Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

В Риме после бегства Катилины осталось довольно много его сторонников. Во главе их стоял претор П. Лентул, который уже побывал в консулах (71 года), и два бывших претора – П. Автроний и Л. Кассий; но все это были люди нерешительные и неспособные, и доверие к ним со стороны римских пролетариев было невелико. Катилина, уезжая, дал им сам советы, как они должны были поступать: сначала надо было подготовить римское простонародье к восстанию; затем в назначенный день убить Цицерона и поджечь город в 12 частях. В это же время к Риму должно было подойти и войско Катилины; римские пролетарии должны были соединиться с этим войском и среди общей сумятицы и переполоха завладеть властью.

Но Лентул проводил время в бездействии; чтобы затянуть дело, он вступил в переговоры с послами одного галльского племени аллоброгов, жившего в Альпийских горах. Чуть не все это племя попало во власть к римским ростовщикам; кроме того, их разоряли непомерными поборами римские чиновники, и Лентул рассчитывал, что они с радостью согласятся принять участие в заговоре; при этом он обещал им уничтожение их долгов и свободное управление. Послы долгое время колебались, но в конце концов, не рассчитывая на то, что у заговорщиков окажется достаточно сил для победы, они сочли более выгодным для себя выдать их римскому правительству. Цицерон с радостью выслушал их донос. Наконец-то в его руках оказались очевидные и несомненные доказательства, изобличающие Катилину и его сообщников. Лентул был настолько неосторожен, что передал послам письма к их аллоброгским властям, в которых прямо говорилось о заговоре, и теперь эти письма оказались в его распоряжении. По докладу Цицерона сенат приказал немедленно взять под стражу Лентула и других заговорщиков. Вслед за тем Цицерон собрал заседание сената, на котором должна была решиться судьба арестованных.

Это было уже в начале декабря 63 года. С быстротой молнии по улицам города разнеслась весть, что заговор, так долго волновавший римское население наконец открыт и виновники его схвачены. С бодрыми лицами, быстрыми шагами шли теперь сенаторы к месту сенатского заседания. Их не угнетала больше мысль о возможности конца их господства, и они не страшились за свое будущее. Навстречу им повсюду попадались кучки возбужденного народа, живо обсуждавшего события. И сенаторы с радостью замечали, как мало теперь, после того как стала выясняться неудача всего заговора, осталось у Катилины сторонников. «Он замышлял поджечь Рим! Он хотел лишить нас крова и имуществ!» – кричала толпа в одном месте по адресу Катилины; а в другом месте несколько дюжих ремесленников и чернорабочих громкими голосами прославляли Цицерона и называли его величайшим из консулов, отцом и спасителем отечества. Когда же сам Цицерон показался на форуме, то толпа тесной гурьбой окружила его и восторженными овациями провожала вплоть до здания сенатского заседания. Зато зловещим молчанием был встречен молодой Юлий Цезарь, также направлявшийся в сенат. Его подозревали в близости к Катилине, и теперь изменчивая римская толпа так же быстро от него отвернулась, как быстро когда-то вознесла на вершину славы и облекла своею любовью.

Но вот уже все сенаторы оказались в сборе, и консул Цицерон обычными торжественными словами открыл сенатское заседание. На этот раз сенат превратился в суд, и ему предстояло решить, какому наказанию повинны захваченные заговорщики. К первому с вопросом об этом Цицерон обратился, по обычаю, к назначенному консулу Д. Юлию Сильвану, и тот без колебаний ответил: «Смертная казнь». Тот же ответ дали и все спрошенные затем сенаторы, пока очередь не дошла до Юлия Цезаря. Цезарь же произнес довольно длинную речь: «Я знаю, – говорил он, – что нет таких мук, которыми бы преступники могли искупить свои злодеяния; но теперь опасности для государства благодаря мерам, принятым нашим консулом, уже не существует, и нам незачем быть слишком жестокими. К тому же приговор к смерти и незаконен, потому что закон запрещает казнить смертью виновных граждан без одобрения народа. Если же мы дадим консулу право жизни и смерти над гражданами, то кто поручится, что это не будет дурным примером для других времен, и этим правом, может быть, придется пользоваться дурным и неумеренным консулам. Ведь пережили же мы времена Суллы, когда с разрешения облеченного высшею властью диктатора производились без конца казни и грабежи. И потому я полагаю, что для заговорщиков окажется достаточным наказанием, если их имущества будут конфискованы, а они сами – сосланы в разные укрепленные города, где их будут содержать под стражей».

