Зарубежный детектив 1975

10

Кабинет оказывается тесной комнатушкой, служащей одновременно и складом. У задней стены громоздятся ящики и картонные коробки, на полу валяются обрывки оберточной бумаги и стружки.

— Я как раз распаковывала, — оправдывается фрейлейн Шёнфиш. — Раз. девайтесь, пожалуйста, и садитесь.

Она освобождает стул и придвигает его к маленькому столу перед окном. Гейм вешает пальто на плечики, подходит к окну и глядит вниз, базарную площадь.

Тесно лепятся друг к другу старые дома с островерхими крышами.

На самой площади стоят торговые ряды и кой-какие магазины. Крестьяне продают овощи и цветы, мясо и колбасы, хозяйственную утварь и семена.

— Итак, давайте начнем. — Фрейлейн Шёнфиш достала из шкафа несколько скоросшивателей и выложила их на стол. Гейм садится сбоку, и они принимаются за работу. Копии разложены строго по датам и подклеены на плотную бумагу. Гейм берет скоросшиватель за январь, она — за декабрь.

Он начинает с четырнадцатого января, листает назад, просматривает каждый лист и ставит галочку. Минут пять стоит полная тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаги. Вдруг Гейм откладывает карандаш и смеется, довольный.

— Вот он, голубчик, — восклицает Гейм. — Нашел. На копии от тринадцатого января последнее получение как раз сорок восемь марок семьдесят пфеннигов. За два дня до преступления в Готе! Думаю, мы нашли то, что искали. Впрочем, для верности давайте посмотрим начало января и вторую половину декабря.

Фрейлейн Шёнфиш соглашается. Минут через пятнадцать они заканчивают проверку, ни разу больше не встретив искомой суммы. Стало быть, можно не сомневаться, что репродукцию‚ продали тринадцатого января.

Гейм раскрывает портфель и достает свой рабочий календарь.

— Посмотрим, посмотрим, какой это был день. Ага, четверг. В Берлине шел снег. Температура около нуля.

Фрейлейн Шёнфиш глядит на него в изумлении.

— Вы никак тоже ведете дневник? Я думала, это занятие только для девушек.

— Полезное дело, как видите. Мне оно нужно хотя бы ради дат. И по том, мне уже не раз помогали записи всяких деталей — ну, какая, к примеру, была погода. С помощью записей я обычно могу восстановить в памяти весь день, что при моей профессии немаловажно. Сейчас и вы сделаете то же самое. У вас дневник при себе?

— Откуда вы знаете, что я вообще его веду?

— Очень просто. Вы сами меня спросили: «Вы никак тоже ведете дневник?» Значит, вы-то наверняка его ведете.

— Верно… Но я не знаю… поможет ли вам мой дневник. Там сугубо личные мысли. И мне не хотелось бы…

— Чего же? — спрашивает Гейм предельно невинным тоном. — Я вовсе не собираюсь копаться в вашей личной жизни. Просто возьмите свой дневник, откройте тринадцатое января и просмотрите записи. Потом расскажите мне все, что вспомнили. А о том, что вам неудобно, можете вообще не говорить.

— Ну ладно, давайте попробуем.

Она встает, подходит к шкафу, достает коричневый портфельчик, а из бокового отделения портфельчика — книжку в красном переплете искусственной кожи и с замочком. Потом она вынимает из кошелька крохотный ключик; отпирает замочек, листает страницы, читает, но книгу при этом держит так, чтобы Гейм в нее не заглянул. Потом захлопывает книжку и говорит:

— В тот день я записала всего несколько слов. Большего он не стоил.

— Вы ни с кем не встречались в тот день? С приятельницей? Или с вашим другом? — наудачу спрашивает Гейм.

Она в раздумье глядит на него и качает головой.

— Я в этот день обиделась на моего жениха.

— Не помните почему?

— Конечно, помню. Мы собирались в Эрфурт в театр. Я с самого утра радовалась, думала, как мы поедем. А потом он позвонил и сказал, что никуда мы не поедем:

— Что ему помешало?

Она колеблется, морщит лоб, достает из пачки сигарету с белым мундштуком и молча крутит ее между пальцами.

