Истоки инквизиции в Испании XV века

IV

Теперь нам остается рассмотреть последнее «доказательство», которое Пужоль приводит в поддержку еврейских корней Паленсии — пассажи, в которых Паленсия «защищает и оправдывает конверсо, в особенности тех, что из Кордовы и Севильи»[2853]. Согласно Пужолю, Паленсия выказывает в этих пассажах «глубокую симпатию» к своим «братьям по крови», людям той же расы. Пужоль ничего не добавляет к этому моменту, явно считая его самим собой разумеющимся. Для нас, однако, это убеждение Пужоля требует доказательств, в особенности потому, что отношение Паленсии к марранам должно было повлиять на формирование его взглядов на этот предмет. Тогда мы спросим, было ли это отношение обозначено такой «глубокой симпатией» к конверсо, чтобы стать неоспоримым доказательством его принадлежности к этой группе?

Самые серьезные нападения на конверсо при Энрике IV случились в Толедо (1467 г.) и Кордове (1473 г.). Паленсия использует оба эти случая, чтобы выразить свое мнение о конверсо и об их доле ответственности за возникновение беспорядков. В случае Толедо он возлагает львиную долю вины на агентов Энрике, которые убеждали тамошних марранов в том, что сторонники короля Альфонсо были их врагами, жаждавшими их уничтожения. То, что конверсо были возбуждены этими страхами, вполне возможно, в особенности после того, как город, находившийся под властью режима Альфонсо, был охвачен антимарранской агитацией. Снабжение толедских конверсо оружием и их попытки обеспечить себе помощь дружески настроенных аристократов вполне понятны в свете такой ситуации. Но Паленсия иначе объясняет их деятельность. Если верить ему, эти действия не были направлены на самозащиту, а являлись частью плана атаки на «старых христиан» и захвата города с очевидной целью передачи его королю Энрике. Эти приготовления велись, естественно, в тайне, поэтому, когда конверсо искали помощи графа Сифуэнтеса, они указали ему только на угрожавшую им опасность, но скрыли от него истинную цель своей просьбы, которой была их «наглая решимость» захватить город[2854]. Но могли ли конверсо занять такую позицию? Разве в их распоряжении могло быть достаточно средств и бойцов, чтобы отбить у «старых христиан» все укрепленные места города? Ничто из того, что произошло во время волнений, не указывает на существование такого плана или возможности к его реализации. То, что мы видим здесь — просто повторение утверждений врагов марранов в дни Сармьенто, что конверсо вооружились якобы для самозащиты, а на самом деле планировали захватить город, чтобы передать его Альваро — совершенно очевидная отговорка, чтобы обвинить самих конверсо в их потерях и прочих лишениях, которые они претерпели. Но ни один марранский историк не принял бы такую отговорку за объяснение погрома. Если Паленсия действительно «убедился» и поверил в правдивость этого объяснения, то само по себе это показывает, что он был «посторонним», а не конверсо.

И ни один конверсо не написал бы, как это сделал Паленсия, что граф Сифуэнтес поддерживал марранов во время военных столкновений с их врагами, потому что был обманут ими и поверил, что «конверсо воевали за свою свободу, а не (просто) для того, чтобы ударить по "старым христианам"»[2855]. Ни один конверсо не написал бы, что «старые христиане», которые сначала воевали «кое-как», «убедились, наконец, что они должны решительно воевать за свою религию, свою свободу и жизнь»[2856]. Ни один марранский автор не принял бы того, что «старые христиане», которые начали бои для того, чтобы уничтожить конверсо, воевали «за свою религию и свободу». Из утверждения Паленсии можно прийти к выводу, что те же интересы мотивировали и конверсо. Но тогда «религия», за которую они воевали, была бы их религией, отличной от религии «старых христиан». Мог ли какой-нибудь автор из «новых христиан» подписаться под таким предположением?

Мы видим, как, описывая конфликт, вспыхнувший в толедском кафедральном соборе в 1467 г., Паленсия занял четкую антимарранскую позицию, как он представил конверсо намеренными агрессорами, ворвавшимися во время «богослужения» и ответственными за убийство старохристианских должностных лиц (обратное тому, что мы видим в другом источнике)[2857]. Более того, он решил, что Альвар Гомес спровоцировал весь скандал, потому что он «был в курсе того, что его друзья той же расы готовят [а именно захват города], и, будучи их сообщником [в подготовке этого плана]» он рассчитывал на их силу и окончательную победу, поэтому вел себя нагло и грубо[2858]. Похоже, что, стараясь доказать вину конверсо, Паленсия забыл о всякой логике. Альвар Гомес, который предал Энрике и был сообщником Пачеко, хотел передать город в руки того, от кого он бежал в страхе за свою жизнь! В политике, конечно, все возможно, но Паленсии нечем доказать свою «догадку». Он просто пытается скомбинировать несколько бросающихся в глаза противоречивых фактов, чтобы поддержать свою мысль о том, что конверсо в Толедо планировали захватить город.

