Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

«То, что далеко, хотя и близко».

Именно так озаглавлен 166-й дан «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон. И среди прочих явлений жизни, далеких, хотя и близких, Сэй-Сёнагон отмечает «последний день двенадцатой луны и первый день Нового года»[587].

Последний день каждого месяца называется по-японски мисока, а последний день года — о-мисока, т. е. «великий последний день месяца», или о-цугомори, т. е. «великий перелом». Вместе с ним начинается весь цикл новогодней обрядности.

Новогоднее празднество является своего рода психологической границей. Считалось, что к этому времени хлопоты, горести, неприятности, связанные с прошедшим годом, должны закончиться. Все стремились по возможности закончить к Новому году большинство дел, чтобы как можно меньше оставалось забот, переходящих со старого года на новый.

Последний день старого года был заполнен множеством забот. В домах заканчивали приготовления к празднику, все старались рассчитаться с долгами, завершить неотложные дела.

В городах в различных компаниях и фирмах завершение дел старого года отмечали совместными пиршествами. Великолепную зарисовку празднования окончания дел старого года подмастерьями — изготовителями сакэ дал Э. Гюмбер, наблюдавший его в окрестностях Эдо в 1864 г.: «Почтенная компания располагается под открытым небом и начинает угощаться морскими раками, горячими пирогами и свежим саки. Полные бокалы этого напитка уже вылиты в волны одного из притоков Семида-Гавы, и большой церемониальный кубок обошел круг пирующих; вслед за тем начинаются различные игры, имеющие главной целью выказать силу и ловкость состязающихся. Присутствующие держат пари за обе вступающие в состязание стороны; играющие схватываются за руки и начинают гнуть друг друга в противоположные стороны, или тянуть веревку, повернувшись спиною друг к другу, или поднимают с земли опахало, стоя на одной правой ноге, а левую загнув назад. Наконец, утомленные, они ложатся под кедры, и победители с наслаждением упираются ногами в спины побежденных, а остальная компания пускается в бешеный пляс. Затем все, молодые и старые, толпами возвращаются в город; их торжественное шествие есть не что иное, как пародия на парадные выходы даймиосов. Герольд, убранный током из ивовых ветвей, т. е. попросту с нахлобученной на голове курятной корзинкой, потрясает в правой руке черпальным ковшом, произнося глухим голосом знаменитое „станиеро“, на колени! Знаменосец вместо флага несет огромный пук перьев, которым обыкновенно сметают пыль с потолков, и сам принц является в виде Силена, которого ведут под руки дюжие парни. Вся эта свита, полуобнаженная, так же, как и сам принц, напоминает древние вакхические празднества, с той разницей, что древний тирс заменен деревянною саблею, болтающейся сбоку, а венок из виноградных лоз — смешным бумажным колпаком.

Пивовары, желающие щегольнуть своей грацией, играют веером в такт разных танцевальных „па“, которыми они разнообразят торжественное шествие кортежа. Другие приплясывают под звуки пустых бочонков, ловко вертя их на перекинутых через плечо бамбуковых палочках. Юный вождь, опираясь левой рукой на свою саблю, протягивает правую вперед и несет к ней пятку правой ноги.

Подобными шутками закапчивают свой трудовой год веселые пивовары»[588].

В конце XIX в. между купцами существовал обычай накануне Нового года есть длинную вермишель соба, с тем чтобы богатство сохранялось так же долго, как тянется вермишель[589].

