Горгона и генерал

37

«Ах, Катарина, Катарина, как ты могла быть такой идиоткой», — яростно ругала сама себя Гиацинта, трясясь в седле. Опять шел отвратительный дождь, который затекал ей за шиворот, в теле ныла каждая косточка, а задница от седла болела так, что порой на глазах выступали слезы.

Почему она не осталась в уютном замке Ливенстоуна?

Зачем ей тащиться через всю страну на этот паршивый юг, чтобы стать соломенной вдовой на берегу, ожидавшей, когда Трапп навершится своих подвигов в море?

Было столько мест в этой стране, где она могла переждать, пока король и генерал выяснят, у кого яйца звонче, но нет!

Ей нужно было цепляться за Бенедикта, как последней дуре.

Гиацинта вздохнула, мечтая о хотя бы коротеньком привале. Внизу живота предупреждающе наливалась тяжесть, и в дороге это было ужасно некстати.

— Цинни, — насупленно сказал Джереми, удивительно тихий сегодня, — не обижай генерала. Он вроде ничего.

«Вроде ничего», — это была довольно слабая характеристика.

Трапп был совершенно невыносимым, и вот уже несколько месяцев она угрюмо советовала самой себе держаться от него подальше.

Тяжело было быть так близко — и даже иногда больно.

Душевные терзания — роскошь богачей. Такой разменной монете, как Катарина, ни к чему были всякие сердечные сложности.

У неё был простой и понятный жизненный план, который вспыхнул в её голове в тот самый день, когда мама Джейн привела её в особняк Бригсов, и маленькая Кэти навсегда исчезла из этого мира, уступив место Гиацинте.

Что за вычурное имя.

Но к этому имени прилагалось многое: жизнестойкость и изворотливость, лживость и целеустремленность, желание преуспеть и навсегда забыть о том пропахшем дешевыми духами и алкоголем борделе, к котором Катарина провела первые пять лет своей жизни.

Маменька наградила её тремя никчемными отцами и смазливой внешностью, и на этом наследство исчерпывало себя.

Впрочем, методы у них с матерью были практически одинаковыми, и с мужчинами им не везло обеим.

Когда Гиацинте было пятнадцать, она довольно умело изображала из себя беззащитную и невинную девочку, но вскоре пришлось расстаться и с невинностью, и с беззащитностью. Бесполезным оказалось и то, и то.

Своей молодостью Гиацинта распорядилась на диво бездарно: Стетфилд был старик, пропахший немощью, а про то, что вытворял Крауч, даже вспоминать было жутко. Казалось бы — удача улыбнулась со Стивом, и даже его оспины, покрывавшие лицо и все тело, со временем перестали вызывать у неё отвращение. С характером дела обстояли куда хуже, уж больно мелочным и злобным был тот король, но трудностей она не боялась.

И все её старания в итоге привели сюда, на эту раскисшую от дождя дорогу, под пасмурное осеннее небо, в котором не было ни проблеска надежды на счастливый конец.

Жизнь снова и снова ставила свои подножки, и Гиацинта снова и снова запиналась и падала, вера в себя опадала подобно осенней листве, а на смену приходила непробиваемая кора старого дуба, защищавшая её, как броня.

И вот поди же ты, Трапп пробил вчера эту кору, дотянувшись всего несколькими словами до самой сути Гиацинты.

Маменька в ней проснулась? Да засыпала ли она?

Пошел он к черту, этот Трапп, с его большими руками и широкими плечами, и короткими густыми ресницами, выгоревшими на кончиках, и с его глазами, в которых обычно было много нежности и никогда — осуждения.

Она была с ним именно по этой причине: он никогда не пытался сделать её лучше или хуже. Его не шокировали ни подробности её прошлого, ни бесконечное вранье.

Ну и еще он был щедрым, конечно. С равнодушием богатого от рождения человека безропотно отдавал ей свои деньги.

И она расслабилась. Забыла, что дальше будет лишь хуже.

