Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

1880-е годы как поворотный момент в истории коммерческого пейзажа

В марте 1881 года участники революционной террористической организации «Народная воля» убили популярного в народе царя Александра II, прозванного Освободителем за отмену крепостного права в 1861 году. Последовавшие за этим убийством погромы 1881–1882 годов и принятые в связи с ними правительством законы изменили существовавший тогда коммерческий пейзаж – как в реальности, так и в литературе. Многие из этих погромов происходили на рынках и ярмарках, а также в ходе христианских праздников. Законы, целью которых было предотвратить подобное насилие в будущем, накладывали ограничения на евреев в области торговли. В результате в русском обществе коммерческий пейзаж стал восприниматься как болевая точка еврейско-славянских отношений. Александр Орбах писал, что первоначально погромы прокатывались по России волнами:

В первой волне, от середины апреля до первой недели мая 1881 года, произошло свыше 175 инцидентов как в небольших местечках, так и в крупных городах, таких как Одесса и Киев. После двухмесячной передышки прокатилась еще одна волна погромов, числом около 30, разорившая Полтавскую и Черниговскую губернии. Далее, в день католического Рождества 1881 года, начались беспорядки в Варшаве. Последним актом насилия, относимым к погромам 1881–1882 годов, стал погром в Балте в марте 1882 года [Orbach, Klier 1984: 1].

Правительство пыталось восстановить общественный порядок, взяв под контроль отношения между евреями и христианами[200].

Введенные законы, действие которых распространялось только на губернии, входившие в черту оседлости, менялись несколько раз в период с 1882 по 1917 год. Официально они были приняты для того, чтобы защитить евреев от антисемитских бунтов, подобных тем, что оставили сотни людей без крова в 1881–1882 годы. Фактически же они очень сильно ударили по «мобильности и материальному положению евреев в Царской России»[201]. Как писал еврейский историк Симон Дубнов, «в период между погромами в Варшаве и Балте правительство готовило для евреев серию легальных погромов»[202]. Вот три главных пункта «Майских правил».

Евреям временно запрещалось:

1. Селиться в сельской местности (вне местечек и городов).

2. Приобретать и арендовать недвижимое имущество вне местечек и городов и быть свидетелями или поверенными в такого рода сделках.

3. Торговать в воскресные или христианские праздники. Это же правило относилось и к христианам [Bunge 1981:27–28; Dubnow 1975:312].

Последствия двух первых положений «Майских правил» были для евреев катастрофичными. Полина Венгерова в своих «Воспоминаниях бабушки» писала: «У евреев отобрали последние остатки прежних свобод. Ограничения и запреты с временными послаблениями и ужесточениями продолжаются по сей день, и конца им не видно. Право евреев на жительство все больше сужалось» [Венгерова 2003]. Запрет торговли по воскресеньям и в христианские праздники, хотя он и был принят для того, чтобы не допустить массовых сборищ, которые могли бы перерасти в беспорядки, по факту привел к криминализации многих занятий, являвшихся обычной частью коммерческого пейзажа.

Как и другие положения «Майских правил», этот последний пункт допускал свободу интерпретации[203]. В социальном же плане «Майские правила» стимулировали христианских жителей Украины проявлять свои антисемитские чувства посредством жалоб на ярмарки и рынки. В архивах сохранилось множество обращенных к местным и центральным властям петиций, из которых видно негативное отношение христиан к евреям и рынкам – эти понятия были неразрывно связаны. В одной петиции 1883 года говорится, что попытки перенести базарный день с воскресенья на будни были безуспешны, потому что евреи подкупили полицию и местные власти: «Ни ваши распоряжения, ни желания общества не имеют значения, а только хитрость евреев»[204]. В другой петиции, написанной в августе 1887 года, некий священник жаловался, что его прихожане, «ненадлежаще проводя богослужения с утра, не стесняются потом допускать в своих поступках всякие неосторожности, коими пользуются эксплуататоры-евреи»[205]. Сам обер-прокурор Победоносцев писал в 1889 году Александру III: «В Западном и Юго-Западном крае дошло до того, что рабочее население все в кабале у евреев, и рабочему в праздник невозможно и думать о церкви – еврей не пускает. <…> “А то как же я закрою лавку в гостином дворе, когда у соседа открыта?”» [Победоносцев 1993:372].

Как правило, в ответах властей на эти обращения говорилось, что «без базаров же крестьянин в своем быту обойтись не может»[206]или что «перенесение означенных ярмарок на будние дни оторвет приезжих крестьян от работы и может невыгодно отразиться на их экономическом положении»[207]. Однако если погромы продемонстрировали, что евреи беззащитны перед насилием со стороны своих украинских соседей, то «Майские правила» закрепили представление о них как о врагах христианского населения – в значительной степени именно из-за их присутствия на ярмарках и базарах.

Хотя многие еврейские персонажи, встречающиеся в литературе того времени, иллюстрируют этот антагонизм, еврейские и прогрессивные в социальном отношении нееврейские писатели пытались бороться с подобными антисемитскими стереотипами[208]. Философ В. С. Соловьев и русскоязычный писатель украинского происхождения В. Г. Короленко яростно протестовали против погромов, возлагая вину за социальные беды российского общества не на еврейских торговцев, а на систему, в которой нетерпимость не только не осуждалась, но и по сути была частью государственной политики [Baron 1976: 51]. Короленко в своих произведениях, натуралистично описывающих евреев и христиан, пытался обелить образ торговца-еврея. В новелле «Судный день» (1890) черт Хапун (чье имя явно отсылает к хапперам, похищавшим еврейских мальчиков и продававшим их в рекруты) приходит, как это часто описывается в украинском фольклоре, к грешнику-еврею накануне праздника Йом-Кипур. В тот год он поймал шинкаря Янкеля, который будто бы перенесся в эту историю прямиком из «Тараса Бульбы». Черт перечисляет Янкелю грехи, в которых тот виновен:

– Дерете с людей проценты – раз!

– Раз, – повторил Янкель, тоже загибая палец.

– Людским потом-кровью кормитесь – два!

– Два.

– Спаиваете людей водкой – три.

– Три.

– Да еще горелку разбавляете водой – четыре!

– Ну, пускай себе четыре. А еще?

– Мало тебе, что ли? Ай, Янкель, Янкель! [Короленко 1953–1956, 2:291].

Третий и четвертый пункты обвинения, явно противоречащие друг другу, являются типичным примером того, как евреев превращали в козлов отпущения. В «Судном дне» Янкель заключает с чертом сделку. Он не будет сопротивляться и позволит черту забрать себя на год. Однако если христианин, который заменит его в шинке на это время, сам совершит все перечисленные чертом грехи, то черт его отпустит и компенсирует ему все убытки. Место Янкеля занимает украинский мельник, который через год управляет уже не одним, а двумя шинками, так же разбавляет водку и презираем всеми в округе, как и Янкель до него.

В начале XX века Короленко был известным защитником обездоленных. Его очерк «Дом номер 13», повествующий о погроме в Кишиневе в 1903 году, принес ему репутацию филосемита. Статья «Сорочинская трагедия» (1907) осуждала власти за жестокое подавление крестьянского выступления в селе, прославленном Гоголем почти веком ранее. В «Судном дне» Короленко вроде бы обращается к гротескному образу гоголевского еврея, заключившего сделку с чертом. Однако посыл этого произведения в том, что в экономических бедах деревни виноват не еврей, а само общество, находящееся в полном упадке.