Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

Конец старого года.

Для территорий, лежащих к западу от Центрального Тибета и северо-западу, для земледельческих районов Шигацзе характерны праздники, связанные с зимним солнцестоянием, которые еще недавно воспринимались как праздник Нового года. Популярная народная традиция, зафиксированная А. Франке, о происхождении этого праздника, о связи его с событиями, происшедшими в XVI в., сообщает следующее: был конец года, когда армия Ладака приготовилась открыть военные действия. Поскольку делать этого до празднования Нового года считалось несчастливым предзнаменованием, а ждать тибетского Нового года нужно было еще два месяца, то Чжамьян-намчжал (1560–1590), правитель Ладака, набрался решимости и постановил, что празднование данного Нового года должно отмечаться двумя месяцами раньше принятого. Считается, что именно с тех пор Новый год в Ладаке празднуется на два месяца раньше, чем в Центральном Тибете[737].

Дата празднования земледельческого Нового года в XIX в. более или менее была привязана к зимнему солнцестоянию. По народному календарю его отмечали через два месяца после сбора урожая и через четыре или шесть недель после заготовки вяленого мяса на зиму[738]. Этот период по лунному календарю приходится на время 10-й или 11-й луны.

Интересно отметить, что еще в китайской династийной хронике «Таншу» сообщалось о том, что тибетцы считали началом Нового года время сбора нового урожая[739]. В этой хронике содержатся также данные о том, что у племен, которые обитали между Хотаном, Тибетом и Сычуанью, начало года приходилось приблизительно на зимнее солнцестояние. «Наша одиннадцатая луна была их первой, — говорится в этой хронике. — Чтобы предугадать, каким будет грядущий год, они в десятой луне отправляются в горы и приманивают птиц. Если гадатель рассматривая желудок пойманной птицы, находит там среди зерен зерна пшеницы, то грядущий год должен быть счастливым, если же пшеница отсутствует, то год будет неудачным» (цит. по[740]).

В XIX в. старый земледельческий Новый год назывался Сонам лосар. Анализ этого названия показывает, что его можно понять как «Новый урожай — время ячменя», так как сонам — «земледелие», со — «ячмень», нам — «время» (?), «ночь» (?), ло — «год» и одновременно «урожай», сар — «новый».

Со старым земледельческим Новым годом связан один любопытный обычай. Мир переворачивается вверх дном, чтобы благополучно пересечь неуверенный промежуток существования и перейти из старого года в новый. И потому в течение нескольких дней слуги и батраки не работают и наряжаются в праздничные одежды, а хозяева находятся у них в услужении, делают им подарки, приглашают их в гости, устраивают пирушки[741]. Такой обычай был характерен и для древнего Китая, и для европейских стран. Но если многие исследователи видят в нем «реминисценцию идей „золотого века“ когда, как рассказывают легенды, все люди были равны»[742], то в тибетских хрониках религии Бон этот обычай соотносится с концом света, светопреставлением, когда все люди будут равны, монахи станут военными, а отшельники приобщатся к мирским радостям[743].

В Ладаке (Калатцэ) вечером 13-го дня 10-й луны несколько человек рядились «бабами», мазались сажей и надевали соломенные шляпы. В их честь исполняли три танца. Затем «бабы» разводили большой костер из дров. К утру они отправлялись к деревенскому алтарю юллха (божество-покровитель местности, деревни в виде кучи камней) и совершали жертвоприношения. Потом крестьяне приглашали ряженых «баб» в гости. На 3-й день 11-й луны устраивали бега, и после этого все поднимались на крыши собственных домов, где совершали жертвоприношения, молили о благополучии в новом году и стреляли из ружей, отпугивая злых духов. В ночь на 7-е число 11-й луны в деревне происходили танцы трех масок, две из которых назывались «дедушка» и «бабушка», третья — безымянная. Танцы завершались изгнанием масок, но затем все жители деревни возвращались в деревню и вели с собой все три маски. Девушки и юноши исполняли «танец благополучия» (счастливой судьбы), а в это время «бабы» под крики толпы и оружейные выстрелы уносили прочь из деревни торма (жертвенные хлебцы). Потом «бабы» возвращались, переодевались в праздничные наряды, умывались, и наступал Новый год[744].

О прекращении человеческих жертвоприношений в связи с празднованием земледельческого Нового года в Ладаке существовала такая легенда. В давние времена для умилостивления божества полей каждый год ему приносили в жертву человека — каждая семья по очереди. Дошла очередь до одной бедной вдовы. Слуг у нее не было, и жертвой должен был стать ее единственный сын. Когда она горько рыдала, к ней подошел странствующий отшельник и предложил себя в качестве жертвы вместо сына, если она согласится кормить его вплоть до дня жертвоприношений. Вдова согласилась. В назначенный день отшельника с большим шумом доставили к деревянному изображению божества-покровителя полей. Когда жрец с топором в руках подошел к отшельнику, тот сказал: «Дай-ка топор мне. Я сначала проверю, нужна ли моя жизнь божеству». С топором в руках отшельник обратился к богу: «Ну, владыка полей, если тебе нужна моя жизнь, бери ее. Если же нет, то я возьму твою». И так как ответа не последовало, то отшельник топором изрубил изображение и бросил его в воду. Вода донесла куски дерева до деревни Гугти, где их выловили и вновь собрали. С тех пор в жертву божеству полей стали приносить козла[745]. Легенду можно рассматривать как реликт древних религиозных представлений об умирающем и воскресающем духе растительности, о ежегодном умирании и воскресении природы как некоего живого тела, а обряды — как магические, содействовавшие этому ежегодному оживлению природы и ускоряющие его (ср.[746]).

