Истоки инквизиции в Испании XV века

II

Дон Алонсо начинает с тезиса Августина о том, что окончательной целью человечества является создание общества, крепко объединённого узами любви и свободного от разрушительного разлада[1601]. Судьба человека, как и всё, что должно случиться в истории, предопределена небесами. Поэтому его судьба является целью христианства, которое существует для того, чтобы выполнять божественные задачи. Это символизируется тем фактом, что, в отличие от животных, человек не был создан различными парами, или даже одной парой, но как единичное существо, так, что даже его супруга, сформированная из его тела, была на деле его неотъемлемой частью[1602]. Цель такой уникальной формы создания — как указал св. Августин — служить постоянным напоминанием всем людям, что они произошли из того же самого источника[1603], и тем самым подвигнуть к гармонии и единству. Но, несмотря на этот факт, «порок разлада» проявился среди первого человеческого потомства. Авель был убит, и вслед за этим преступлением человечество пошло тем же катастрофическим путём. «Род человеческий» (hominum genus) разделился и пошел разными путями, сопровождаемый всевозможными верованиями и суевериями, которые ещё больше углубили расхождения. Но эти расхождения случились внутри единого народа и племени (omnes sub unius populi et gentis unitate conclusi), что очевидно из того, что Бог сказал им, когда они строили вавилонскую башню: «Они один народ и один язык»[1604]. В то время не было среди них группы, которая отличалась бы от других своим физическим происхождением и которую Бог предпочитал. Благосклонность Господня теперь отдана только индивидуумам и только на основе личных заслуг[1605]. Ими были Ной и Иов, которые были «приняты» Богом за их праведность. Но должно быть ясно, что даже лучшие из этих людей достигли только частичного знания Бога, потому что все они жили по закону природы, не имея писаного закона для руководства ими. «Все они тогда ещё не были евреями, — говорит Картахена[1606], — и только разум мог вести кого-то из них по моральному пути жизни, связанному с некоторым знанием Бога»[1607].

Начав с идеи Августина о символическом назначении создания человека, он, тем не менее, расходится с Августином, когда характеризует различия, развившиеся в человечестве. По св. Августину, Каин и Авель представляют начало двух городов, земного и небесного, общество людей и общество святых[1608]. Каждое из этих обществ, согласно св. Августину, было представлено в человечестве различными группами, как в допотопное время, так и после Потопа, и их члены были в родстве друг к другу по их поведению, то есть по их знанию и поклонению Богу, а также по происхождению. В допотопное время, вслед за смертью Авеля, Град Божий был представлен людьми из семьи Сифа до Ноя, который происходил из той же семьи, а после Потопа это была семья Сима и до Авраама, которые сохраняли ту же традицию[1609]. На этих основах Августина, должны мы заметить, Хуан де Торкемада построил своё видение универсальной истории Церкви[1610]. Картахена же нашёл эту теорию несостоятельной и, более того, противоречащей Писанию. Он считал, что серьёзного знания Бога не было до Авраама, не было приверженности Божественному закону в полном и истинном смысле слова и не было общества верующих в божественные истины, которые составляют Град Божий. Были отдельные индивидуумы, которые посредством естественного закона, несмотря на то что он был слишком общим и несовершенным, ощущали (с Божьей помощью) благость высокой морали и поэтому оказались достойными Божьей благодати. Но они не представляли ни общины верующих, ни преемственности Церкви, ни унаследованного традиционного отношения. Следовательно, никто из них не мог выделяться по праву наследования. Различия, возникшие от рождения, были привнесены в человечество только во время Авраама[1611].

Отличаясь от Августина взглядами на признаки, указывающие на существование Града Божьего, дон Алонсо поддерживает святого в его взгляде на взаимоотношения между верой и этническим происхождением. Как он видит это, человечество изначально — один народ[1612], т. е. одна раса — до появления людей, по-настоящему поклоняющихся Ему, или, используя терминологию Августина, — до появления Града Божьего. Этот единый народ был, по сути, язычником (или «неевреем»), и только немногие его представители, восприняв естественный закон, смогли прийти к «некоторой» концепции Бога. Поэтому человечество в целом, несмотря на то что существовало как один народ и признавало своё единство в своём первобытном состоянии, не могло охватить само понятие Бога и «прилепиться» к Нему. Напротив, его моральное поведение постоянно ухудшалось, приведя его к наказанию Потопом, после чего оно вновь становилось всё хуже, до самого поколения Вавилонской башни. Наказание, последовавшее за попыткой построить башню, обычно рассматривалось как разделение человечества на различные «языки» и национальные группы. Однако, по мнению Картахены, не это событие было решающим. В его глазах поворотным пунктом в истории было не разделение человечества на «языки» и создание национальных сообществ, а появление особой группы, которой было суждено нести Божественную идею миру.

Эта группа была объединена кровным родством, чьё происхождение восходило к Аврааму — и этот факт, как мы увидим, сыграл роль в облегчении выполнения её исторической миссии. Таким образом, какими бы ни были различия среди других групп, они на самом деле имели лишь второстепенное значение, так как общие признаки этих групп были более типичными, чем те, что отличали их друг от друга; поэтому Картахена сводит их вместе под общим названием «язычников». Это действительно была масса человечества, масса языческого мира, из которого вышла особая группа. Но как только появилась эта группа, стали заметны два отличающихся друг от друга народа — язычники и израильтяне[1613].