Кто ласково гладит — тот больно бьет.

«Ах, Катарина, Катарина, как ты могла быть такой идиоткой!»

С ревности всегда все начиналось — этот монстр, однажды появившись, уже никогда не уходил снова. И никакие стилеты тут не помогали.

Если бы не Варкс — она бы осталась с Ливенстоуном.

Они бы проводили день за днем в платонических спорах о литературе и искусстве.

Возможно, ей и нужно было выбрать вот такого вот безобидного писателя и встретить с ним старость, а не следовать повсюду за этим невозможным генералом, с которым одни хлопоты. Спасай его вот теперь от убийц, как будто ей больше нечем заняться.

Варкс был дважды дураком. Во-первых, потому что он пытался убить Траппа, во-вторых, потому что он его не убил. Таких, как Бенедикт, надо убивать сразу, с первой попытки, второй уже, скорее всего, не будет.

Возможно, однажды она это сделает — перережет ему горло и вздохнет, наконец, спокойно.

Но пока она пыталась совершить нечто прямо противоположное.

Трапп и Бронкс ехали впереди с таким видом, будто бы сделаны из камня.

Гиацинта поморщилась, разглядывая прямую спину своего так называемого жениха.

Мало кто её ненавидел так сильно, как этот мальчишка, без памяти обожавший своего генерала.

От таких фанатиков жди беды.

В тот день, когда она заключала сделку со стариком Бронксом, её будущее получило вполне четкие очертания. Найджелу была нужна жена, которая прикроет его позорные странности. Гиацинте нужно было, чтобы это семейство перестало при каждом удобном случае пытаться прихлопнуть генерала.

Антуан рассказал, что готовится еще несколько покушений, и она так сильно разозлилась, что решила пойти и испортить жизнь хотя бы одному из Бронксов. Выйти за него замуж, пусть познает, почем фунт лиха.

Безупречный был план, пока в него не вмешался Трапп.

Иногда (почти всегда на самом деле) он со всей глубины своей размашистой дури творил черт знает что.

Женился ни с того ни с сего, например.

Бенедикт оглянулся на неё, нахмурился и что-то сказал Найджелу.

Тот кивнул и поскакал вперед, а генерал, наоборот, — назад.

— Сегодня мы остановимся пораньше, — сказал её Трапп. — Я чувствую себя разбитым.

Она пожала плечами со всем безразличием, на которое только была способна.

В очередной раз спросила себя, притворяется он или нет, в очередной раз не нашлась с ответом.

Она никогда его не сможет понять, никогда.

За ужином Найджел позволил себе недовольное замечание, что с такой скоростью они доберутся до юга лишь весной, но Трапп был слишком погружен в свои размышления, чтобы хоть как-то отреагировать.

Зато у Гиацинты всегда хватало сил, чтобы вывести мальчишку из себя.

— О, дорогой, — заворковала она, положив свою руку на его, — в таком случае, нам надо оставить генерала здесь. Он уже не может быть столь же выносливым, как и вы, мой милый.

Одно удовольствие было наблюдать за тем, как Найджел зеленеет.

Если бы у неё получалось так легко разозлить генерала!

Но он обращался с ней как с домашней кошкой. Или с кобылой Бэсси.

Это завораживало и раздражало одновременно.

Трапп бросил на неё короткий укоряющий взгляд и перевел взгляд на её тарелку с едой.

Ах да, ужин.

Гиацинта всегда забывала про еду. Она просто не чувствовала ни голода, ни вкуса пищи.

Она послушно положила в рот несколько кусочков картофеля. Трапп удовлетворенно кивнул.

Подавив новую вспышку раздражения — пусть в свою тарелку глядит! — Гиацинта принялась снова дразнить Найджела.

Она поменялась с Джереми комнатами. Отдала ему свою просторную спальню рядом со спальней Траппа и перебралась в его крохотную каморку в противоположном конце постоялого двора.

