Истоки инквизиции в Испании XV века

IV

В своих поисках истоков антисемитизма в Средние века, который рассматривался как предтеча современного антисемитизма, многие ведущие учёные пришли к выводу, что корни антисемитизма следует искать в христианстве, его учении и его кампании против евреев. Одним из самых красноречивых поборников этих взглядов является хорошо известный христианский учёный Джеймс Паркс, чьи многочисленные труды по еврейскому вопросу отличаются широкими знаниями, солидными суждениями и ярким изложением. К тому же Паркс более последователен и убедителен, чем многие другие учёные, разделяющие его подход. Поэтому мы рассмотрим некоторые его утверждения как представляющие эту линию.

Паркс не проходит мимо того факта, что евреев не любили и досаждали им до появления христианства, но он утверждает, что эта неприязнь коренилась в явлениях «аналогичных тем, что возбуждали неприязнь к другим народам» в разные времена и во многих местах. Паркс рассматривает подобную неприязнь как «нормальную», проистекающую из естественного коллективного антагонизма, который лежит в основе конфликтов между соседствующими группами. Он соответственно говорит: «Неприязнь египтян к евреям Александрии была нормальной неприязнью. Ревность греческих городов во времена Помпея была нормальной ревностью». Однако, в отличие от этого, он рассматривает массовые убийства 1096 г., во время Первого крестового похода, как «ненормальные», поскольку они показывают «несоответствия между причинами и произведённым ими эффектом». «Окончательное объяснение этой ненормальности лежит в истории христианской церкви» [39].

Паркс пытается убедить нас, что «ненормальная» ненависть, известная под именем антисемитизма, не может быть обнаружена в дохристианском мире. Он утверждает, что в том мире множество примеров могут указать, «как взаимоотношения между евреями и неевреями полностью укладывались в нормальные рамки взаимоотношений между соседями, будучи иногда хорошими, иногда плохими, временами доходя до активной вражды вследствие каких-то специфических трений, а временами сопровождаясь одобрением и желанием подражать тому, что было привлекательно и вызывало уважение. Но это не приближает нас к пониманию антисемитизма, потому что антисемитизм является уникальным выражением группового предвзятого мнения и возник он по уникальной причине» [40].

Таким образом, Паркс делает резкое различие между средневековым антисемитизмом и ненавистью к евреям в греческом мире. По его мнению, эти две линии развития принадлежат к двум разным категориям явлений и двум различным историческим течениям событий. Последнее средневековое течение началось в другой точке, и причины его иные, и основной причиной, как настаивает Паркс, было христианство, или, скорее, «действия христианской церкви», которые «изменили нормальный тип отношений между евреями и неевреями» [41].

С этими взглядами Паркса мы категорически не согласны. С нашей точки зрения, весь его подход к взаимоотношениям в античном мире лишён стержня исторической реальности, которая породила древний антисемитизм и поддерживала его. Поэтому Паркс не видит ни схожести, ни настоящей связи между еврейско-нееврейскими взаимоотношениями в древнем мире, которые он рассматривает как «соседские», и средневековой ненавистью к евреям — единственной, которую он называет антисемитизмом. Напротив, по нашему мнению, еврейский вопрос возник в древнем мире благодаря тем же факторам, которые проявились в более позднее время. Мы считаем, что антисемитизм в христианский период является в своей основе продолжением антиеврейских настроений дохристианского периода и что причины обоих этих явлений были, по существу, одними и теми же.

Чтобы доказать это, мы полагаем, достаточно сравнить некоторые проявления ненависти к евреям в эллинистическом мире с теми, которые знакомы нам в средневековой Европе. Филон Александрийский, оставивший нам живое описание погрома в Александрии в 38 г., предоставляет образцовую информацию для подобного сравнения.

Вот как он описывает это:

Страданья же, выпавшие на нашу долю, настолько превосходили всякую меру, что слова «оскорбленье» или «глумленье» в их точном смысле тут неприемлемы, да и вообще, мне кажется, нет слов, способных описать невиданную жестокость наших гонителей, в сравнении с которой даже отношение победителей к побежденным на войне, когда безжалостность естественна, покажется мягким [42].

Филон подтверждает эту общую оценку многочисленными устрашающими сведениями. «Множество» евреев было уничтожено в Александрии всевозможными способами, — рассказывает он, — «любые евреи», показавшиеся где-либо в городе, были забросаны камнями и избиты палками, причём удары сперва приходились не по самым жизненно важным органам, чтобы быстрая смерть не могла предоставить жертвам «более быстрое избавление от сознания их мук» [43]… «Ещё печальнее была судьба тех, кого сожгли живыми посреди города», потому что иногда «если не хватало дров, они, собравши хворост, душили несчастных дымом, и те умирали в еще более чудовищных муках, и было страшно видеть груду полусожженных тел» [44]. Тем не менее даже это не было пиком злодейства, потому что, по словам Филона,

многих, еще живых, тащили за ногу, привязав веревку к лодыжке, и одновременно топтали; над теми, кто умер такою дикой смертью, эти люди продолжали глумиться с не меньшей яростью: не было улочки в Александрии, по которой не протащили бы труп, покуда кожа, мясо и сухожилия не истирались о неровную и каменистую поверхность земли, покуда все части, когда-то составлявшие единство, не отрывались друг от друга и тело не превращалось в ничто [45].