Цезарь говорил так убедительно и красноречиво, что многие из сенаторов поколебались и согласились с его мнением. Даже сам Цицерон, который не хотел навсегда разрывать с демократической партией, склонен был ограничиться тем наказанием, которое предложил Цезарь. Но вот очередь дошла до Марка Порция Катона. Это был еще молодой сенатор, которому в это время было только 32 года, и он еще числился в рядах младших сенаторов, не достигших преторского звания; но он был известен строгостью своей жизни и суровостью своих взглядов; в скромности и постоянной серьезности он хотел подражать своему знаменитому предку. Про него ходила молва, что он никогда ничего не прощал себе, но так же суров и жесток был по отношению к другим. И теперь он в длинной речи высказался за то, чтобы жестоко наказать виновных и осудить их на смерть; он говорил, что безрассудно прощать тем, которые сами замышляли погубить государство, что жалость в этом случае скорее доказывает трусость и нерешительность сенаторов, чем их доброе сердце. Большинству сенаторов эта речь Катона понравилась как нельзя более, и они стали превозносить его до небес, как достойного потомка своих славных предков. После этой речи уже не могло быть сомнений в том, какая участь постигнет заговорщиков: огромным большинством голосов они были приговорены к смертной казни.

Приговор был немедленно приведен в исполнение. До этого времени виновные сидели под стражей в частных домах тех из римских граждан, на которых сенат вполне полагался. Теперь из их казни решено было устроить внушительное зрелище, которое устрашило бы всех сторонников народной партии, в душе сочувствовавших Катилине. Поздно вечером, при свете факелов, под сильною стражею приговоренных к смерти повели через весь город в тюрьму, где их должны были казнить. Большая толпа сенаторов и богатейших всадников сопровождала это грозное шествие; во главе его шел сам консул, ведя за руку знатнейшего из приговоренных – П. Лентула; за ним следовали преторы, ведя остальных. Приведя в тюрьму, их по очереди опустили в темное и глубокое подземелье, служившее прежде колодцем; там их ждали палачи, совершившие над ними казнь.

Между тем перед зданием тюрьмы на площади стояла несметная толпа народа. Она следовала по городу за мрачным шествием приговоренных, но никто не знал, ведут ли их в другое, более надежное помещение, или на казнь. Но вот на площадь вышел консул и своим звучным голосом громко крикнул: «Они умерли!» Толпа на минуту замерла; затем гром аплодисментов огласил площадь. Изменчивая римская толпа восторженно приветствовала того, кто уничтожил у нее последнюю надежду на освобождение из тенет нужды и долгов…

После этого дело быстро пошло к развязке. Когда в лагере Катилины стало известно о казни римских заговорщиков, многие оставили его, потеряв всякую надежду на успех. С оставшимися Катилина, уже не думая о походе на Рим, попытался пробиться через крутые и непроходимый горы Апеннинского хребта в Галлию; но здесь, при Пистории, спускаясь с гор, он был окружен высланным против него из Рима войском претора Кв. Метелла; недалеко с другим войском находился и его бывший союзник Антоний, теперь перешедший на сторону сената. Окруженный со всех сторон горами и неприятельскими войсками, далеко превышавшими его и числом, и качеством вооружения, Катилина не думал о бегстве. Он собрал всех своих приверженцев и напомнил им, что они сражаются за свободу, между тем как их противники будут проливать кровь только за интересы немногих. «Вся наша надежда теперь только на меч, – говорил он им, – наше спасение – только в отчаянной храбрости. Но если судьба нас обманет и мы падем, то пусть гибель наша принесет неприятелю не только победу, но и много крови и слез…»

Вслед за тем в узкой лощине, со всех сторон окруженной горами, началась битва. Солдаты Катилины оправдали его надежды: никто из них не бежал, и почти все они пали, обращенные лицом к неприятелю, большинство при этом на том самом месте, где они стояли в начале боя. Сам Катилина отослал своего коня, приказав сделать то же самое и всем своим офицерам. Он бился, как простой солдат, и под конец боя сам искал смерти. Его тело нашли вдали от его боевых товарищей, среди груды неприятельских трупов…