Разделение человечества на две различные части — одна благоговеющая перед Богом, а другая нет — случилось не в дни Каина и Авеля, а в дни Авраама. Идея Августина о том, что Божья Церковь существовала на земле с самого начала человечества, явно отклоняется Картахеной. По его понятиям, тогда не было ни такой «церкви», ни «святого сообщества», ни «Града Божьего». Все эти концепции могут быть отнесены только к народу, происходящему от первого Патриарха. Таким образом, если мы следуем терминологии Августина, Град Божий появился на земле только с рождением еврейского народа.

То, что этот народ будет определять своё духовное торжество своими наследственными связями с конкретной семьёй в не меньшей степени, чем своим видением и служением Богу, не было автоматическим результатом особых условий жизни или его истории. Это случилось благодаря специальной решимости Бога, чтобы Авраам, который стал Его близким другом (amicus Dei), был избран Им стать отцом народа, который посвятит себя служению Ему. Для того чтобы сделать это различие универсально очевидным и сделать возможным выполнение этой функции, нужно было создать замкнутую группу людей, которая окажется радикально отличной от остального человечества, а также отделённой от него некоторым образом. Это отделение началось со слов Бога Аврааму: «пойди из земли твоей, от родства твоего, из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе»[1614]. За этим последовало вменение в обязанность обрезание Авраама и его потомства — для того, чтобы обозначить отличие от других народов. Своей высшей точки оно достигло в даровании Закона этому потомству — специального закона, включившего в себя необычные заповеди, когда ни один другой народ не получил ничего на них похожего[1615]. Однако все эти действия не были, как верят многие, направлены просто на изоляцию этого народа от всех других групп, целью было даровать ему высший статус — выше, чем остальное человечество, — и всё это, чтобы дать ему возможность выполнять ту функцию, которая была предназначена ему в человеческой истории.

Этой функцией было создание общества, пригодного для рождения в нём Христа, и для того, чтобы подготовить это великое событие, потомки Авраама были возвышены до уровня, сравниваемого Картахеной с уровнем знати[1616]. Конечно, не все потомки Авраама получили эту привилегию, потому что и среди них тоже только некоторые личности были избраны, чтобы служить прародителями благородного народа. Так, из семьи Авраама Бог выбрал Ицхака, несмотря на то, что он был моложе, а из его детей выбор пал опять не на старшего Исава, а на младшего Иакова, чтобы создать корень особого народа, из которого было суждено прийти Спасителю. И действительно, Иаков, как и его отец и дед, был избран «не только как носитель права наследования и отцовского благословения, но также как наследник исключительной прерогативы любви Всевышнего» (которая была дарована Аврааму)[1617]. Пророк Малахия сказал: «Исав был братом Иакова, но я любил Иакова, а Исава ненавидел»[1618]. Почему? «Разумеется, ненависть, о которой он говорит, не людская ненависть, которая иногда следует за несправедливой злопамятностью, но она должна пониматься как божественное отторжение, согласно Его тайному суждению»[1619]. Но это суждение не могло основываться на поведении двух братьев. Как сказал Апостол, «потому что дети ещё не родились, ещё не успели сделать ничего хорошего или плохого… ей было сказано [то есть их матери] — старший будет служить младшему» (Поел, к Римлянам 9:11–12). Судьба братьев не была основана на их поведении. Тогда на чём она была основана?

Согласно христианской теории, со времён Августина — на самом деле, со времён св. Павла — избранность была актом чистой милости Господней и не была связана с заслугами[1620]. Картахена принимает эту позицию, но он использует определённые высказывания Августина, чтобы усилить теорию «избранные не по заслугам», и этим делает её более приемлемой. Комментируя Послание к Римлянам (9:18), Августин сказал: «Но эта воля Божья не может быть несправедливой, потому что она исходит из тайных заслуг»[1621]. Картахена видит трудности согласования этого утверждения со взглядами на Милость Господню и Предопределение, как это развивалось в христианстве по отношению к Избранию. Он соглашается с Петром Ломбардским в том, что поведение человека может сделать невозможной Милость Божью, но может и упредить Предопределение, потому что это будет казаться причиной Божьей воли, в то время как воля эта вечна и ей ничто не предшествует[1622]. Он, однако, верит, что, раздумывая над божественными актами, такими как Избрание, которое уникально и преисполнено тайны, мы должны принять, что они проистекают из глубочайшей мудрости, которую нам, смертным, постичь не дано[1623]. Разумеется, у Бога есть на это причины, потому что, как сказал Иов, «ничто на свете не случается беспричинно»[1624].

Эти слова опять приводят нас к вопросу о взаимоотношениях между расой и моралью, который, как мы видим, занимает центральное место в толедской расовой теории. Нет сомнения в том, что христианство никак не связывает моральное поведение человека с его расовым происхождением — по крайней мере, как с его прямой причиной. Таковой была и позиция Августина[1625]. Но его доминирующая, всеобъемлющая концепция человечества, разделённого на две части, представляющая два расовых типа людей, хороший и плохой, неизбежно предполагает причинные взаимоотношения между этническим происхождением человека и его моральными устоями. Отвергая тезис Августина о двух расах, Картахена освобождается от поставленной им проблемы. Раса не могла быть источником морали человека — или, точнее, определить его моральное поведение, — поскольку была только одна человеческая раса, и причины различных форм поведения, наблюдаемых в этой единственной человеческой расе, следует искать в другом направлении. Но создание еврейского народа — в восприятии Картахены — и очевидная связь между его наследственными (семейными) узами и его моральными свойствами, кажется, поддерживает идею о том, что раса и её мораль всё же неразрывно связаны. Картахена, тем не менее, преодолевает эту трудность своей теорией Избрания.