Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни

Гостей пришло больше, чем звал хозяин, так как приглашенные привели в свою очередь своих друзей (как тогда выражались – «теней»). Пришел также на пир один незваный надоедливый паразит. Полусерьезно-полушутя хозяин ему говорил: «Как, и ты здесь?! Как ни клянись, Требий, трудно поверить, что ты не стыдишься за свой образ жизни, что для тебя по-прежнему высшее благо – питаться чужими объедками… Ведь нет ничего непритязательнее брюха. Но допустим даже, что тебе нечем наполнить желудок: проси тогда милостыню! Разве мало места на пристани, мало мостов; и не найдется разве рогожки, чтобы немного прикрыться? Или тебе уж так дорого унижение за знатным столом и так силен голод? Дрожать от холода на улице и глодать грязный собачий огрызок – в этом ведь меньше позора!» Гости смеялись, смеялся и Требий, очень мало смущенный словами хозяина.

Пирующие римляне

Между тем к гостям подошли рабы и уже снимали с их ног сандалии, а мальчики подносили серебряные тазы, кувшины с водою и полотенца. Омывши руки и ноги, все направились к столу. Хозяин провел Метелла на самое почетное место, на среднем ложе, против двери; слева сел хозяин; справа от хозяина на ложе возлегли остальные почетные гости[36], а слева – клиенты и паразиты. Гости развернули принесенные с собою салфетки, и после возлияния богам ужин начался. На столе лежали для желающих вилки и ложки, но многие обходились без них.

Посуда искрилась и сверкала под светом светильников; гости похваливали роскошь золотой и серебряной сервировки и любовались тонким разноцветным стеклом. Всеобщее внимание было привлечено большим стеклянным сосудом, стоявшим посредине стола: в нем билась довольно большая живая рыба; хозяин рассказал, что она была привезена для него живой с берегов Понта и что он отдал за нее большие деньги. Гости смеялись, вспоминая о давнем постановлении против роскоши, особенно на пирах; жизнь оказывалась сильнее всяких законов. Рыба билась об стекло, пока не заснула; рабы позвали повара (тоже – гордость хозяина, который отдал за него большие деньги), и тот, при поощрительных замечаниях гостей, унес рыбу для приготовления в кухню.

На больших серебряных подносах рабы вносили кушанья, причем ставилось несколько кушаний зараз. Прежде всего появились закуски: устрицы, икра, редиска, вареные яйца – и фрукты: яблоки, груши, айва и другие. Пока гости насыщались, хозяин рассказывал, откуда он выписал то или другое. Беседа шла не спеша, много шутили и ехидно сплетничали об общих знакомых. После каждой перемены рабы подавали воду для умывания. Рабов было очень много, но они мелькали бесшумно, как тени, то подливая масла в лампы, то унося грязную посуду. Второй переменой было любимое кушанье римлян – белки в меду и масле, затем – языки красных гусей, жареные куропатки, рябчики и, наконец, огромный кабан, начиненный колбасами и сосисками.

Гости ели и похваливали, а оставшееся куски клали к себе в салфетки, чтобы унести домой. Валерий Пульхр, страстный охотник, рассказывал о своих приключениях с диким кабаном в лесах своего имения. К жареному подали соус по карфагенскому рецепту: он приготовлялся из крови и из внутренностей рыбы, причем в него клали много соли, и он долгое время стоял на солнце, что придавало ему большую крепость. На третью перемену рабы внесли поднос, заставленный лакомствами: тут были и золотистый мед, и сладкий мак, и всевозможные печенья в тростниковых и золотых корзиночках, и дрозды, набитые миндалем, виноградом и другими сластями. Салфетки гостей с остатками были отданы на хранение тем рабам, которых они привели с собою.

Римская кухонная утварь из Помпей

Первая часть ужина кончилась, и началась вторая, попойка. Ловко сновали рабы, подавая присутствующим благовонные масла для умащения головы и душистые венки из чудесных роз, перевитых плющом и миртом. В помещении воздух сделался насыщенным ароматом курившихся благовоний и влагой настоя сухостебельника, которым обрызгивали воздух для возбуждения веселости. По мраморным плитам пола рабы разбросали шафранные опилки, перемешивая их с красным суриком. Возбужденное веселье охватывало всех присутствующих, и волшебной сказкой казалось все это пиршество. Хозяин метал на костях жребий, и на долю Метелла выпала роль царя попойки. Новый царь подал знак, и рабы стали разносить в серебряных кратерах вино; здесь было и фалернское, и хиосское, и мессинское: это вино было вроде густого нектара, который одни разбавляли водой, другие – обыкновенным вином; в вино любители прибавляли лепестки роз, фисташки и разные пряности.

По желанию царя пира все хором пропели торжественную застольную песнь, а затем он поднял бокал в честь хозяина дома. Веселье разгоралось; направление разговорам давал царь пира; по обычаю римлян, он не старался быть особенно красноречивым, и со стороны других не допускал длинных речей; красноречие приберегали для форума, а в кругу друзей больше занимались шутками и сплетнями. Пошептавшись с рабами, Метелл стал требовать разных увеселений: то выходили юноши, распевавшие героические песни; то появлялись поэты, декламировавшие свои стихи; то перед зрителями неслись маленькие девочки в танце нимф.

