думал, что это мы донесли на тебя, то не кажется ли тебе странным, что они разгромили нашу квартиру?

– А что, ее разгромили?

– Ты что же, сам не видел?

– Нет. Им открыла Деспина. Они тут же пришли ко мне в комнату и зажгли свет. Я лежал в постели. Они велели мне встать и одеться, потом меня увели.

– То есть ты не видел, как они выворачивали ящики и рвали книги?

– Нет, не видел. При мне ничего подобного не было.

– Значит, это произошло после твоего ухода. Когда мы вернулись, в квартире царил бедлам. Там невозможно было находиться, мы ушли в «Атенеум».

– Вот как! – вежливо ответил Саша, и стало ясно, что убедить его не получится. Хотя он держался по-прежнему кротко и вежливо, мнение его уже сложилось, и изменить его не представлялось возможным.

Глядя на его лицо – то же самое лицо, которое она знала в Бухаресте, и всё же совсем иное, – Гарриет видела, как он понемногу превращается в пронырливого финансиста наподобие тех евреев из Черновцов, которые до сих пор украшали головной убор лисьим мехом – так же, как их заставляли ходить много лет назад в обозначение их хитрости. Не приходилось сомневаться, что Саша вернет себе потерянное состояние. Это и станет его ответом жизни. Гарриет не винила в случившемся себя, но ей хотелось обвинить хоть кого-нибудь.

Она была совершенно права, оплакивая Сашу. Она и вправду потеряла его – и человек, которого она встретила теперь, был не просто чужаком: он был чужаком, которого она не могла любить.

– Гай очень хотел бы с тобой встретиться, – сказала Гарриет. Саша молчал. – Ты же рад был бы его видеть? Разве нет?

– Мы скоро уезжаем.

– Да, но не прямо сейчас. Сообщения нет…

– Мы съезжаем из гостиницы, – нетерпеливо и встревоженно перебил он ее. – Мы остановимся… у друзей моего дяди.

– Может быть, Гай навестит тебя там?

– Я не знаю, где они живут.

– Если я дам тебе наш адрес, ты свяжешься с Гаем сам?

– Да, – ответил Саша покорно и взял бумажку с адресом. Видя, как он убирает записку в нагрудный карман, Гарриет подумала: что ж, теперь дело за ним.

В гостиницу то и дело кто-то заходил, и Саша беспрерывно поглядывал на дверь, ожидая возвращения дяди. Гарриет видела, как не терпится ему уйти, и понимала, что он не хочет видеть Гая. Даже если бы ей удалось убедить его в их невиновности, он уже оставил их в прошлом и не желал возвращаться к ним. А ей не хотелось его возвращать. Зачем? В конце концов, он был уже не тем, кого они знали.

В гостиницу вошел незнакомый мужчина.

– Это мой дядя. – Саша произнес эти слова громче от облегчения. – Мне пора.

– Разумеется.

Он тут же отошел, забыв попрощаться. Гарриет наблюдала за ними. Дядя – сутулый мужчина, втянувший голову в каракулевый воротник пальто, – был на добрых полвека старше племянника, однако их сходство было совершенно явным и казалось еще сильнее из-за понимания, которое, очевидно, существовало между ними. Они принадлежали не к какой-то стране, но к международному братству, члены которого были более похожи друг на друга, чем на граждан тех стран, где им выпал шанс родиться.

Евреи всё же совсем иные, подумала Гарриет. Однако, когда Саша зашагал вслед за дядей по лестнице, ее охватило острое чувство потери.

Допивая чай, она увидела, как из гостиницы вышел Чарльз. Он сбежал по лестнице, не оглядываясь, всё еще бледный и злой. Она понимала, что ей, возможно, никогда не исправить случившегося и всё это было напрасно. Саша прекрасно знал, что они с Гаем в Афинах, но даже не попытался встретиться с ними. Он мог уехать, и они бы так никогда и не узнали, что он был здесь. Однако он выбрал именно этот момент, чтобы появиться – и разлучить ее с другом.

Она взяла книгу, оставленную Чарльзом, и увидела, что она написана по-гречески. Тот факт, что он читал по-гречески ради удовольствия, сделал его еще более далеким.

Печаль завладела ей – ощущение расставания, окончания. Друзья покидали ее, и ей казалось, что сама жизнь движется к концу. Она подумала о Гае. Несмотря на все свои недостатки, он был постоянной фигурой в ее жизни.

Гарриет решила не говорить ему о встрече с Сашей. Он мог бы попытаться достучаться до Саши, заставить его понять – или же притвориться, что он всё понимает, что всё в порядке. Это было бы невыносимо. Теперь Саше предстояло решать, и если он не предпримет попыток увидеться с ними, то Гай останется в благостном неведении.

Однако дни шли, и в конце концов Гарриет поняла, что не может скрывать от Гая, что Саша жив.

– Как ты думаешь, кого я недавно встретила? – спросила она как-то.

– Сашу? – тут же ответил Гай.

– Ты тоже его видел? Где?

– На улице.

– Ты ничего мне не говорил.

– Он сказал, что уезжает. Его дяде удалось зафрахтовать частный самолет, который летит в Лидду[77]. Я хотел рассказать тебе, но забыл.

– Как по-твоему, он изменился?

– Да. Конечно, после таких событий любой переменится. Я рад, что он жив и здоров.

– Да. Да, я тоже.

По негласной договоренности они больше не упоминали Сашу.

Немцам понадобилось сорок восемь часов, чтобы прорвать линию греческой обороны и оккупировать Салоники.

Знакомый журналист Алана, Вуракис, сообщил им, что на юге югославская армия отступила, оставив греческий фланг без защиты.

– Но наступление было прервано греческой кавалерией. Понимаете, настоящей кавалерией! Людьми на лошадях!

– И насколько? – спросил Алан.

Вуракис печально покачал головой.

– К чему этот вопрос? Это всё равно что выйти на гаубицу с голыми руками. Там были две крепости, которые должны были удерживать проход, пока всех не эвакуируют. В крепостях осталось сто человек. Они знали, что никто не придет к ним на помощь и что все они погибнут. Они погибли. Крепости были разрушены, и они погибли. Это были настоящие Фермопилы. Новые Фермопилы.

Все были тронуты историей о самопожертвовании воинов в ущелье Рупель, но немцев оно не впечатлило. Они прошли сквозь защитников, которым предстояло войти в легенды, и беженцы впоследствии описывали немецкое вооружение как «величайшее в истории человечества».

Никто ничего не знал наверняка. Новости не поступали. Чтобы предотвратить панику, власти решили не давать никакой информации. Падение Салоников было ожидаемым, сообщили они. Это было неизбежно. Возможно, даже запланировано. Как бы то ни было, никого не предупредили, и англичане, которым удалось спастись, покидали город, когда туда уже входили немецкие танки.