В прошлом в обрядах последнего дня года, новогоднего вечера и новогодней ночи важное место занимало хождение по домам ряженых. В XII в. Кэнко-хоси писал: «Пока не пройдет ночь, люди бродят по улицам, стуча в чужие ворота, из-за чего-то громко кричат и носятся, почти не касаясь земли ногами»[590]. В XVII в. ряженые ходили из дома в дом и в деревнях, и в городах. Так, в г. Нара простолюдины, жители северных окраин города, обходили все дома, возглашая: «Богатство, богатство, богатство!» И в каждом доме их угощали рисовыми лепешками и одаривали медяками. А в г. Нагасаки женщины из бедных семей разрисовывали лица красной краской, брали в руки глиняные фигурки богов счастья Эбису или Дайкоку, поднос с насыпанной на нем крупной солью и обходили дома с новогодними поздравлениями и со словами: «Прилив начался как раз в той стороне, откуда в наступающем году пожалует бог счастья!»[591]. В 60-х годах XIX в. в канун Нового года немало ряженых можно было видеть и на улицах Эдо: на голове у некоторых из них были шапки из зеленой бумаги, имеющие форму усеченного конуса, которые закрывали почти все лицо. Белый фартук был вышит красным шелком. В таком костюме ряженые расхаживали от одной двери к другой, пели, плясали, отбивая такт двумя бамбуковыми тросточками, ударяя одной о другую. В домах их одаривали деньгами[592].

В префектуре Акита, на п-ове Ога, молодые парни рядились в соломенные хламиды, лапти и маски «красного дьявола» и «синего дьявола». По сговору с хозяевами дома, где были маленькие дети или юная невестка, они страшно громко стучали в двери, врывались в дом, не снимая обуви, размахивая бумажной махалкой и стуча тесаком о кадушку, которую держал «синий дьявол». В доме они исполняли дикий танец, требуя вина, которое им немедленно подносили, и учиняли строгий допрос с угрозами детям или невестке. Хозяин дома их успокаивал и уверял, что дети или невестка ведут себя примерно[593]. Обычай этот сохранился до настоящего времени.

В последние дни 12-го месяца повсеместно в синтоистских храмах проводился обряд Великого очищения (о-хараи). За несколько дней до церемонии священнослужители разносили по домам за небольшую плату вырезанные из бумаги изображения человеческих фигурок. В каждой семье покупали столько фигурок, сколько членов семьи. Затем этими бумажными фигурками обтирали тело и возвращали их в храм. Считали, что с ними «уходили» все грехи, болезни, неприятности старого года. В день церемонии о-хараи священник исполнял древнее норито «Молитвословие Великого очищения», после чего все бумажные фигурки либо сжигались, либо выбрасывались в горную реку[594].

Упоминание об обряде о-хараи, исполнявшемся в хэйанский период при императорском дворце, сохранилось в сочинении Сэй-Сёнагон «Записки у изголовья», в 156-м дане «То, что приобретает силу лишь в особых случаях». Сэй-Сёнагон пишет о том, что придворные дамы (куродо) накануне о-хараи в последние дни 12-й луны ломали палочки бамбука[595]. С помощью этих палочек измерялся рост императора, императрицы, наследного принца. Затем по размеру палочек делались куклы, которые во время обряда о-хараи опускали в бурную реку, полагая, что таким образом смывалась вся скверна с тех, кого эти куклы изображали[596].

Поскольку в прошлом наступление Нового года, или, правильнее, новогоднего праздника, увязывалось с появлением молодой луны, много обычаев и обрядов приходилось на вечерние часы, с наступлением сумерек.

Ряд обычаев и обрядов кануна Нового года был связан с огнем, которому приписывалась очистительная функция и в котором видели символ продолжения жизни.

В XIV в. Кэнко-хоси писал о том, что в Киото «в новогоднюю ночь в кромешной тьме зажигали сосновые факелы»[597]. В 1864 г. Э. Гюмбер наблюдал в окрестностях Эдо обряд зажигания лучин на пороге каждого дома в полночный час. «С приближением полуночи, — пишет он, — мы вдруг заметили появившиеся огни на всех порогах сельских жилищ. Это были зажженные пуки лучины, сначала горевшие ярким пламенем, потом вдруг меркнувшие»[598]. Пытаясь понять, что значили эти огоньки, Э. Гюмбер сравнивает этот обряд с обычаем гадания с помощью горячего олова на рождество у французов, когда девушки пытались узнать судьбу в новом году. «Японцы зажигают пук лучин, вымоченных предварительно в святой воде, затем, смотря по направлению, форме и блеску пламени, стараются отгадать, хорошее или дурное будущее ожидает их в наступающем году»[599].