Лица всех раскраснелись. Наступало опьянение; некоторые, чтобы отделаться от этого состояния, искусственно возбуждали рвоту; другие для возбуждения жажды уходили в горячую баню. Римляне не считали опьянение непристойностью, но они боялись в пьяном виде проболтаться о политических тайнах и боялись также власти бога опьянения, который мог доводить человека до исступления. Некоторые гости ушли раньше; их понесли рабы на носилках, причем приходилось освещать ручным фонарем темноту римских улиц. Другие остались пировать до утра. Алая заря, блеснувшая в небе, застала в триклинии картину спящих опьяненных людей в самых непринужденных позах…

Прошло несколько дней, и все друзья, только что пировавшие вместе, снова встретились, но уже на печальной церемонии: умер брат Валерия Пульхра, Кай Пульхр, видный человек в Риме; его знали и ценили и в качестве умного правителя и в качестве доблестного воина.

Похороны римлянина

Похороны были почетными и производились на общественный счет. Извещенный глашатаями, народ на восьмой день после смерти толпился в сенях довольно скромного дома Пульхров. Обмытое и набальзамированное тело героя лежало на высоком ложе из слоновой кости, так что ноги его были обращены к улице; тело Кая Пульхра сначала было спеленуто пеленами, а затем одето в пурпурную тогу; на голову его был возложен венок из лавров – то был его триумфальный венок. В комнате курились благовония, а входные двери были украшены кипарисовой веткой, чтобы проходящий понтифик (главный жрец) не мог нечаянно войти в дом и осквернить себя видом мертвеца.

Квинт Клавдий, одетый, как и все прочие, в темную тогу, поздоровался с кучкой сенаторов, которые хотя при жизни Кая Пульхра относились к нему недружелюбно, теперь все пришли отдать ему последний долг. Сенатор Метелл, считавшийся политическим врагом Кая Пульхра, стоял у одра умершего и горько восклицал: «Граждане, мы лишились великого человека!» Его сыновья хлопотали около умершего, так как им выпала честь нести его до гробницы. Наемная плакальщица причитала под звуки арфы погребальные песнопения. Торжественное и горестное чувство охватило Квинта Клавдия и всех присутствующих. Лица родных были горестны, но их печаль была спокойна и возвышенна.

Церемония по обычаю совершалась в полуденное время. Несмотря на дневной свет, зажгли факелы, и погребальная процессия, в которой участвовал почти весь Рим, растянулась по улицам. Во главе шли музыканты с трубами, флейтами и рожками; за ними – плакальщицы с заунывными песнями и танцовщики. Но кто это следует за ними? Почему среди темных одежд провожающих появились эти празднично одетые граждане, почему здесь находится эта блестящая колесница? То предки, будто восставшие от смерти, провожают останки героя. На колеснице в пурпуровой тоге едет сам Кай Пульхер в победном триумфальном венке; только маска[37], надетая на лицо, хотя и несколько схожая с оригиналом, немного нарушает полную иллюзию. Сердца римлян дрогнули, их величественное прошлое с живостью рисовалось перед ними.

Вслед за первой колесницей едет вторая, с одним из героев македонской войны. и, глядя на него, Квинт Клавдий не мог в душе не признаться, что такой крупной личности с такими благородными стремлениями не было среди современных ему нобилей, хотя они жили сейчас пышнее, богаче, с большим показным блеском. Шли фигуры консулов в сопровождении ликторов, шли преторы минувших веков; это была славная вереница теней прошлого. Вслед за ними четверо молодых сыновей Метеллов несли на носилках из слоновой кости, роскошно убранных пурпуром, тело Кая Пульхра. Дальше шли родственники, друзья и почитатели, которым тесно было в улицах Рима, так как их было много.

Вот процессия на форуме; Квинт Клавдий с горестью вспоминает, какие мелкие замыслы волновали его и его товарища против этого славного умершего человека; смерть унесла все мелочи и оставила для воспоминаний одно величие. Перед ее лицом римляне чувствовали, что об умершем можно было говорить «aut bene, aut nihil (или хорошее, или ничего). Перед кафедрой, откуда произносились речи, процессия остановилась; лица, изображавшие предков, уселись на курульных[38] креслах кругом; другие стали вокруг.

Колумбарий с погребальными урнами

Тело усопшего приподняли так, что все его видели. На кафедру взошел Валерий Пульхр и произнес надгробную похвальную речь своему брату. На этот раз хвалить покойника было тем легче, что у Кая Пульхра было много заслуг перед государством.

Снова двигается процессия; вот она уже за городом, на так называемой Аппиевой дороге; по бокам ее расположены гробницы; круглые и четырехугольные, большие и малые, словно храмы, стоят они, задумчивые, среди печальных кипарисов, и желтеющие холмы, убегающие вдаль, гармонируют с общей печалью этой местности.

Знатный римлянин с портретами предков

Здесь был уже приготовлен высокий костер, и на нем тело Кая Пульхра предали сожжению. Родственники собрали пепел и кости в красивую вазу-урну, а эту последнюю поместили в гробнице Пульхров; ее поставили рядом с другими урнами с останками славных предков. «Пусть будет мягко лежать твоим костям!», «да будет тебе легка земля!» – с такими восклицаниями обращались родственники и друзья к останкам умершего.

Все потихоньку расходились по домам. Со всеми другими пошел и Квинт Клавдий.

Простой народ, расходящийся с похорон, толковал о предстоящем публичном пире, который завтра дают сенаторы в честь богов по случаю совершенных похорон.