В этом же регионе наблюдается еще один любопытный обычай, характерный для Центрального Тибета. В течение года деревенская община содержала молодого человека, который все время плел веревку. В назначенный день веревка закреплялась на вершине горы, и юноша должен был спуститься по ней вниз. По мнению Фогеля, этот обряд символизировал человеческое жертвоприношение (см.[747]).

Новогодние празднества, связанные с зимним солнцеворотом, включают также обряд почитания предков и обряд очищения искупительной жертвой. Поскольку это празднование приходится приблизительно на солнцеворот, то разожженный костер свидетельствует не только об очистительном характере огня, но и указывает на желание вернуть утраченную силу Солнца, т. е. путем имитативной магии облегчить возвращение Солнца, а с ним тепла и света. Вместе с тем можно говорить о наличии представлений об умирающей и воскресающей природе, о бытовании обрядов, способствующих возрождению духа растительности.

В отличие от Сонам лосара, земледельческого Нового года, Гйалпо лосар, нынешний Новый год, чаще всего приходится на февраль. Второе название месяца гйал — намсо. Это слово является зеркальным слову сонам, входящему в наименование земледельческого Нового года. Может быть, два эти слова связаны с определением разных видов земледельческих работ.

Точных сведений о начале зимы по народному календарю нет, хотя А. Уодделл сообщает, что зима начинается после Праздника огней, приходящегося на 25-й день 10-го месяца[748]. Вероятно, эти даты имели большое расхождение в зависимости от местных традиций. Буддийская церковь вобрала в себя народные обычаи и практически включила в свой пантеон всех персонажей добуддийской мифологии, поэтому какое-то отношение к началу зимних календарных праздников имеет официальный праздник богини Лхамо, отмечаемый в 14-й или 15-й день 10-го месяца. Раз в год в один из этих дней каменная маска богини вставляется в деревянную раму и затем в качестве лица прикрепляется к каркасу огромной фигуры, полой внутри. Внутрь фигуры помещается монах, который несет на себе всю конструкцию. Чтобы подготовиться к этой церемонии, монах-избранник вплоть до самого праздника в течение двух месяцев созерцает Лхамо.

Процессия во главе с фигурой богини совершает круг по городу и возвращается в храм, откуда начиналось шествие. Впереди Лхамо идут 21 мальчик с барабанами и парой цимбал, одетые в черные шапки, как персонажи Чама. Когда шествие заканчивается, во дворе храма разбрасывают жертвенные хлебцы (торма), которые почитаются населением как амулеты, оберегающие от злых духов[749]. Одну из ипостасей богини Лхамо называют «Прославленная царица серпа Маг». В качестве ее атрибута называют сор — «серп» (к сожалению, пока не известно ни одного изображения богини с серпом). Сор — магическое оружие против злых духов, очевидно, восходит к серпу как атрибуту богини Лхамо. До праздника созревания зерна существовал запрет на резку травы металлическим серпом, чтобы не разгневать бога-покровителя полей. Можно было рвать траву руками или жать серпами из рогов быка или овцы. Этот обычай сохранился в Лахуле[750]. Богиню сопровождают черные птицы, черные собаки, черные овцы. Кроме прочих атрибутов она держит мешок с болезнями, жребий и тамшинг — деревянную долговую табличку, известную еще в древнем Тибете[751]. В свите Лхамо — богини времен года; атрибут Богини осени — серп.

Может быть, имеет смысл считать описанную церемонию косвенным указанием на существование в архаическом Тибете богини-покровительницы земледелия, а также обрядов, связанных с ее почитанием, следы которых растворились впоследствии в культе Лхамо как персонажа буддийского пантеона, тем более, что используемые во время совершения обряда в качестве атрибутов серп и долговые таблички, разбрасывание жертвенных хлебцев, свита из черных, явно жертвенных животных имеют аналоги в обычаях других народов, связанных с земледельческими культами.

В 25-й день 10-го месяца в Лхасе и Гумбуме отмечался Праздник огней в память «ухода в нирвану» Цзонхавы Лобзан-дакпы. А. Уодделл отмечает, что годовщина «ухода» Цзонхавы является праздником, специально установленным буддийской церковью и отмечаемым зимой, когда дни становятся короче. Возможно, этот праздник ассоциируется с великим праздником природы, известным и у других народов в это время и отмечаемых для того, чтобы «увеличить» утраченную силу света и «вернуть» Солнце[752]. Официальное название Праздника огней — Галдан нгачход (Пять подношений в честь Галдана. Галдан — Обитель радости, местопребывание Майтрейи, Будды грядущего). Воздвигнутые в Лхасе алтари и площадки, храмы, государственные учреждения, частные дома украшались тысячами маленьких и больших масляных ламп, плошек и торма. Вечером того же дня происходило торжественное шествие, впереди процессии несли изображение Цзонхавы. Если фонари и лампы при этом горели ярко и ровно, то это было предзнаменованием великого процветания[753].

В Гумбуме этот праздник скорее напоминал ярмарку. Улицы были запружены праздничной толпой. По торговым рядам, на площадках и по горным склонам вокруг монастыря возникал грандиозный базар. Монахи, миряне, заезжие гости бродили толпами и развлекались разнообразными зрелищами — то выступлением группы заезжих акробатов из Пекина, то игрой с прирученным медведем. Вечером по знаку сигнальной трубы Гумбум весь наполнялся звуками труб и раковин. В соединении с голосами монахов, возносивших молитвы, эти звуки создавали необычайную симфонию. Вдоль порталов храмов, на крышах домов, возле всех изображений внезапно загорались тысячи огней, и монастырь становился похожим на далекое небо, усеянное звездами[754].