В середине XIX в. во многих синтоистских храмах в полночь зажигались большие костры, при свете которых совершался обряд очищения (мисодзи). Священники в полном облачении выходили из храма, на последней ступеньке их встречали двое ряженых, изображавшие бесов, с рогатыми масками на лицах. При виде священников они обращались в бегство[600]. Обряд этот очень древний. О нем упоминал в XIV в. Кэнко-хоси, который называл его «изгнанием демона». Первоначально это была ритуальная пантомима, которая разыгрывалась при императорском дворце в новогоднюю ночь. Участников пантомимы было двое: один изображал Демона болезни, другой — его противника. Оба участника обряда были одеты в живописные костюмы, на лицах — маски. По окончании обряда Демон болезни должен был быть изгнанным из дворца (а позднее из храма) через определенные ворота[601]. Хочется обратить внимание на то, что этот обряд очень похож на корейский — на изгнание Духа лихорадки Чхоёном, сыном Дракона Восточного моря, совершавшееся в новогоднюю ночь при дворе ванов династии Коре (X–XIV вв.).

Животворная сила огня почиталась во всех слоях японского общества. В селениях префектуры Окаяма вечером последнего дня в очаге ирори разводили большой огонь из поленьев плотного дерева без сучьев и с прямым волокном — чаще всего из пихты. Огонь старого года должен перейти в огонь Нового года, не потухая. Если он начинал угасать, это считалось очень плохой приметой: либо дом придет в упадок, либо в нем поселится злой дух. Полагали, что большой огонь отгонял Духа бедности — Бимбо но ками. Поленья назывались «дрова года» (тосиги), а огонь — «огонь года» (тосиби). Нередко выбирали такие большие поленья, что они горели в течение пяти дней.

Распространенными были также обряды получения «нового» огня Нового года. В префектуре Нара право зажигать «новый» огонь принадлежало главе патрономии (додзоку). Этот обряд до наших дней сохранился, например, в деревне Цугэмура.

Уже знакомый нам Иманиси-сан, будучи одним из старейших жителей своего квартала, в котором живут его близкие родственники, и главой основной семьи (хонкэ), руководит многими традиционными обрядами. Ему же принадлежит и право зажигания «нового» огня. Около десяти часов вечера, когда ночная тьма уже спустилась над деревней, Иманиси-сан у себя в доме после соответствующих церемоний зажег свечку и поставил ее в большой круглый бумажный фонарь. Затем, взяв в правую руку зажженный фонарь, а в левую — лаковый поднос, на который были положены листья папоротника и мандарин, он вышел из дому. Из боковых переулков, от соседних домов навстречу Иманиси-сан вышли его родственники: среди них были двое мужчин, мальчик лет двенадцати и четыре женщины. Каждый нес в руках большой бумажный фонарь (пока без огня) и лаковые подносы, на которых также лежали листья папоротника, мандарины, соломенные веревки. Встретившись на перекрестке, на краю дороги и поля, они обменялись словами приветствия и поздравлениями. От фонаря Иманиси-сан был зажжен пучок соломы. На краю поля был разведен маленький костер. Все присутствующие бросили в костер листья папоротника и мандарины: это были «подарки-подношения» огню. Затем каждый зажег от костра свою свечу и ею засветил свой фонарь. В темноте ночи заиграли огнями еще семь фонарей. Иманиси-сан, как глава патронимии, сказал несколько приветственных слов, угостил всех присутствующих родственников сладостями, пожелал им счастья в Новом году. Весело переговариваясь, со светящимися фонарями все стали расходиться. Каждый уносил с собой «огонь» Нового года, чтобы от этого огня нажечь очаг.