Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Глава 5 Распятый рынок: Гражданская война Переца Маркиша (1917–1921)

Эй, приходите на этот ночной базар тишины, где торгуют бородами и костями. Перец Маркиш. Куча[242]

В 1917 году прошлое символически замерло в неподвижности, а будущее казалось пугающе непредсказуемым. Этот миг революции, когда жизнь одного человека перестает обладать какой-либо ценностью, и попытался передать в написанном в тот год стихотворении двадцатидвухлетний еврейский поэт Перец Маркиш:

Сними эту рваную рубаху,
лохмотья – прочь с тела!..
Я тоже здесь хороший гость,
купи мою голову за грошик!..

Tu zikh oys, di hemd tsekhraste,
shmates funen leyb arop!..
Ikh bin oykh a sheyner gast do,
far s groshn koyf mayn kop!..

[Shmeruk 1964: 383].

Гость-странник – образ, который и ранее часто встречался в еврейской литературе, – стал символом этого нового времени и начал играть еще более важную роль. Поэты-футуристы облачились в одежды, наилучшим образом соответствующие выбранному ими образу бродяги. Несколькими годами ранее В. В. Маяковский сшил себе «черные штаны из бархата голоса моего и желтую кофту из трех аршин заката», чтобы фланировать в этом по Невскому проспекту [Маяковский 1955–1961,1: 62]. Перец Маркиш, в раннем творчестве которого сильно ощущалось влияние Маяковского, не только обращает внимание читателя на свою «рваную рубаху» (hemd tsekhrastet), но и переносит материальную сельскую культуру украинского коммерческого пейзажа в поэзию авангарда. Ветхая одежда и мертвые тела, представленные в виде разложенного на базаре товара, снова появятся в начале посвященной жертвам погромов на Украине поэмы Маркиша «Куча» («Di kupe»), которую Сет Волиц назвал «модернистской поминальной молитвой» Маркиша [Woliz 1987: 56–72]. Речь в поэме идет о высящейся на рыночной площади куче из человеческих тел. Куча устремлена в небо, а над площадью звучат слова о распродаже одежды для субботы (теперь уже ненужной):

…Пусть вам долго послужат эти субботние рубашки!
Носите их на здоровье, все, все!

…Aykh tsu lange yor di shabesdike hemder!
Un trogt gezunterheyt, in nakhes, ale, ale!

[Markish 1922: sec. 1].

За те три года, что прошли между его короткими и пафосными стихотворениями 1917 года и «Кучей», Маркиш сформировался как поэт-авангардист. Для еврейских местечек это было время катастрофы. Погромы 1880-х, 1903 и 1906 годов померкли по сравнению с бедами, с которыми евреи столкнулись в Первую мировую войну, когда тысячи человек лишились жизни или были изгнаны из родных домов. В годы Гражданской войны (1918–1920) на еврейское население Западной Украины, Галиции и Польши обрушилась еще более страшная волна насилия: в течение нескольких месяцев в штетлах было убито свыше 60 тысяч евреев[243]. В своей поэме Маркиш рисует картину одного из многих погромов, случившихся на Волыни в 1920 году; в разных редакциях «Куча» была напечатана в 1921 и 1922 годах.

На рубеже 1910-20-х годов Маркиш принимал активное участие в работе еврейских модернистских групп, в частности «Культур-Лиги» и «Халястры» («Банды»). Тем не менее до 1930-х годов он не принадлежал к элите советских еврейских писателей[244]. (В 1939 году он получил орден Ленина – награду, которую, как правило, присуждали хорошим литераторам, вошедшим в круг «придворных» поэтов Сталина.) В стихах 1920-х годов, хотя их стиль и претерпевал изменения, Маркиш в неповторимой модернистской манере описывал украинский коммерческий пейзаж. Если ассимилированные авторы променяли метафорический еврейский рынок на столь же метафоричный храм высокой культуры, то Маркиш объединил в своем творчестве рафинированный модернизм и местечковость и вновь обратился в фигуре базарного торговца, сделав его голосом, говорящим от имени всего обездоленного еврейского народа. Привычный коммерческий пейзаж становится у Маркиша местом, где заново осмысляются и сталкиваются представления автора о самом себе, религии, насилии и модернизме. Маркиш деконструирует базарную площадь, вплетая ее элементы и лексику во фрагментированную поэтику войны. Будучи последователем футуристов, он с восторгом относился к низвержению святынь, верил в очистительную силу страдания и часто объединял фундаментальные элементы иудаизма с христианской иконографией. Для раннего творчества Маркиша характерна некая зацикленность на том, что происходит здесь и сейчас; его поэтика во многом представляет собой типичное для футуристов обособление настоящего времени и отказ от норм и ценностей прошлого. Обращаясь к христианской иконографии, Маркиш изображает страдания, вызванные войной, погромами и революцией. Подлинным шедевром этого периода его творчества, в котором его экспрессионистский голос достигает небывалой силы, является поэма «Куча», построенная на использовании привычного языка и реалий базарной площади. Для того чтобы лучше понять этот авангардный коммерческий пейзаж, давайте попробуем разобраться, в чем заключалось главное различие между поэтикой Маркиша и творчеством его современников.