Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни

В Сенате (280 г. до Р.Х.)

А. Васютинский

Не раз приходилось уже Марку Эмилию присутствовать на заседании сената. Но теперь он с особенным интересом торопился провожать туда своего отца, почтенного Квинта Эмилия Паппа. Сенаторские сыновья обычно следили за ходом прений в зале заседаний, столпившись у открытых дверей. С юности приучались сыновья знатных семей к сложному делу управления государством, слушая прения в самом, быть может, влиятельном учреждении Рима. По мере того как слабела власть консулов, росло значение сената. Вскоре он совсем себе присвоил власть в делах финансовых, в сношениях с иностранными державами, в религиозных вопросах. Консулы в своем управлении должны были непременно сообразоваться с решениями сената, сенат же подготовлял и доклады народному собранию; так выросла постепенно власть сената, его «авторитет», и он стал главным направителем политики римского народа; недаром говорилось во всех постановлениях «сенат и римский народ» – сенат стоял на первом месте.

Молодым юношам, которые собирались в маленькой комнатке у входа в зал заседаний, в будущем предстояло выступать с речами в самом зале – вот почему они с интересом следили за ходом прений, знакомясь с деловым красноречием и со многими обычаями сенатской практики: никогда не записывались эти обычаи, не было так называемого писаного устава: все передавалось изустно от далеких предков к потомкам. Сегодня же предстояло, думалось Марку Эмилию, сенату крупное дело, был, что называется, боевой день: сенат должен был выслушать мирные предложения посла, прибывшего от сильного и до сих пор победоносного врага, царя эпирского Пирра. Только вчера лишь вернулся Марк из поместья, куда ездил по поручению отца. За городом собрал он много страшных слухов об удивительном воителе, который неожиданно явился с Востока в Италию. Говорили о богатырской силе, с какой он сам рубился в первых рядах, но всего больше толковали о слонах, чудищах, которые как живые машины служили у него в войске. Громадного роста, с маленькими глазками и гибким крючком меж глаз, они страшно ревели, сильнее, чем несколько десятков труб; из маленьких башенок, стоявших у них на спинах, сыпались стрелы и копья. И не столько самое войско царя, добавляли рассказчики, сколько эти самые чудища были причиной того, что консул Публий Валерий Левин был разбит с большими потерями при Гераклее.

Вернувшись домой и поделившись с родными и знакомыми слышанными вестями, Марк Эмилий узнал о прибытии посла; мало того, узнал, что посол Кинеас побывал у них в доме, имел свидание с отцом, почтенным Квинтом Эмилием, и долго вел беседу, склоняя несловоохотливого сенатора постоять за мир и союз с царем Пирром. Предлагал и самому отцу Марка и его матери в знак будто бы приязни изящные вещицы из-за моря: золотой кубок с причудливой резьбой и хорошенькое металлическое зеркальце. Но ни отец, ни мать не взяли предложенных чужестранцем даров, а с достоинством сказали ему, что, когда правительство заключить мир, тогда и сами они станут относиться к царю с чувствами дружбы и уважения. Все это проносилось быстро в голове юноши, покамест он одевался, чтобы примкнуть к толпе клиентов, уже готовых сопровождать своего патрона. Медленно, не торопясь выступал Квинт Эмилий в своей тоге с широкой пурпуровой каймой, в особых сенаторских башмаках с особенной пряжкой в виде полумесяца. Еще вчера консул Тиберий Корунканий особым распоряжением объявил о заседании сената для обсуждения предложений царя Пирра. Случись что-либо весьма неожиданное и опасное для республики, консул мог бы послать прямо своих рассыльных по домам сенаторов с извещением о чрезвычайном заседании. Отовсюду шли по площади, видел Марк, кучки людей: сенаторы со своей свитой собирались согласно объявлению консула. Неисправным грозил штраф за неявку, но война с Пирром таким тяжелым бременем лежала на молодом Римском государстве, которое недавно лишь после кровавой и долгой борьбы справилось с воинственным соседом, самнитами, что никто из сенаторов не замедлил явиться на заседание.