В Кордове 1473 г. он видит главную причину волнений в провокационном религиозном поведении конверсо — то есть в их «открытом» исполнении иудейских обрядов, которые раньше проводились втайне[2859]. Он все же говорит, что продажный епископ играл на их религиозных прегрешениях и что марраны обвинили его во «фракционности и злорадстве». Конверсо, безусловно, отвергли обвинения епископа, но Паленсия не потрудился представить их опровержения. Вместо этого он сказал, что конверсо совершали свои богохульства, опираясь на военное покровительство Агилара, которого они снабдили крупной суммой денег. Можно ли этому поверить? Разве стала бы община, находящаяся под угрозой настолько серьезной, что должна платить огромные деньги за свою защиту, вести себя провокационно — и это всего через пять лет после крупных волнений в Толедо и через десять лет после Кармоны?! Похоже, что эти вопросы никак не мешают нашему автору, и он, противопоставляя «презрение» конверсо к христианству, подчеркивает «религиозный пыл» их противников[2860].

Тем не менее к этой изначальной причине конфликта (то есть религиозным проступкам марранов) Паленсия добавляет другие. «Конверсо [Кордовы], — говорит он, — невероятно разбогатели благодаря своей редкой хитрости, и, раздувшись от гордости, они с наглым высокомерием возжелали заполучить общественные должности»[2861]. Какой «новый христианин» выскажет такую критику по поводу попыток конверсо занять места на городской службе — попыток, на которые, как они думали, у них имелось полное право в качестве христиан и полноправных граждан государства? И какой «новый христианин» рассматривал бы их старания получить эти должности как проявление «наглого высокомерия» после того, как они поколениями служили на этих должностях во всех сферах администрации страны? Эти высказывания были сформулированы в стиле злейших врагов конверсо, которые никогда не хотели принять вступление марранов в административную систему, а Паленсия, очевидно, взял их из какого-то сверхзлобного антимарранского документа.

Более того, ни один конверсо не назвал бы попытки конверсо в Кордове защититься от атак «старых христиан» так, как это сделал Паленсия. «Конверсо, — сказал он, — из-за своей природной робости и сознания своих скверных поступков подготовили защиту в своих самых населенных районах, вооружились и припрятали богатства, собранные по большей части нечестными путями»[2862]. Готовность конверсо к самозащите с оружием в руках он называет «робостью» (обратное их «возрожденной доблести», которой конверсо гордились), и эта «робость» (или трусость) — не только неотъемлемая часть их натуры (точно то же, что однажды сказал Маркос Гарсия), но еще и проистекает из их сознания своих преступлений, раскрытия которых они боялись. Ибо их богатства были приобретены не только с помощью редкой хитрости, как Паленсия сказал ранее, но и в большинстве случаев путем «отвратительной хитрости» (malas artes). И это тоже часть терминологии расистских врагов марранов. Если Паленсия и не разделял выражаемых ими взглядов, он определенно скопировал их из антимарранских документов, которые служили ему источником для рассказа о Кордове. Но его готовность использовать эти источники и их крайне антисемитский язык безошибочно свидетельствуют о том, что он не был «новым христианином».

Его отношение к новой марранской аристократии тоже негативно. Он характеризует их как «людей низкого происхождения, привычных к самым подлым занятиям» и обвиняет их в проникновении в рыцарский орден «только за деньги и против всяких правил»[2863]. «Никогда они не пытались принять участие в сколько-нибудь заметном движении за свободу, — говорит он, — но, войдя в рыцарство, они поспешили «бунтовать и собирать банды», что, разумеется, не послужило на пользу благосостоянию страны»[2864]. Этот пассаж отражает собственные мысли Паленсии; он ненавидит выскочек — «пришельцев», которые умножают беспокойство в стране; но и в этом случае мы смело можем заключить, что ни один конверсо не отнесся бы столь критически к новой марранской знати и не обобщал бы в такой степени их характеристики.

Из этого следует, что Пужоль исказил отношение Паленсии к «новым христианам». Ни один человек, нарисовавший такую мрачную картину религиозного, социального и экономического поведения конверсо, не может быть переполнен, как заявил Пужоль, «глубокой симпатией» к ним, и наверняка такого рода «симпатия» не может дать оснований для причисления его самого к членам этой группы. Напротив, негативное описание конверсо, сделанное Паленсией, как это было проанализировано выше, дает все основания считать, что он был «старым христианином».