Гейм терпеливо ждет, но молчание затягивается, тогда он щелкает зажигалкой и дает ей огня. Она вздрагивает, как бы пробуждаясь от воспоминаний, и закуривает.

— Ну ладно, — вздыхает она, — тайны здесь нет. Мы с Торстеном хотели пожениться еще год назад, но его родители против. Считают, что слишком рано. Он работает на строительстве химкомбината и учится заочно, хочет стать инженером. Ну и чтоб мы подождали, пока он окончит курс. В этот день. внезапно заболела его мать. У нее порок сердца. Пришлось ему вызвать врача и вообще ухаживать за ней. Я рассердилась, потому что она заболевает всякий раз, когда мы куда-нибудь собираемся. И в конце концов, у нее есть муж, пусть он за ней и ухаживает. Но нет, ей подавай Торстена. Я уверена, что она притворяется, лишь бы мы не встречались.

— Когда же позвонил ваш жених, чтобы сказать, что вы не поедете?

— Минуточку… По-моему, после шести. Да, я уже закрывала дверь магазина и собиралась уйти. Я надела пальто, да, по-моему, уже надела, но тут зазвонил телефон. Я даже подходить не хотела, но у меня появилось странное предчувствие, что опять какие-то неожиданности… Так оно и вышло.

— Вероятно, в тот вечер вы надушились своими лучшими духами?

— Вы про «Мадам Жаклин»? Сперва надо поглядеть, были ли они у меня к этому времени. — Она снова открывает дневник, начинает перелистывать, а сама продолжает говорить: — Мне подарил эти духи Торстен, знаете, как своего рода компенсацию за испорченное рождество. Тогда он меня тоже подвел, потому что его мать вбила себе в голову, будто взрослый сын обязан справлять рождество в семейном кругу. Ну да, вот здесь. Десятого января он подарил мне этот флакончик. Он десятого ездил в Эрфурт и оттуда привез духи.

— А где вы держали их? В сумочке?

— Дайте подумать. — Она подпирает голову ладонью и напряженно думает. — Так как же это было? Я встретила его на вокзале, он передал мне сверток. Мы еще немножко погуляли, зайти ко мне он не мог, я снимаю комнату. У себя я развязала сверток — да, да, так оно и было — и поставила флакон на подзеркальник.

— Отлично. Видите, как много вы вспомнили. Но вы не совсем поняли мой вопрос. Я хотел знать, где вы держали флакон тринадцатого, когда собирались в театр.

Гейм обязан сохранять спокойствие, даже если ему трудно усидеть на месте от нетерпения. Только бы не спугнуть собеседницу.

Фрейлейн Шёнфиш опять задумывается.

— А вот про тринадцатое я ничего не могу сказать. Если б хоть вспомнить, в чем я тогда была.

— Неужели выбор так велик? Перетряхните-ка свой гардероб.

— Да нет, у меня слишком много вещей; не вспомнить, никак не вспомнить. Впрочем, могу попробовать. Это было не темно-зеленое платье с меховым воротником. И не серый костюм. Может, на мне была светлая юбка с черным пуловером? Нет, не то.

— Давайте дальше.

— Еще красное с вырезом на спине, синее с белыми отворотами, платье-костюм оливкового цвета. Нет, нет, не могу вспомнить, нечего и стараться. — Она безнадежно опускает плечи и достает новую сигарету.

Гейм снова дает ей огня.

Может, дело пойдет успешней, если мы постараемся вспомнить, какая в тот день была погода, — говорит он. — В Берлине было около нуля. Здесь, вероятно, чуть холоднее. Возможно, даже шел снег…

Фрейлейн Шёнфиш не слушает, погрузившись в свои думы, и теребит пальцем нижнюю губу.

— Когда мы куда-нибудь с ним ходим, я всегда надеваю туфли на высоком каблуке.

— По снегу на высоком каблуке далеко не уйдешь. Может, с утра вы ходили на низком, а нарядные принесли в сумке, потому что у вас не оставалось времени, чтобы после рабочего дня еще раз зайти домой.