Я не знаю, чем этот взрыв дикой ненависти существенно отличается от антиеврейских взрывов, которые Паркс относит к эпохе антисемитизма. Во время крестовых походов, когда евреи прирейнского района были ограблены и вырезаны в оргиях насилия или когда евреев Эльзаса в 1338 г. банды убийц Цимберлина резали на куски, методы убийства могли отличаться от тех, которыми пользовались греки, но жестокость и бесчеловечность убийц была той же самой. Мы также не видим большего несоответствия между причинами погрома и произведённым им эффектом во времена средневековых злодейств и тем, что случилось в древние времена, — скорее, мы видим обратное. Когда евреев Кольмара — мужчин, женщин и детей — затолкали в пещеры, чтобы сжечь живьём, или когда две тысячи евреев Страсбурга загнали в погребальный костёр, погромщики измыслили «оправдания» для своих зверств: евреи якобы явились причиной чумы. Но какая подобная клевета могла подвигнуть греков сжигать евреев Александрии? И сверх всего, упомянутый дикий взрыв ненависти в Египте ни в коем случае не был исключительным явлением, представляющим собой единичное отступление от «нормального» поведения. Как мы уже заметили выше и продолжим показывать дальше, это явилось отражением тенденции растущей ненависти, у которой была одна цель — уничтожение евреев. И александрийский погром не был высшей точкой этой тенденции.

Фланнери, другой христианский учёный, который, как и Паркс, следил за историей юдофобии, сказал, что «после Апиона греческий антисемитизм пошёл на убыль» [46]. Это заключение, по нашему мнению, тоже базируется наложной концепции в трактовке действительного развития событий. То мнение о евреях, которое следует из работ таких авторов, как Никарх и Демокрит, Аристид и Филострат, Клеарх и Птолемей и многих других, указывает, что антисемитское течение в греческой литературе было сильным после времён Апиона, и мы должны принять во внимание то, что до нас дошла только малая часть литературных документов. Несомненно, многие памфлеты и пропагандистские листки, написанные второстепенными авторами, не сохранились. Нет сомнения и в том, что антиеврейская пропаганда велась гораздо больше через публичные речи, оскорбительные разговоры и агрессивное поведение, нежели через написанные тексты. Что иное могло подвигнуть Иосифа Флавия написать его великую книгу в защиту еврейского народа и страстно выступить против антисемитов через шестьдесят лет после того, как Апион записал свои поношения евреев? Книга Флавия не была простым упражнением в полемике, ставящим себе целью доказать древность еврейского народа или опровергнуть ложные антиеврейские аргументы, которые он обнаружил в старых книгах. Когда мы читаем его работу, мы живо чувствуем, что он воюет против лжи и клеветы, широко распространённых в его время, и, действительно, зачастую он говорит о врагах еврейского народа в настоящем, а не в прошедшем времени. («Все без исключения египтяне особенно враждебно настроены против нас» [47].) В любом случае, страшный огонь юдофобии, вспыхнувший во время погрома 38 г., никоим образом не уменьшился после Апиона, он продолжал гореть и распространяться, и если другие похожие несчастья не случились вскоре после 38 г., то лишь потому, что Рим был на страже, готовый предотвратить это, а также потому, что возможность евреев защищаться продолжала оставаться реальной устрашающей силой. Но как только условия показались благоприятными, греки вернулись к использованию силы. Это случилось в 66 г. вслед за вспышкой большого еврейского восстания против римской власти в Палестине [48].

Полагая, что на сей раз римляне воздержатся и не помешают, греки возобновили нападения на евреев во многих городах, включая Александрию. Хотя имеющиеся у нас сведения об этих событиях далеки от того, чтобы позволить восстановить их в полном объёме, они достаточны для того, чтобы показать, что погромы в тот год явились доказательством новой фазы в эскалации антисемитизма в странах восточного Средиземноморья [49]. И действительно, когда Иосиф Флавий писал свою работу против Апиона, он должен был чувствовать сгущающуюся атмосферу опасности, и, возможно, он думал, что может помочь разрядить её путём своей контратаки. Если это так, то он ошибался, потому что довольно скоро отношение к евреям в Египте стало настолько оскорбительным и унижающим, таким провокационным и невыносимым, что евреи Египта, Киренаики и Кипра (то есть всей бывшей империи Птолемеев) решили восстать против своих мучителей и попытаться наказать их так сильно, чтобы отбить у них охоту к новым актам агрессии. Таким образом вспыхнула так называемая Еврейская война 115–117 гг. [50]

Греческие авторы, описывавшие эту войну, вылезли из кожи вон, изображая жестокости евреев против греков [51]. В дополнение к действительным фактам они распространяли и лживые измышления заклятых врагов евреев, и это очевидно из содержания их писаний [52]. Но, помня о варварских злодеяниях, совершённых над евреями во время первого погрома в Александрии, мы готовы согласиться с тем, что многие евреи, движимые непреодолимым стремлением к отмщению, вели себя по отношению к попавшим в их руки грекам подобным же безжалостным образом. Тем не менее при всей схожести их главной целью была, как мы уже отметили, не месть, но предотвращение или, скорее, подавление желания греков повторить нападение на евреев. Разумеется, эта надежда не имела под собой почвы, хотя она и не была слишком фантастической, если мы заметим, что евреи брали верх в целом ряде эпизодов этой войны — до тех пор, пока не вмешались римляне, желавшие восстановить порядок. И даже тогда война ещё не скоро закончилась, она продолжалась ещё почти три года, а в некоторых местах, может быть, и десять лет. В любом случае она состояла не только из столкновений типа 66 г., которые, какими бы ужасными они ни были, всё же ограничивались небольшим количеством городов. То, что мы видим, было более яростным конфликтом несравненно более широкого масштаба. Война охватила обширные области трёх стран, жертвы обеих сторон исчислялись многими десятками тысяч [53], многие провинции превратились в пустыню, бесчисленные общины исчезли с лица земли [54]. Как же можно, в свете происшедшего, говорить об «увядании» греческого антисемитизма после Апиона или обрисовывать отношения между евреями и греками как «нормальные отношения между соседями»?