Важно приветствуя друг друга, направлялись они в большой прямоугольный зал Гостилиевой курии, где с незапамятных времеп обыкновенно происходили заседания. Расторопные прислужники уже успели расставить скамейки и принести кресло из слоновой кости для председателя-консула. Между тем вошел в курию и сам консул в сопровождении целой толпы своих рассыльных, писцов и приставов. Он только что приносил жертву богам и получил хорошие предзнаменования. Спокойно вошел он в зал и занял приготовленное кресло. Сенаторов собралось уже около 300. Хотя никто из них не определил себе заранее, где будет сидеть, но теперь без толкотни, с спокойной уверенностью людей, привыкших рассуждать сообща и решать дела первой важности, они занимали скамейки, тянувшиеся параллельно двумя рядами вдоль всего зала и оставлявшие широкий проход посредине. Прямо против входа стояло на небольшом возвышении кресло консула из слоновой кости. Сенаторы продолжали чинно рассаживаться на скамьях: на первых местах сидели бывшие консулы, далее – бывшие преторы и так далее по порядку занимаемых ранее должностей. Собрались почти все, кто был занесен цензором в список. Цензор позаботился уже о том, чтобы не вписать тех, кто нарушил добрую славу и обычаи предков. Когда все утихло, консул в обычных выражениях, пожелав наперед счастья и благополучия римскому народу, доложил о приходе от царя Пирра посла с предложением мира и союза. Он затем вкратце сообщил, что посол просил разрешения сам говорить пред сенатом. Вслед за тем ввели посла с переводчиком: они стали в промежутке между первыми скамьями и креслом консула. Юноши, оставшиеся за дверями залы, столпились у входа и с любопытством заглядывали вовнутрь. Наш Марк успел протискаться в первый ряд. Напряженно дыша, чувствуя на себе тяжесть теснивших его приятелей, он весь превратился в слух и зрение. Вот посол повернулся к ним лицом и заговорил несколько дрожащим, но приятным старческим баритоном, делая по временам плавные красивые жесты рукой в такт словам. С виду это – высокий, благообразный старик с небольшой белой как снег бородой. Речь его льется плавно и быстро. Глаза сверкают. Но переводчик монотонным деревянным тенором переводит греческую речь на латинский язык. Посол советует не продолжать губительной войны, предлагает от имени царя Пирра отпустить без выкупа всех пленников, обещает вооруженную помощь против соседей, враждебных римскому народу, и требует лишь освобождения греческих городов и независимости сабельских союзников царя. Он долго и много говорил о силе и опытности царских воинов, о многочисленных подкреплениях, которые идут на помощь к Пирру, убеждал не искушать напрасно изменчивого военного счастья, описывал выгоды и счастье прочного мира, а также оборонительного и наступательного союза, предлагаемого царем Пирром. В заключение посол напал неожиданно для слушателей на самих тарентинцев, выразил свое сочувствие римлянам, которые от них потерпели, но тут же указал, что тарентинцев и так уже покарала грозная Немезида – они и сами достаточно потерпели от войны: много их погибло в бою, потому что царь Пирр не позволил им бражничать, а зачислил в войско всех способных носить оружие и заставил сражаться с римлянами. И так римское оскорбление смыто уже кровью врагов, согласно обещанию римских послов, оскорбленных буйными гражданами Тарента. Стоит ли после этого, хотя римляне и потерпели поражение, продолжать войну? Спокойно, видел Марк, как и всегда, сидели сенаторы, слушая речь изворотливого грека. Но вот посол кончил и выведен был из зала вместе с переводчиком. Тиберий Корунканий недаром славился как искусный законовед и знаток старых обычаев. Согласно принятому обычаю он стал собирать мнения сенаторов. Первым был спрошен по заведенному порядку тот, кто стоял первым в цензорском списке и носил название первого сенатора. Он высказался за мир. Легкое движение произошло в толпе юношей: кто-то из молодых Клавдиев, стремительно расталкивая толпу, выбрался наружу и скоро исчез из виду. После этого Тиберий Корунканий стал по порядку опрашивать и прочих сенаторов. Каждый вставал и кратко или пространно высказывал свое мнение; иногда оратор далеко уклонялся в сторону от обсуждаемого вопроса. Но так же невозмутимо сидел на своем месте консул, не перебивая и не останавливая оратора, и спокойно слушали сенаторы. Были и такие, которые, не высказываясь, вставали со своих мест и молча переходили к оратору и садились с ним рядом, показывая таким образом, что разделяют его мнение. Время шло, уже длинные тени стали падать на площадь, солнце стало склоняться к закату, когда Марк Эмилий с удивлением увидел, что, по-видимому, за мир стоит большинство. Видно, устали римские землевладельцы от кровавых войн и хотели передохнуть. Невольно тут закралось в душу Марка Эмилия подозрение: вспомнилось ему, что хитрый грек назойливо предлагал богатые подарки его отцу и матери. Немного голосов требовали решительного продолжения войны, и в их числе был отец Марка Эмилия, Квинт Эмилий, знаменитый ветеран Маний Курий Дентат, но голоса их звучали одиноко, и лишь небольшая кучка друзей окружала их. Но вдруг Марк, ожидавший, что консул скоро закроет заседание, почувствовал сильное движение за своей спиной; он едва успел посторониться: рабы на носилках несли старика Аппия Клавдия, знаменитого своими победами, триумфами, но в особенности своими постройками и сооружениями. Современники никак не могли разобрать при его стремительных проектах, за кого он стоит – за старую ли власть патрициев или за городскую бедноту. Знал Марк Эмилий, что многие считали его политику неразумной, отказывались понимать ее и в насмешку называли Аппия Клавдия «слепым». Под старость он, разбитый параличом, в самом деле ослеп и редко являлся в сенат. Но теперь, очевидно, внук его не выдержал, догадался Марк Эмилий, и сообщил старику, что происходит в сенате. Навстречу носилкам двинулись сыновья и зятья, подхватили больного старика под руки и почти на руках внесли в зал заседания. Воцарилась глубокая тишина. И когда Тиберий Корунканий произнес свое обычное обращение: «Говори, Аппий Клавдий», старик хриплым и резким голосом начал упрекать сенаторов за то, что они, всегда ранее привыкшие ходить по прямой дороге, ныне избрали кривой путь. Вконец они уничтожают и губят славу сената и римского народа. Жалеет он, Аппий Клавдий, что не оглох в придачу к своей слепоте: не пришлось бы ему тогда слышать постыдные слова и решения. Кого боятся они? Если раньше кичливо говорили, что не струсят и самого Александра, когда он явится в Италию, то теперь не пристало страшиться жалкого врага, Пирра. И войско его – сброд из тех народов, которые всегда подчинялись Македонии, и сам он – лишь всегдашний слуга одного из телохранителей Александра Македонского. Ползал он раньше у ног своего господина, а теперь бродит по Италии, не столько ради помощи Таренту, сколько ради своего спасения: много у него злых врагов на родине, в Греции. И этот несчастный предводитель разбойничьей шайки имеет дерзость обещать римскому сенату и народу владычество над всей Италией с тем войском, которое не могло помочь ему удержать за собой одну Македонию! Мир с таким человеком не только не выгоден, а крайне опасен. Союзники его набросятся тотчас на Рим, как только увидят, что Пирру удалось без труда запугать римский сенат и народ. Они смеяться будут над римлянами…