— Очень может быть. Постойте-ка, в то утро шел снег, да, да, шел снег… Ну, конечно, теперь я вспомнила. Накануне было сухо, но утром, когда я вышла из дому, лежал глубокий снег. Было еще темно. Я снова поднялась к себе, надела сапоги, а туфли на высоком сунула в сумку.

— Какого цвета ваши выходные туфли?

— Белые. Да, белые, к ним я надела синее платье с белым воротником и белыми отворотами. Точно!

— Сумка под цвет у вас есть?

— Конечно. Театральная сумочка из телячьей кожи на золотой. цепочке. Для туфель она, конечно, мала, пришлось мне взять хозяйственную сумку.

— А духи у вас где были?

— Утром я сняла флакон с подзеркальника и сунула его в сумку.

— Утром вы не душились?

— По-моему, нет. Утром я всегда спешу. Мне нельзя опаздывать, потому что ключ от магазина я уношу с собой. Фрау Гофман обычно уходит домой в четыре.

— А тринадцатого она ушла позже?

— Да, я попросила ее убрать деньги в сейф. Внизу, в магазине, их оставлять нельзя, a таскать с собой я их и вовсе не хотела. Но раз с театром ничего не вышло, я сама могла положить деньги в сейф.

— А кроме фрау Гофман, есть в магазине другие сотрудники?

— Нет, только мы двое.

— А теперь постарайтесь вспомнить, когда вы в этот день душились?

— Не помню.

— Но ведь помните же вы, когда зазвонил телефон. Что вы делали перед этим? Возможно, мыли руки?

— Конечно, я каждый вечер мою руки.

— Где у вас раковина!

— Там. — Она встает и подходит к какому-то подобию стенного шкафа.

Автоматически включается лампа и освещает выложенную зелеными изразцами нишу с электрическим водогреем и фаянсовой раковиной. На внутренних сторонах дверок вделаны зеркала.

— А теперь сосредоточьтесь, — говорит Гейм, — итак, без малого шесть. Через полчаса отходит поезд, которым вы собираетесь ехать в Эрфурт. На вас синее платье, вы радуетесь, что едете в театр. Ну как, заработала фантазия?

Фрейлейн Шёнфиш кивает.

— Ладно. Значит, руки вы вымыли. Теперь что?

— Губная помада.

— Достаньте ее.

— Она в сумочке.

Гейм передает ей сумочку.

— А тогда у меня была другая.

— Неважно. Ведите себя так, будто эта та же самая. Она щелкает замочком, достает помаду. — Кажется, я еще подпилила ногти.

— В сумочке у вас флакон. Достаньте его.

— Я его сегодня не захватила.

— Все равно. Тогда доставайте одеколон.

Она достает граненый флакончик и отвинчивает серебряную крышку.

— Вы флакончик держали в руках? Как сейчас? Думайте, думайте.

— Может быть, но чего-то мне мешает. Не могу вспомнить…

Ее взгляд пытливо обегает нишу и наконец падает на несессер с маникюрными принадлежностями, который лежит на раковине. Она достает из несессера ножницы и принимается бездумно щелкать ими.

— Точно! Я взяла ножницы! Я ведь ни разу еще не открывала флакончик. Никак не хотела вылезти резиновая затычка, пришлось поддевать ее ножницами.

— Отлично, вполголоса бормочет Гейм. — Итак, вы держите в руках открытый флакон духов. Внизу звонит дверной колокольчик. Приходит последний покупатель. Что дальше? Вы так и спускаетесь к нему с флакончиком?

— Минуточку, минуточку. — Она застывает посреди комнаты, сосредоточенно глядя в пол. Руки стиснуты в кулаки. Проходит томительная минута. Фрейлейн Шёнфиш прикусывает нижнюю губу и вдруг досадливо машет рукой, поворачивается и падает на стул.

— Нет, ничего не получается, — досадливо говорит она. — Не могу вспомнить. Как лбом в стену уперлась.

Гейм молча тянется к сигаретам. В ту секунду, когда он хочет щелкнуть зажигалкой, снизу доносится чуть плаксивый голос фрау Гофман.