Не то чтобы она пыталась сбежать от Бенедикта, просто не хотела снова отдавать ему все карты в руки.

Он опять завалится как ни в чем не бывало, и будет таращиться на её грудь, и что-то разглядывать в её глазах, и целовать куда придется, а она будет ощущать себя любопытной кошкой, попавшей в силки.

Нет, спасибо, уж лучше одинокая каморка.

Ночью в её дверь постучали. То, что это не Трапп, стало понятно сразу — уж он-то был не стал так деликатно скрестись. Это же не по-генеральски. Он бы барабанил во всю дурь.

Со стилетами в рукавах длинного халата, Гиацинта осторожно приоткрыла дверь, и тут же чужие жесткие и холодные пальцы сжали её горло, кто-то, скрытый под плащом, втолкнул её внутрь комнаты, прижимая к стене.

Ну вот, как она завтра объяснит генералу синяки на своей шее?

Гиацинта не торопилась нападать, решив дать незваному гостю возможность высказаться.

Ведь зачем-то он явился к ней среди ночи.

— Я сохраню тебе жизнь, — прошелестел тихий голос у неё над ухом, — а ты отдашь нам архивы Крауча.

— Дурацкая сделка, — не задумываясь, отказалась Гиацинта, — моя жизнь столько не стоит. Есть что-нибудь поинтереснее?

Пальцы сжались сильнее. Господи боже, к чему такие крайности? Ей же придется месяц носить платья с высокими воротниками.

Воздуха становилась все меньше, а в глазах темнело.

Снова вспомнился Крауч, его плети, его руки, которые так любили причинять боль. Наверное, с тех пор она вообще перестала этой боли бояться.

Ну что может случиться такого, чего еще не было?

Пообещав себе, что она досчитает до десяти и лишь потом порежет на лоскуты этого придурка, Гиацинта сосредоточилась на цифрах, изо всех сил стараясь не потерять сознание.

Незнакомец ослабил хватку на семерке.

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Денег?

— Пффф. Хочу стать королевой.

— Королевой чего? — опешил незнакомец.

Гиацинта с силой оттолкнула его от себя, прошлась по каморке. Два шага вперед и столько же назад.

— Королевой чего-нибудь. Так и передай своему хозяину.

— Ты сумасшедшая, да?

— Вероятно. Тому, кто вас послал, придется с этим считаться.

Фигура в плотном плаще отступила назад, поклонилась и скрылась за дверью.

Гиацинта тщательно закрыла дверь. Ноги противно дрожали.

Утром они рано собирались в путь, и Гиацинта надеялась, что Трапп не станет её так уж сильно разглядывать.

Но когда он её не разглядывал!

— Что это такое? — требовательно спросил он, указывая на плотный платок на её шее.

— Простыла, — ответила она немного более хрипло, чем обычно. В горле саднило.

Они находились на улице, во дворе постоялого двора. Найджел уже вел их лошадей.

— Иди сюда, — рявкнул Трапп и, приобняв за талию — прямо на глазах родного жениха, поганец! — увлек в сторону стойла с лошадьми.

Прекрасно, Катарина, здесь тебе самое место.

Трапп нетерпеливо размотал её платок, и его серые глаза стремительно потемнели.

В последний раз она видела его таким бешеным на Косом перекрестке, когда он кричал на неё из-за Антуана и обвинял в том, что предательство у неё в крови.

Они едва не подрались, занимаясь любовью, а потом Трапп был так нежен и бережен, что в ту ночь ей захотелось принадлежать только ему и больше не знать других мужчин.

Никто до него не превращал её тело в храм, остальные лишь использовали и не всегда по назначению.

— Что это такое? — отрывисто спросил Трапп. Он всегда начинал говорить медленно, когда пытался держать себя в руках.

— Ты обещал не задавать вопросов, — осторожно ответила она, прекрасно понимая, что ходит сейчас по очень тонкому льду.

Любой другой мужчина давно бы ушел и ни разу не оглянулся.